Хроники Третьей Мировой войны, которой не произошло

С точки зрения Рогатина отчет просто никуда не годился, его с таким Звонарев или Стряпухин выгнали бы в три шеи. Замечания на него писать было бессмысленно – сделано было 10%, не более, это халтура, а не работа.

Но эта халтура была всего длишь перевыпуском сводного отчета, разработанного для старшего брата – блока-близнеца. И этот том – предшественник был утвержден Алексановым А.П. !!!

Это, наверное, была ошибка. АП такую «…ню» подписать не мог – Рогатин был слишком высокого мнения о Фантомасе.

Но времени на выяснение не было – надо было уже идти в партком. Раскапывание неясного вопроса откладывалось на завтра.

Он шел к Корпусу Управления и пытался понять, что нужно от него высокому партийному начальству. Но то, что он услышал, удивило его до глубины души.

– Валерий Владимирович, мы вас знаем как талантливого исследователя, но это не главное. Вас рекомендуют многие уважаемые люди как человека честного и готового помочь. Кроме того, у вас большой опыт публичных выступлений.

– Спасибо за лестные слова, но в чем суть вопроса?

– Вы знаете, что сейчас в Московской партийной организации происходят большие изменения. Пришел новый руководитель, кадровые перестановки идут на всех уровнях. Везде нужны молодые, энергичные и принципиальные люди. Партийный комитет Института рекомендует вас инструктором Ворошиловского районного комитета КПСС по профилю научных организаций.

– А что это такое?

Вы будете обеспечивать партийный контроль и координировать деятельность партийных комитетов для решения задач, поставленных Партией и Правительством.

Рогатин задумался. Предложение было в высшей степени неожиданным. Он и вдруг начальство?

– А что конкретно?

– Нам надо быть в курсе всех дел, программ, оказывать практическую помощь партийным организациям в районе и так далее.

– А как я буду это делать? Кто меня будет слушать?

– Будут! Решение РК обязательно для всех коммунистов района.

–Спасибо, мне надо подумать…

– Думайте, но быстрее, время идет!

1986:Чернобыль повсюду

Там же, на следующий день

Рогатин смотрел на телефонный аппарат. Надо было позвонить, но решиться было очень трудно – человек, с которым предстоял разговор, был старинным другом его родителей, знал Валерия с пеленок, и Рогатин относился к нему с большим пиететом. Сейчас придется задавать весьма обидные для собеседника вопросы. Или вообще не звонить, но это будет, в общем-то, нечестно – уважаемого человека нельзя оставлять в неведении о возможных неприятностях.

Наконец, он набрался духу

– Александр Яковлевич, Рогатин Валера. Можем поговорить?

– Да. с удовольствием, заходи!

Через три часа двое – молодой и старый – разглядывали друг друга в курилке соседнего здания.

– Да, Валера, я не ожидал, что ты так быстро вырастешь, и, тем более, что я доживу до того момента, когда мне будет нечего тебе ответить. Кое-что ты говоришь в запарке, но во многом ты прав.

– Александр Яковлевич, но это же страшновато – так работать!

– Да, но у нас – огромный опыт, промышленные реакторы9 эксплуатируются много лет.

– Так то – промышленные! И в закрытых городах, а кое-где – в Горе, 200 метров под поверхностью. Там профессионалы, они ничем другим в жизни не занимались, и то, я считаю, человека надо убирать от пульта даже в этих местах.

А бумаги типа этой – Рогатин потряс гроссбухом в розовом картонном переплете – только дезориентируют, простите, Александр Яковлевич! Как только АП подписал предыдущий отчет?

– Валера, понимаешь, все мы люди со своими слабостями. Этот реактор – любимое детище Анатолия Петровича, он просто не может быть беспристрастным.

– А вы этим беззастенчиво пользуетесь, – подумал Рогатин, но промолчал.

Вернувшись к себе, Рогатин взял лист бумаги. Он был на изрядном взводе, и решение принял импульсивно. Открыл стол, взял лист чистой бумаги и начал писать от руки.

« Начальнику Отдела, академику Звонареву Н.Н.

Докладная записка.

Уважаемый Николай Николаевич,

Довожу до вашего сведения, что …

…

Я считаю, что в таком виде отчет не отвечает поставленным задачам и выпущен быть не может.»

Поставил число и расписался.

Но на сегодня было еще одно дело – позвонить в партком.

– Ну что, надумали?

– Не могу принять решение. Я не знаю, смогу ли я говорить и делать что-то такое, в чем сам не уверен….

– Валера, в конце концов, будь реалистом! Я – доктор наук и лауреат Госпремии, но в следующем месяце я уйду инструктором ЦК. Кто, если не мы, должны встать в ряды? Давай, решайся! Мы должны руководить процессом, иначе номенклатура нас съест! В общем сроку тебе неделя – ответ в следующий понедельник, после вашего партсобрания жду у себя!

Однако встреча случится значительно позже. Дело в том, что единственная в стране мобильная испытательная лаборатория в автобусе «Mercedes» уже заканчивала комплектоваться в испытательном подразделении Харьковского Турбинного завода.

Она должна была прибыть в Припять 23-24 апреля для проведения плановых экспериментов на турбинах Четвертого блока Припятской АЭС.

И началось….

Институт, 27 апреля 1986 г

Утром воскресенья в кабинете Первого заместителя директора ИИП зажужжал зуммер внутренней связи. Николай Николаевич был уже на месте, он, собственно, не уходил из кабинета с субботы, как только было получено сообщение о катастрофической аварии на Четвертом блоке Припятской АЭС. Он с удивлением увидел моргающий транспарант с надписью «Директор по режиму и безопасности».

– Николай Николаевич, приветствую. У меня вопрос: наше начальство формирует комиссию по расследованию инцидента на ПАЭС. Список уже есть, сразу скажу, что без меня, но руководству из Большого Дома хотелось бы иметь одного специалиста-физика – широко образованного и с крепкими нервами, чтобы не тушевался перед большим начальством и не боялся задавать вопросы. Желательно, к тому же, не занимавшегося этой тематикой ранее, то есть неизвестного персоналу и руководству Станции.

Звонарев посмотрел на отчет с докладной Рогатина, приколотой к розовой обложке.

– За что боролся, на то и напоролся, – подумал он отстраненно. Судьба Рогатина его не беспокоила – Звонарев был уверен, что этого малого согнуть не удастся никому. Валерий был довольно противным типом, но положиться на него в деле можно было как на самого себя.

Там же, через день

Рогатин, ничего не подозревая ни о катастрофе вблизи Киева – ни радио, ни телевидение не проронили ни слова, а «голоса» Валерий практически не слушал – ни о воскресном разговоре, слушал выступающих на партийном собрании, после которого надо было встречаться с секретарем парткома. Он нервничал, поскольку ответа на предложение у него не было. «За» было много, «против» – тоже, неубиваемым аргументом «против» было острое нежелание конфликтовать с людьми и большие сомнения в том, что на этом месте он сможет стать лучшим, а места кроме первого он для себя уже не представлял. Валерий сформировал для себя точку зрения – «если быть, то лучшим». Эта позиция была якорем в море социалистической действительности и давала силы.

Собрание плавно шло к концу, когда на трибуну вышел секретарь парторганизации и объявил:

– Товарищи, на Припятской АЭС произошла тяжелая авария с самопроизвольной цепной реакцией. Имеются человеческие жертвы и значительные разрушения. По мере получения информации мы будем ставить вас в известность.

Собрание закончено. Рогатин, прошу остаться!

Аэродром «Чкаловский», этой же ночью

Валерий вышел из электрички на станции «Чкаловская», загрузился в зеленый ПАЗик и уже через пятнадцать минут оказался у знакомого КПП.

– Рейс до Борисполя – объявили по радио – регистрация у стойки номер 1

Валерий показал предписание.

– Проходите. Оружие, если есть, прошу сдать. Нет – пожалуйте на борт.

Ту-154 с красной звездой на киле выруливал на взлетно-посадочную полосу. В салоне, забитом громоздкими ящиками, сидели двое мужиков в серых пиджаках, представившихся как Иван Васильевич и Виктор Васильевич, пили пиво из бутылок, предложили ему. За пивом и обсуждением плана дорога показалась короткой.

Чернобыль – 1: Киевская область, несколькими днями позже

Ан-2 с командой дозиметристов, офицеров, сотрудников СЭС района медленно облетал Четвертый блок ПАЭС. Детектор, размещенный на обыкновенном стеклопластиковом удилище, показывал до отвращения много.

– Смотрите, реактор четвертого блока!

Зрелище было ужасным. Верхняя плита герметизирующая реакторный отсек, стояла почти вертикально, очевидно, ее отбросило взрывом. Кровля здания перестала существовать, а вместо части стен образовался завал. Из пролома постоянно выделялся белый дым, превращавшийся в многометровый столб. Зеркальцем посмотрели внутрь – были видны отдельные ярко-малиновые пятна. Уровень активности превосходил все разумные пределы.

Блок напоминал ожившую картинку из фильма про Великую Отечественную войну. Но сам пейзаж казался сюрреалистическим – одинокое обугленное разрушенное и дымящее здание на фоне ярчайшей зелени щедрой украинской весны. Ярко светило утреннее солнце, в пределах видимости блестела лента Припяти с многочисленными старицами. Кое-где на полях работала сельхозтехника, вздымая клубы пыли за собой10.

– Ну что, садимся? – голос Ивана Васильевича из-под «лепестка» звучал глухо.

– Да, надо садиться, но разговор с людьми будет трудным.

– Валерий, ты не волнуйся, разговаривать будем мы, а когда понадобится, мы дадим тебе слово. – Валерий уже уверился, что оба мужика были вполне нормальными ребятами.

Рогатин не любил вспоминать о последующих трех днях, о непривычной обстановке – при аварии работать всегда тяжело, но только здесь окружающие воспринимали комиссию как личных врагов, затрудняя работу как только было возможно. Любые вопросы блокировались, Валерий не понимал, почему. Только потом до него доехало – они ведь не знают азов! Вызубрили инструкции, а если дело вдруг касалось чего-то, что они не понимают, это вызывает опасение и раздражение – как бы самому не погореть и своих не подставить. Он бы ничего не добился, даже имея любые полномочия, если бы не офицеры – те ничего не стеснялись. Наверное, это было правильно – Лазарь Моисеевич Каганович недаром говорил, что у любой аварии есть фамилия, имя и отчество.

Каждый день был заполнен событиями и разговорами. Чем дальше шло дело, тем больше Рогатину казалось, что он попал в сумасшедший дом – картина происшедшего совершенно противоречила здравому смыслу и всему, чему его учили. У персонала не было никакого уважения ни к инструкциям, ни к объекту – реактор представлялся утюгом, который можно было включить и выключить в любое время сколько хочешь раз. Кроме того, это был увлекательный «конструктор» – различного рода заглушки и блокировки можно было ставить и снимать с легкостью необыкновенной!

Работа оборвалась внезапно – когда в дело вмешались высшие партийные чины. Очевидно, что фамилии, имена и отчества заинтересованных лиц были из разряда «неприкасаемых». Даже офицеры были бессильны.

– Постановление ЦК КП Украины – незаконное расследование прекратить. Я сообщу руководству Комитета о ваших действиях и той панике, которую вы вносите в моральный климат в городе.

– Какой на хрен климат, – заорал Рогатин, потеряв всякую сдержанность – надо действовать без промедления! Эвакуация – единственный выход, а вы первомайскую демонстрацию организовываете!!

– Не ваше дело. Партии виднее. Я распоряжусь, чтобы ты никогда больше не появился на этой площадке и не нашел себе никакой работы!

Валерий рассвирепел.

– Позаботьтесь лучше о себе! Это вам пригодится!

Но делать нечего, надо было уезжать. В общем, вмешательство больших шишек было хорошим поводом – в майские праздники все торопились к семьям. Здесь от группы ничего не зависело.

Ехали через Киев. Удивительно, но в городе не было и следа озабоченности, хотя знающие люди говорили, что городское и республиканское начальство вывезло семьи еще до праздника. Офицеры должны были остаться на несколько дней, Валерий же улетал домой пассажирским рейсом.

Но только после доклада киевским контрразведчикам.

Обстановка в большом сером здании на Владимирской была далека от праздничной. Постоянно звонили телефоны, люди в военной форме и в штатском появлялись и исчезали.

Человек лет шестидесяти с красными от недосыпания глазами показал на стулья вокруг стола.

– Извините, что заставил ждать – сами знаете, что происходит. Работают военные, спецподразделения, группа ученых и конструкторов, Москва все время на связи. Давайте кратко, по сути. Виктор Васильевич?

– Товарищ генерал, ситуация очень серьезная. Вы знаете, что когда по материалам Припятского горотдела КГБ была представлена информация в ЦК Компартии Украины о серьёзных нарушениях, повлёкших утечку радиоактивных веществ до аварии 1986 года, инстанциями это было оценено как дезинформация, в результате чего оперработники получили взыскания.11

Офицер продолжал доклад, Рогатин уже представлял, что тот скажет. Но даже он удивился интонации Виктора – тот говорил с неприкрытой злостью.

– Общей причиной аварии явилась низкая культура работников АЭС. Речь идёт не о квалификации, а о культуре работы, внутренней дисциплине и чувстве ответственности.

– Так что, вопрос о несчастном случае или отказе оборудования не возникает? – спросил генерал.

– Категорически нет. Есть непосредственно виновные в этом инциденте, но если не в апреле, то когда-нибудь катастрофа неизбежно должна была случиться – дело в атмосфере вседозволенности и безнаказанности, царившей на блоке. Это наше общее мнение.

Генерал покачал головой.

– Защищать эту точку зрения будет очень тяжело. Такой вывод коснется многих людей, живущих не где-нибудь, а здесь, рядом, среди нас. Выясняется, что виноваты не абстрактные ученые и конструкторы, а знакомые, с кем встречаешься каждый день! Будут сопротивляться.

Кто-нибудь хочет добавить? Только коротко. Валерий Владимирович?

Рогатин встал.

– Я как представитель той самой науки, которую сейчас обвинят во всех смертных грехах, не могу полностью принять точку зрения моих друзей из вашей конторы – в происшедшем есть значительная доля вины и ученых и конструкторов.

– Не надо бить себя кулаками в грудь, ближе к делу!

– Извините. Они, то есть мы – Институт – оказались чрезмерно уверены в эксплуатационниках и оставили конструктивную возможность вмешательства в деятельность жизненно важных и даже аварийных систем. С моей точки зрения, как разработчика изделий военного применения, исполнение аппаратуры должно исключать работу в опасных условиях – даже в потенциально опасной ситуации никакие действия по ее развитию в аварию должны быть невозможными. То, что персонал мог вмешаться в логику систем управления и защиты – вопиющая недоработка.

Но с точки зрения нормального инженера то, что случилось на реакторном блоке, вообще ни в какие ворота не лезет. И должно оно было случиться именно здесь.

– Поподробнее, пожалуйста, – генерал был очень серьезен.

– Главными факторами беды были политические причины и наша система назначений и поощрений. Об этом предпочтут забыть навсегда и искать персоналии. А надо ломать здешнюю систему, с вашими сотрудниками из Припятской Чека я совершенно солидарен.

Здесь ни на что не похожее сообщество– полно родственников, знакомых, на худой конец, бывших коллег. Куда не ткни, все всех знают. И если что случается – концы прячутся в воду. Круговая порука.

Важнейший и главный фактор – зарплаты и льготы на АЭС: 35 часов рабочая неделя, 30 рабочих дней отпуск, питание, и так далее. У реакторщиков – 30 часов и 36 дней отпуска. И представьте себе –родственники, аналогичная работа, один – на городской ТЭЦ 8 часов в день круглый год с зарплатой 180 рублей в месяц, у другого – в Припяти – в два-три раза больше за семичасовую неделю и длинный отпуск. Так что, один не порадеет родному человечку12? Да еще ваши украинские социальные факторы. В Южэнерго с работой туго, Четвертый блок построили, а что дальше? Ничего. Вот и ринулись на АЭС. А знания? Нас гоняют дважды в год на экзамены. С пристрастием. Комиссия – волки, прошедшие все, что можно, и, главное – работавшие на совершенно разных реакторах, каждый – новый. А кто здесь экзаменаторы? Да просто те, кто пришел раньше! Они же формируют партийные органы, и эти органы дают по рукам вам, контрразведчикам, когда вы выявляете непорядок и безобразия!

Второе. Зарплата персонала состоит из двух частей. Первая – оклад, это процентов двадцать пять, а то и меньше. Остальное идет с выработки – чем больше отпущенных киловатт-часов, тем больше заработок.

Третье. Киловатт-часы – главный критерий работы станции, а их перевыполнение – повод для рапортов всего Министерства энергетики Совмину. То есть не только заработок для всех, но поощрения руководства станции по партийной линии и Красные знамена победителей по административной линии – вон у директора их сколько! Интересно, какой ценой? Не потому ли, что плановые регламентные и ремонтные работы делались как можно быстрее в ущерб качеству? Кстати, рекомендации по совершенствованию аппаратуры аварийной защиты были даны год назад и проигнорированы – времени нет, план по киловатт-часам в очередной раз не перевыполним!

А теперь, наконец, к самой аварии. О самой программе говорить не буду – не понял, зачем вообще такие фокусы, все ведь рассчитывается, ну да ладно. Все хотели как лучше, только получилось черт-те что! Подобные эксперименты с турбиной теоретически возможны вообще в очень узких временных окошках, когда идет подготовка к плановому останову. И только в течение последней недели апреля можно было сделать режимы – мощность планово снижали и готовились к испытаниям.

Однако позвонил диспетчер Киевэнерго и приказал поработать еще полсуток. Вместо того, чтобы этого диспетчера послать к известной матери, руководство радостно согласилось – ведь лишние деньги, тем более, что нажали из ЦК КП Украины! За полсуток нейтроннофизические характеристики изменились до неузнаваемости, и вся программа стала смертельно опасным трюком. Но руководству было на это плевать – хотелось закончить до праздников, все сползло на пятницу. А все профессионалы знают, что делать что-то в пятницу вечером не годится – народ инстинктивно спешит. Но не сделаешь сейчас – перейдешь на следующий год, о переносе эксперимента здесь не заикнешься – начальство давит, каждый день ремонта – потери в зарплате. Да и автобус с аппаратурой из Харькова уже пришел.

Дальше в лес – больше дров. Уронили мощность, реактор – в йодную яму – зачем?. Руководителю говорят, что оперативный запас13 совершенно мизерный (то есть работать нельзя в принципе) и требуют прекращения режимов и немедленного глушения. Руководитель посылает их куда подальше и продолжает выполнение программы, ибо время поджимает, на осознание угрозы не хватает знаний и опыта, а к документам привыкли относиться как к клочку бумаги – они и представить не могут, насколько все серьезно. Бестрепетно отключаются системы безопасности и так далее – на все регламенты наплевать, так удобнее работать. Непреложное правило безопасности при реакторных экспериментах – любой сотрудник смены имеет право и обязан любыми средствами привести реактор в подкритику, если ситуациям кажется ему ядерно-опасной. Иными словами, вначале глушить, а потом разбираться. Так в Припяти это не проходит – останешься без премии, без очереди на квартиру или садовый участок, а то и вообще вылетишь. И это все видят и делают выводы.

Но реактор живет своей жизнью, не очень-то зависящей от того, что думают о нем эксплуатанты. И когда они в час ночи лихорадочно попытались выйти на мощность с минимального уровня, все и произошло. Реконструкция СУЗ, требуемая директивным письмом 85-го, произведена не была – глубина шахты не позволяет. Блокировка вывода стержней выше предельног допустимого значениябыла снята вручную. Стержни упали по сигналу АЗ из недопустимой зоны, добавили реактивности еще. Как только критсостояние было достигнуто, сделать ничего было уже нельзя – предыдущими акциями они спровоцировали процесс разотравления с немыслимо высокой скоростью, и малая причина аварии, будь то кавитация или вынос воды паром, или вообще наведенная ксеноновая гармоника – исследования покажут – разрослась в катастрофу, и никакая защита и никакие действия персонала уже спасти ситуацию не могли.

– И чего ждать? – убежденность Рогатина произвела большое впечатление

– Да уже ничего. Топливо, по моему глубокому убеждению, вылетело, осталось процентов двадцать, так что другого взрыва не будет. Надо просто ждать и отселять народ, а потом без спешки дезактивировать. И в быстром темпе возводить плотину – чтобы радиоактивность не попала в водоемы, но уже нагнали тучу техники и военных.Николай Штейнбух – замглавного в Припяти, кончал нашу группу на год раньше – действует четко и без шума, начал эвакуацию людей и неотложные работы, главное- не мешать ему.

– Спасибо, – после долгого молчания произнес генерал, достал коробку «Казбека», закурил – все это кажется разумным. Но нереальным. Гражданская оборона и спецвойска делают свое трудное дело, маршал Вахромеев держит ситуацию под контролем из Москвы , но нас принудят к быстрым результатам, уже требуют рапортовать о достижениях, административная суета разгорается во всю мощь. Вот, полюбуйся – генерал кинул листок бумаги Валерию через стол. – Это приказ Министра энергетики и электрификации СССР от позавчерашнего числа.

« … к 6 мая 1986 г. запустить остановленные в связи с аварией первый, второй и третий блоки, а к 19 мая авария на 4-м блоке должна быть ликвидирована, а блок запущен в нормальную эксплуатацию.». – Автор здесь с 26-го, и, тем не менее, пишет такие штуки.

– Они что, охренели? – Вопрос повис в воздухе, так как был риторическим.

– Последнее, – продолжил генерал. – Что вы думаете насчет иностранных держав? У нас письмо от профессора Осинского, он утверждает, что без диверсии тут не обошлось.

– Это что за Осинский? Борис Георгиевич, что ли?

– Он самый, а что?

– Три года назад он уже отличился, теперь хочет отмыться – Валерий рассказал в общих чертах историю в Атомске.

Генерал покачал головой.

– Готовьтесь, товарищи ученые! Всех собак спустят на вас.

Северо-запад Москвы, примерно в это же время

Анатолий Петрович Алексанов не сомневался в этом с самого начала. Человек в возрасте, он не покидал своего рабочего кабинета с утра субботы – ночью ему позвонили домой и сообщили кодом 1234 – об аварии с самопроизвольной цепной реакцией, жертвами и разрушениями. Он был потрясен – сейчас под Киевом горело его любимое детище, прямой наследник реактора Ф-1, видного из окна его кабинета и работающего до сего времени. Он вспоминал военные годы, всю невероятную эпопею сооружения этого графитового шара с блочками из природного урана; многие отрасли промышленности пришлось создавать вообще заново – с нуля – в разоренной войной стране, и до декабря сорок шестого вообще не было уверенности, что реактор запустится. Но тогда ведь получилось!

А сейчас, в благополучной и стабильной стране прекрасно изученный реактор взорвался! До чего дошло! Что же происходит в стране?

Надо уходить. Без вариантов. Ядерной энергетике сейчас ходу не будет, репутация института и его самого подорвана, чего ждать? Журналистов с вопросами типа «Анатолий Петрович, скажите, когда вам в голову пришла мысль взорвать реактор?». При нышешней «гласности» до этого недолго – вон какая волна уже пошла в прессе и какая стала пресса!

Только сравнить – сейчас и до той памятной ночи с пятницы на субботу, когда пол-третьего – сразу после сообщения дежурного по институту прозвучал телефонный звонок по АТС-1.

– Анатолий Петрович, формируется Правительственная комиссия по аварии на Припятской АЭС. Есть мнение включить в ее состав академика Валерия Алексеевича Колбасова.

Вначале кандидатура Колбасова показалось Анатолию Петровичу странной – Валерий Алексеевич не был реакторщиком, блоком занимались совсем другие люди. Но по размышлению идея стала казаться привлекательной – Валерий Алексеевич имеет имя и вес, у него светлая голова и колоссальная работоспособность.

Просьбу надо поддержать. Сам он никуда не поедет – незачем. Валерий Алексеевич хочет набрать очков в борьбе за кресло директора Института или ректора МГУ – ради Бога.

Вот так и случилось, что уже в субботу Валерий Алексеевич убыл в Припять, где ему предстояло провести несколько месяцев в составе Правительственной Комиссии.

Рогатин возвращался домой, разминувшись с академиком, правда, лично они так никогда и не встретятся. Майские праздники прошли в командировке, это было неважно – можно было взять какие-то отгулы, да и неиспользованных дней от отпусков накопилось уже больше месяца.