Хроники Третьей Мировой войны, которой не произошло

Настроение, и без того поганое, ухудшилось после покупки популярной московской газеты. На первой полосе был заголовок: «Тысячи погибших в Припяти. Куда смотрят власти?»

Так вот, оказывается, что такое гласность! Мели, Емеля, твоя неделя! А где же официальная реакция партии? Что они себе думают? Неделя прошла – молчок, кроме краткого сообщения на второй странице «Известий»! Неужели непонятно, что пожар слухов будет только раздуваться?

Значит, все, что говорили новые партийные начальники – привычная ложь. Толку от них не будет. И участвовать в этом спектакле тоже смысла нет – только честное имя позорить.

Москва, Садово-Черногрязская, примерно в это же время

Михаил Ильич Микульский, известный на фирме, главным образом, как изобретатель, нервничал – аттестация приближалась, он не переставал думать об этом событии. Не исключалось, что его и выбрали в качестве жертвенного животного на алтаре борьбы со злоупотреблениями и сокрытием правды. И что тогда? Мысль эта не давала ему покоя нигде, в том числе и в метро. Хитрый и изворотливый ум бегал по кругу, ища выход.

Микульский, как и все вокруг этим майским утром, купил газетенку с броским заголовком. Прочитал. Впечатляло. Спустя несколько минут изумился – это же все ложь и бред! Аж противно.

Но вдруг ему пришла в голову неожиданная мысль.

Наверняка этот писака за скандальную статью получит по ушам. Ему надо будет оправдываться, а как? Лучшим способом будет спокойная и корректная статья с фактами, а откуда он их возьмет? Взять негде. В Припять его никто не пустит, по крайней мере, сейчас.

А неужели у Микульского не хватит соображения прикинуть что-нибудь похожее на правду, на то он и доктор наук? После этого никакая аттестация не страшна – попробуй в нынешних условиях прижать борца за гласность!

Повеселевший Микульский снял трубку.

– Я по поводу вчерашней статьи. Не могли бы вы соединить меня с автором? Кто говорит? Микульский Михаил Ильич, доктор технических наук, заслуженный изобретатель РСФСР…

Старая Площадь, несколькими днями позже

Алексей Викентьевич Колбасов тоже прочитал статейку.

В животе противно засосало, контуры предметов потеряли четкость, он присел на диван.

Журналюга-борзописец был талантлив, картина апокалиптической катастрофы впечатывалась в мозг. И Валерий – там, поехал на верную погибель.

Какая необходимость? Да он и не одного реактора не построил, что ему там делать?

Все ведь так хорошо! Компания встала на ноги, «Фонд» действительно работает, сейчас из южных морей идет второй корабль с необходимой для страны техникой. Но знающих и надежных людей нет. Фонду нужны знания и способности ученого человека, а разгребать радиоактивную грязь могут другие.

Алексей Викентьевич и сам не знал, насколько он был прав.

Разгребать последствия аварий не только могли, но и должны были другие люди – стойкие, знающие и хладнокровные. Холерикам-энтузиастам эта деятельность была совершенно противопоказана.

Соединенные Штаты Америки, в это же время

Седоусый человек холериком не был, иначе он не повесил бы трубку телефона, а разбил бы ее о столешницу.

Но нет.

Сохраняя непроницаемое выражение лица, свинтил грышку на алюминиевом сигарном футляре, сделал глоток виски, закурил.

Что ж, удары судьбы уже были. Вопрос в том, как избежать дальнейших.

Только что позвонил Пит Джованичи. Сенат сократил расходы на СОИ – в части систем космического базирования. Материалы, пришедшие из России, скрыть не удалось. Это была плохая новость.

Но была и хорошая. Дали денег на космические ядерные программы, причина была простой – русские же этим занимаются, значит и Штаты должны.

Вот пусть Фред узнает обо всем поподробнее. Неважно, что сам он – ни уха ни рыла. Пусть найдет людей, которые подскажут. Чтобы ему было легче, добавим денег Эль-Барадеи из Университета Нью-Мексико, а то долго раскачивается. Первый симпозиум хорошо бы собрать уже после рождественских каникул этого года. Те, кто надо, сами придут.

Институт, июнь

Один из тех людей, которые могли бы придти и дать исчерпывающую консультацию Фреду, сидел в настоящее время в кабинете А.П.Алексанова и просчитывал ситуацию.

Анатолий Петрович только что закончил свой доклад, и по всему было видно, что решение его твердо. Послезавтра – очередное заседание Политбюро. На нем будут приняты многочисленные отставки. Ефим Павлович Заславский уходит с поста Министра, Николай Антонович – с должности директора и Главного конструктора, Анатолий Петрович Алексанов – с поста Президента Академии Наук.

Что будет с Институтом как с научным центром? Что теперь делать? Кто будет министром и как сложатся отношения в отрасли? И вообще, как повернется жизнь дальше?

Наверное, новым директором Института будет Колбасов, как только вернется из Припяти. Или нет?

Для Николая Николаевича Звонарева – Первого заместителя директора – ответы на эти вопросы были необходимы чем скорее, тем лучше.

Звонарев, человек очень властный, был и очень ответственным. У него в подчинении были люди, со своими характерами, судьбами, семьями, и с ними предстояло работать и жить. А как, если сам не знаешь своего положения?

Когда-то у него сформировался консенсус с властью, который можно было описать примерно так – мы работаем изо всех сил и не требуем больших материальных благ, не просимся за границу, взамен власть дает социальный статус и общественное положение. Последнее предусматривало и защиту.

А теперь наступила гласность. Откуда-то появилось множество газет и журналов, на ученых и конструкторов обрушились потоки грязи и клеветы под модным лозунгом Гласности.

А где партия? Что она молчит? Как жить дальше?

Звонарев не мог себе представить, что отныне нужно было рассчитывать только на себя.

Партийное начальство уже выбрало виноватых в тяжелейшей аварии, Звонарев, к счастью для него, был не в первых рядах злодеев, но принадлежал к когорте «бездельников и преступников, организовавших катастрофу вселенского масштаба», потери от которой, как скажут впоследствии, «сопоставимы с потерями Советского народа в Великой Отечественной войне»14.

А космическая тематика? Кому она теперь нужна?

Атомск, в это же время

Валерий Рогатин в ожидании начала семинара пытался вспомнить, что еще надо было сделать здесь, в Атомно-энергетическом Институте и в городе Атомске, где у него полно было знакомых, друзей и коллег. Он любил этот город, эти стены, кроме того, снабжался АЭИ лучше, чем ИИП, и удалось закупить продуктов на несколько дней.

Настроение было отвратительным. Причины этого были серьезными, особенно для Рогатина Валерия Владимировича, ученого и инженера, потомка инженеров, учителей, офицеров, честно служивших Родине в течение поколений, и Родина их не забывала. Он искренне намеревался продолжить семейную линию, но страна в нем, похоже, не нуждалась.

Приехав из Припяти он, для начала, отказался от работы в райкоме КПСС. Знакомые смотрели на него как на умалишенного – не использовать такой шанс! Прямой путь в начальники!

Но Валерию было противно. Он чувствовал, что их – людей науки и производства – просто предали.

И присоединяться к этим предателям?

Никогда.

Он пошел к начальству, попросился в Припять – он же умел работать! Он четко знал во всяком случае, чего не надо делать, и был уверен в своей полезности. Кроме этого, там очень-очень хорошо платили – в десятки раз больше, чем здесь.

Начальство не возражало.

Но в дело вступили более серьезные факторы.

Приснопамятную комиссию в Киеве не забыли. Тот самый деятель, пообещавший в мае веселую жизнь Валерию, оказался главным начальником работ по ликвидации последствий аварии. Валерия он запомнил и из списков вычеркнул.

Так и получилось, что Валерию вместо командировки в Припять пришлось писать заключение на готовность «Сапфира» к летным испытаниям. У Рогатина не было иллюзий, что такие бумаги ничего не решают- во всей проблематике Атомск показывался и будет показываться первым и любую критику, как правило, просто игнорировал.

Но Валерий привык работать честно и написал кучу замечаний, которые, как рассчитывал, помогут коллегам. Пришлось даже кое-что посчитать.

И за две минуты до начала он узнал, что «Сапфир» уже на полигоне!

Для чего же нужен цирк с «замечаниями», Советом и прочим антуражем?

Опять ложь и предательство. Везде.

Старая Площадь, несколькими днями спустя

Михаил Сергеевич Трепачев также был уверен в том, что кругом ложь и предательство. Везде сопротивление. Да, все получилось. Демократия, гласность. Газеты, статьи – все те, кто его поддерживал годы назад, получили возможность высказаться открыто.

Все шло хорошо. И вдруг эта авария! Никому нельзя доверять – все испортят. Все прогнило. Ничего не работает, немудрено что все, хорошие идеи уходят в песок.

Но поверить в то, что во всем виноваты ученые, наверное, не очень разумно. Ведь другие станции функционируют? Может быть, есть что-то другое? Может быть, украинские вожди чего-то недоговаривают? Надо вообще проверить, что там происходит.

Похоже, надо перестроить систему в целом. Но нет времени даже подумать об этом.

В октябре – решающая встреча с американским президентом. К ней надо подготовиться. Будут вопросы о правах и свободах человека в СССР. На них просто так не ответить, если….

– Но лучшая защита, тем более в этом случае – нападение. Что за черт! И никто не подскажет! Ведь гласность! Зачем глушилки, травля так называемых диссидентов – Михаил Сергеевич еще несколько лет назад говорил, что действия Юрия Владимировича Андронова не ведут ни к чему хорошему. Ну что толку в высылке каких-то инакомыслящих? Приведет только к обратному.

И наиболее вопиющий пример – Сахаров Андрей Дмитриевич. Ну зачем из великого физика сделали какое-то знамя инакомыслия? Вот это как раз изменить просто, и это сделаем. Прямо сейчас.

– Соедините меня с Марчуком

– Гурий Иванович? Пожалуйста, съезди в Горький и как Президент Академии наук СССР поговори с академиком Сахаровым. Пора ему поработать для Родины по специальности.

Иначе американцы на переговорах нас съедят, – мысленно продолжил он.

В кабинете на этом же этаже Егор Кузьмич Лозгачев тоже был уверен – вокруг предательство. И главный предатель – Генеральный секретарь ЦК КПСС. Он разваливает основу страны – партию.

Егор Кузьмич готов был согласиться с тем, что надо открыто говорить о недостатках. Но конструктивно! Где цель критики? Надо же что-то предлагать! У Лозгачева предложения есть. А у Генерального секретаря?

Ну ничего. Посмотрим, кто окажется прав.

В кабинете этажом ниже Секретарь ЦК Олег Дмитриевич Пеликанов читал отчет по «Скифу». В общем, дела шли неплохо.

По «Энергии» и «Скифу».

Но сейчас он главный по всему оборонному комплексу. А ему-то нанесен очень сильный удар.

Катастрофу на Украине нельзя недооценивать. И не потому, что это трата огромных денег. И не с точки зрения числа погибших – в конце-то концов, пока это были двадцать восемь героев-пожарных и часть персонала смены. Вечная память Героям.

А вот авария на Припяти в сочетании с гласностью – удар смертельный, это, по правде говоря, форменное распечатывание Ящика Пандоры, из которого теперь вылезают ядовитые змеи клеветы и бедствий. Почему Трепачев думал, что демократия сама по себе усовершенствует людей? Они же все разные! Михаил Сергеевич, похоже, не понимает, что у каждого человека свои цели, для одного гласность – возможность сказать то, что вынашивал долгие годы, для другого – сделать себе рекламу, ни перед чем не останавливаясь. Уже сейчас критика инженеров и ученых приобрела совершенно дикие формы, причем нельзя быть уверенными, что слова генсека, произносимые для очень ограниченной аудитории, не станут достоянием журналистов. «Вообще, с этой оборонкой мы докатились», – надо же догадаться призвать на последнем Политбюро «не пасовать перед генералами, которые боятся, что им нечего будет делать. Пусть успокоятся, еще на 4-5 поколений им работы найдется. А то шипят, что мы разрушаем оборону страны, когда 25 миллионов жителей живут ниже уровня, который мы сами объявили прожиточным»15.

Из такого заявления можно сделать черт-те что.

Олег Дмитриевич Пеликанов подозревал, что именно это «черт-те что» и произойдет. И казавшиеся неколебимыми оборонные задачи таковыми на самом деле не являются.

Мысль была новой и довольно грустной.

Но такой ход дел не исключался.

Надо было думать, как спасать то, что есть. И науку, и технику, и людей. Для будущего. Для этого должна быть концепция – чем можно пожертвовать без вреда для обороны?

Пеликанов записал эту мысль в блокнот для обсуждения с Сергеем Федоровичем Вахромеевым. Маршал наверняка поймет и предложит что-то ценное. В конце-то концов это по его части.

А интересно, – пришла в голову неожиданная мысль – как американцы живут в условиях демократии?

Старая Площадь, в это же время

Борис Николаевич Ёшкин размышлял над похожими темами, но несколько в другом ключе. На самом деле он не знал свободной минуты. Со всей энергией он ринулся в расчистку завалов – магазины, рынки, закрытые конторы. Его видели многие, многие в него поверили.

И теперь Ёшкин утонул под потоком писем.

Чем больше он делал, тем больше запущенных тем и темных углов являлось на свет. Иногда Ёшкин жалел о своем согласии на пост секретаря МК. У него было ощущение, что от него самого уже ничего не зависит – его несет волна. И если он не уйдет прямо сейчас, то чем это кончится – неизвестно.

Он частенько задавался вопросом – что бы он делал, если бы в окрестностях Москвы (не дай Бог) случилось что-то похожее не Припять?

Проспект Мира, примерно в это же время

Катастрофа в Припяти коснулась людей, которые, казалось бы, никоим боком не были причастны к многострадальной станции.

Один из них входил в данную минуту в приемную Исакова. Он очень устал, хотя был на площадке Припятской АЭС всего три дня. Отсутствие условий для нормальной жизни, постоянное ощущения невидимой угрозы – предсказать места, где вдруг выявлялся сильно радиоактивный фрагмент нажженного топлива, было невозможно, и каждый шаг должен был сопровождаться предварительной разведкой, обстановка нервозности, суеты, масса народа, бестолковость – все это выматывало уже немолодого человека. Да и медицинское обследование по возвращении было не очень-то приятным.

Но деваться было некуда. Исакову позвонили с самого верха и попросили прислать лучшего специалиста на помощь – аппаратура импортного робота отказывалась работать в условиях жары и запыленности, но главной причиной отказов был очень высокий радиационный фон.

Решение было найдено здесь, на Проспекте Мира – применить аппаратуру того самого 105-го изделия, несколько лет назад созданного для «Амура». Производство было тогда прекращено, но радиационно-стойкие блоки остались! Это была спасительная идея.

И после подготовительных работ Серафим Федорович Сафонов оказался в Припяти.

Александр Сергеевич встретил Сафонова на пороге кабинета и, похоже, искренне радовался, увидев старого товарища живым и невредимым.

– Вижу, что не терпится спросить, как там дела, – своим обычным скрипучим голосом произнес Сафонов, улыбаясь. Он всегда был чрезвычайно щепетилен в выборе формулировок, поэтому говорил медленно.

– Для начала – по нашим делам. Все нормально, заработало, конечно, не сразу, но сейчас все штатно. Идея привезти импортного робота была, конечно, хорошей, но не подумали о чудовищных мощностях дозы. В некоторых местах там по сто рентген в час16, а то и больше! Так что если бы не наша аппаратура, то робота пришлось бы выбрасывать.

– А как обстановка?

– Удручающая. Начиная с Киева – в городе нет детей, пустые детские площадки, закрытые садики, в школах – беженцы…Сухо и жарко.

Вокруг зоны отчуждения картина устрашающая и сюрреалистическая. Облучение пришлось на весенний период, когда все развивается, а радиация способствует ускоренному делению клеток. Уже сейчас репейник в деревнях за Припятью выше человеческого роста – избы скрывает! На деревьях лысые куры сидят рядом с кошками и греются на солнце – тяжелое лучевое поражение.

На территории бывшей санзоны полно народу – военные, пожарные, милиционеры, «партизаны» – отслужившие срочники, которых призывают якобы на сборы. Командует Правительственная комиссия, и это вносит хаос и неразбериху, порядок только там, где военные и части гражданской обороны. Жили в общежитии, только что открыли комнаты для семейных. Воды нет, канализации тоже, все привозное, душевые на улице, жара под сорок.

Реактор уже не горит, но надо изолировать четвертый блок от третьего с тем, чтобы до зимы построить укрытие, иначе активность попадет в почвенные воды, и привет! Система работы – до дозы 25 рентген17, потом – на прежнее место. Платят людям очень хорошо, так что рабочие стараются остаться на подольше. Многое зависит от собственного профессионализма – надо действовать не торопясь, с разведкой, без суеты и спешки. Получается не у всех, так что многие на время работы прячут дозиметр в свинец – чтобы показывал поменьше, контроль ежесуточный, надеются на то, что не заметят и позволят остаться подольше.

– Но это же очень опасно!

– Деньги. Такие, что и не снилось, а потом и русское «авось» – ведь опасности не видно, авось пронесет.Но и это не главное. Главное – руководство.

– И что?

Осторожный Сафонов замялся.

– Александр Сергеевич, вы понимаете, что такое Правительственная комиссия. Все начальники. Все стараются как-то показаться и перед персоналом, перед другими членами комиссии, перед военными. Потом заметьте, что усилия не останутся незамеченными, и кто больше всех на виду, тот и будет отличен и награжден, может быть, и продвинется дальше. Вот и лезут из кожи вон. Крик, суета, угрозы и бестолковщина.

– А как там наши смежники из ИИП?

– Их много, все же реактор родился там. И на блоке, и в других местах, и измерения, и разборка завалов…. – Сафонов замолчал.

– Наверное, им там попроще, все таки их человек – в Правительственной комиссии.

Серафим Федорович тяжело вздохнул.

– Не хотел говорить, но лучше бы Колбасова там не было. Я радист, но даже мне понятно, что свинец – легкоплавкое вещество. Состав, который предложил этот химик-академик, содержит свинец, который при характерных температурах в активной зоне испаряется и выносится с продуктами горения и высаживается на десятки километров вокруг! Почва, деревья, листья металлизированы, отмыть от загрязнений невозможно.

Но и это не главное.

Я просто не понимаю Валерия Алексеевича – он не бережется сам и совсем не бережет людей. Любит устраивать обсуждения, и где – на местах прямого прострела пучками18. Отойди на пять метров, спрячься – никакой необходимости облучаться нет, но он сам прямо-таки бравирует своей храбростью и подвергает риску других. Какой-то истерический героизм. А зачем? Один вред.

– Что, так плохо?

– Теперь я бы на месте Колбасова хорошенько подумал перед тем, как, повернуться к какому-нибудь ликвидатору спиной. Не знаю, как он сможет работать в Институте.

Институт, в это же время

Валерию Алексеевичу подобные соображения были чужды.

Сейчас в своем кабинете Колбасов работал над текстом. Невиданная в истории техногенная катастрофа была предметом постоянного внимания мировой общественности, в августе намечалась специальная сессия Международного агентства по атомной энергии, и Валерий Алексееевич Колбасов должен был быть докладчиком от Советского Союза. Дело было ответственное, на карту был поставлен престиж страны.

Никакие этические проблемы, касающиеся ядерной аварии и своей роли в работах по ликвидации ее последствий, его не заботили – он же искренне старался сделать как лучше, а какой-то критический анализ своих действий в Припяти даже не представлялся ему нужным. Он был выше этого.

Тем более сейчас. Реактор, наконец, не горит, и он считал свою долю в ликвидации пожара весьма заметной. Сделать предстояло еще очень много, он вернется в Припять сразу после подготовки текста доклада, когда отдаст его в печать. Валерий Алексеевич беспокоился – без него все пойдет наперекосяк, работы требовали его неусыпного внимания. Он в этом уверялся все больше и больше, день ото дня.

Но сейчас не до этого. Он должен рассказать правду населению планеты и своим собственным гражданам, и это было самым важным в ближайшие месяцы.

Были и дополнительные соображения, греющие самолюбие. Недавняя поездка в качестве советника самого Генерального Секретаря ЦК КПСС в Венгрию. Теперь – предстоящее выступление с самой высокой в мире трибуны. Все это есть не что иное, как признание его великих заслуг. Ведь так?

Старая Площадь, в это же время

Алексей Викентьевич Колбасов не мог допустить, чтобы его сын оставался надолго в Припяти и угробил бы себя. Валерий с его холерическим темпераментом и любовью покомандовать сам оттуда не уедет, тем более сейчас, когда сам черт ему не брат – он же зампредседателя Правительственной комиссии! Его неуемную активность надо было направить в другое русло.

О сессии МАГАТЭ Алексей Викентьевич узнал фактически одновременно с назначением ее даты – он же планировал финансы! Не составляло особого труда выяснить и повестку дня. Пара нужных звонков, и докладчик от СССР определился, тем более, что вроде и по должности положено.

Но Алексей Викентьевич преследовал и собственные цели. Командировка в Вену была важнейшим шагом по выводу Валерия из секретности. А это было необходимым для постепенного перетаскивания его ближе к Фонду.

Упускать фонд из своих рук было неразумно. А внук, тоже Алексей, совершенно не умел и не хотел работать. Его заносчивость и самоуверенность были удивительными даже для деда, который видел всякое. Нет, этот Алексей – пока не Колбасов.

Москва, несколькими днями позже

Борис Николаевич Ёшкин тоже мог быть доволен. Его проект развертывания сети продовольственных рынков получил одобрение наверху. Более того, Михаил Сергеевич Трепачев через своих помощников в мягкой форме намекнул строптивым директорам овощных баз, что сажать у нас умеют не только картошку, и препятствовать селянам везти продукты в Москву может быть опасным для здоровья.

И вот оно. Первый по-настоящему колхозный рынок открыт. Все желающие могут торговать дарами своих садов и огородов. Как ранее, в Свердловске.

Но это имело и неожиданный результат – поток писем к нему увеличился, захлестывая все на своем пути. Пришлось собрать целую команду на разборку. Одним Дуровым не обойтись.

1986: Чернобыль – 2

Новороссийск, конец августа 1986 года

Теплый южный вечер, небо в звездах, море спокойное. Пароход «Адмирал Нахимов» с пассажирами на борту отошел от причала порта Новороссийск и последовал к выходу из Цемесской бухты, направляясь в Сочи. Пройдя Пенайские банки, пароход лег на курс 160 градусов, следуя 12-узловым ходом. На борту его находились 1234 человека: 888 пассажиров, 346 членов экипажа.

В это время грузовой теплоход-сухогруз «Петр Васев» входил в Цемесскую бухту, следуя со скоростью 11,5 узла курсом 36 градусов. На борту судна было около 30 тысяч тонн ячменя из Канады. Суда сближались на пересекавшихся курсах. Иначе говоря, гигантское судно на большой скорости двигалось на пароход, где находились сотни людей.

Только в 23 часа 09 минут пароход дал «малый назад», но было поздно. Винт теплохода «Петр Васев» едва набрал обороты на задний ход, когда произошло столкновение. Пароход «Адмирал Нахимов» затонул через 7-8 минут. Удалось спасти 836 человек. Для спасательных работ было привлечено 60 плавсредств, 20 вертолетов и 80 водолазов. 4 сентября были подняты тела 116 погибших19.

Подмосковье, примерно через неделю

На даче в Барвихе отмечался юбилей – Валерию Алексеевичу Колбасову исполнилось пятьдесят.

Гостей было полно, юбиляр был в хорошем настроении. Действительно, он был на коне.

Неделю назад закончилось специальное совещании МАГАТЭ в Вене. Более 500 лучших технических экспертов из 62 стран слушали трехчасовой доклад академика. Резонанс в прессе был оглушительный. Журналисты, вопросы, мировая известность. Все это грело душу. Сейчас хорошо, а будет еще лучше, ведь пятьдесят – самый расцвет!

Гости с энтузиазмом пили за задоровье, прославляли юбиляра – героя Припяти.

Не радовался только Алексей Викентьевич. Никому, кроме него, не был очевиден факт – звезда Валерия покатилась с небосклона. Этот факт буквально кричал о себе, почему же его не заметили окружающие? Потому что не хотели?

Валерию не дали Героя Социалистического Труда. И это был явный сигнал. Героическая напряженная работа, видная всей стране, плюс юбилей – Героя давали и за куда меньшие заслуги! Прошло уже целых четыре дня с момента предполагаемого награждения. Но нет. Значит, и не будет.