© Василий Владимирович Бабкин, 2025
ISBN 978-5-0067-2532-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Смоленск. Весна. 1945.
Школа стоит целая, будто война к ней не притронулась. Только если подойти ближе – на стене трещина, в оконной раме щель, а ступени у входа сточены, как старые зубы. Внутри пусто. Пахнет известью, пылью и руками тех, кто больше не вернётся.
Я иду по коридору. Медленно. Сапоги гулко отдаются под сводом, будто это не школа, а храм.
На стенах – портреты. Некоторых уже нет.
Кто-то – в форме, кто-то – в платке, кто-то – на фоне лета, которого не будет.
Дверь в наш класс открыта.
Я вхожу.
Свет падает сбоку, квадратами – как тогда.
На доске стёртая надпись. Но я помню, что там было:
«Сила не в крике. Сила – в правде.»
Под доской – выбоина, куда мы клали мел.
Я достаю письмо. Старое, выцветшее, сложенное треугольником.
Без адреса, без даты, без подписи.
Я не открываю его. Я и так знаю, что там. Это моё письмо. Сложил и не отправил. Тогда.
Теперь – кладу его в нишу под доской.
Осторожно. Словно боюсь разбудить стены.
Сажусь за первую парту.
Слышу – за окном кто-то играет на гармошке. Как будто тот же мотив, что когда-то в июне.
Не марш, не гимн. Медленный вальс, без шага.
В окне вижу девушку в голубом. Она идёт по школьному двору. И на секунду кажется – это она.
Но я не поднимаюсь.
Смотрю. И слышу, как пыль медленно ложится на стекло.
Глава 1. Голубое платье
Смоленск. 21 июня 1941 года.
Утро пахнет солнцем, золой из печки и молоком – мама оставила остывать на окне. В комнате полутемно: занавеска шевелится от сквозняка, будто за окном не улица, а море. Но там – ржавый трамвай ползёт мимо булочной.
Я сижу босиком на подоконнике и читаю записку от Лёни:
«Если не придёшь в семь к школе – отрежу тебе галстук и женюсь на Свете без тебя. Л.»
Улыбаюсь. Лёня всегда шутит, когда ему страшно.
За окном девочка кормит голубей. Белый фартук, банты – как на линейке. Она смотрит в небо. Я тоже. Не знаю зачем. Просто привычка искать самолёт или облако в форме птицы.
Школа гудит, как улей. Кто-то волочит стулья в актовый зал, кто-то пишет на доске: «Прощай, школа!» – цветным мелом.
Запах мела, духов учительницы географии и вымытого пола.
Света сидит у окна. Она всё время смотрит туда, где небо. Я подхожу, не знаю, что сказать, просто кладу перед ней листок – стихи.
Она читает долго. Потом сворачивает и говорит:
– Тебе лучше писать, чем говорить.
Я краснею.
– Я всё равно скажу. Завтра. После выпускного.
– Завтра? – она смотрит в окно. – Завтра всегда звучит как «вдруг».
После репетиции остаёмся мы: я, Лёня, Света и Нина. Лёня курит папиросу, стоя на подоконнике, читает стихи про май, которых никто не учил.
Нина смеётся:
– Хватит лирики. Скажи лучше, Света будет танцевать с Ильёй или нет?
Тишина.
Света встаёт, подходит ближе:
– Посмотрим, как он посмотрит.
Я не знаю, как смотреть.
Дома мама гладит рубашку. Отец не пришёл с завода – задержали, говорят, по ночному наряду.
– У нас всегда всё не как у людей, – говорит мама.
– А как у людей?
– У людей – мирно. У нас – всегда навзрыд.
Я не отвечаю.
На выпускной иду в белой рубашке с галстуком. Завязывал сам. Света появляется позже – в голубом платье, без лент, волосы просто заплетены. Глаза – как дым от костра.
Она танцует с разными, потом – со мной.
Медленный танец. Тихая музыка. Я держу её за талию, словно она из хрупкого стекла.
– Завтра… – начинаю.
– Не говори, – шепчет она.
Молчим. Танцуем. Долго. Пока музыка не замрёт.
Поздно ночью выходим из школы. Лето пахнет липой, асфальтом и костром где-то далеко.
Лёня уходит с Ниной. Я остаюсь со Светой.
Садимся на скамейку под каштаном. Смотрим вверх. Звёзды слишком яркие.
– Илья… – говорит она.
– Да?
– Если что… если вдруг…
– Что?
Она не договаривает. Просто кладёт руку на мою.
Потом встаёт.
– Увидимся завтра. На углу.
Я киваю.
А завтра она не приходит. Да и завтра уже не будет. Только об этом никто ещё не знает.
Глава 2. Старик у школы
Смоленск. Утро 22 июня 1941 года.
Город ещё не проснулся. Солнце лежит на черепице крыш, как мёд на ладони. Трамваи стоят, будто ждут команды. Улицы влажные после ночной прохлады – не от дождя, а от чего-то другого. От тишины.
Я иду к школе. Забытая тетрадь – просто повод.
Вчера был выпускной. Сегодня – уже что-то другое. Плечи ломит после ночи без сна. В кармане помятый билет:
«21 июня. Вечер выпускников. Прощание.»
Школа пуста. Запах цветов, пыли, ещё чего-то неуловимого – будто дверь в детство приоткрыта.
У входа сидит старик. Серый пиджак, трость, в руках лейка. Поливал клумбу.
– Доброе утро, Александр Савельевич, – говорю я.
Он поворачивает голову, улыбается:
– Утро… пока ещё доброе.
Мы с Лёней называли его Брюс – не насмешка, а уважение. Когда-то преподавал историю: строгий костюм, палочка, усы подстрижены – даты знал как стихи. Говорил, его предки из Шотландии – байка это или правда, никто не знал.
Теперь он не учит. Охраняет школу. Поливает цветы. Иногда проверяет шкафчики – будто ищет тех, кто не пришёл на урок.
– Ты из вчерашних? – спрашивает он.
– Да.
– Красиво было. Тихо. Как в сорок первом. В том, первом.
Я не понимаю. Он смотрит на небо:
– Я был мальчишкой, как ты. Тогда, в четырнадцатом. До Августова.
Молчит. Потом жестом велит идти за ним. В вестибюле тихо, ещё пахнет цветами и духами.
Он открывает свой шкафчик. Внутри аккуратно лежат инструменты, книга в кожаном переплёте, старая коробка. Достаёт фотографию – чёрно-белую: два юнца в шинелях.
– Брат мой. Леонид. Мы с ним под липами целовали девчат, потом – вокзал, потом – бумажка-треугольник. Не домой.
Протягивает снимок. Я смотрю и понимаю: в глазах этих мальчиков есть что-то и от нас с Лёней. От вчера.
Старик берёт лейку.
– Не спрашивай, будет ли завтра. Смотри, кто остался сегодня.
На доске у входа кто-то написал мелом:
«Гроза надвигается не сразу. Сначала – жара. Потом – пустота.»
Я стою, потом выхожу.
За углом слышу репродуктор. Всё ещё музыка. Всё ещё обычная.
Но Брюс уже знает.