Вновь: хроники Бэккера. Часть вторая
- -
- 100%
- +
– Та женщина, которая свела тебя и меня на Колыбели, кто она?
Люба задала тот вопрос, который Номад не ожидал услышать.
– Кормилица. Таково ее официальное имя. Мы порой звали ее просто Ма. Она заменила мне, как и многим, воспитателя, маму, бабушку… кому-то старшую сестру, в общем, просто Ма. – Люба молчала, выжидая у него большего раскрытия темы. – Я не знаю, где она. Пропала, когда Колыбель подверглась нападению. И вместо того, чтобы искать того единственного родителя, кто видел во мне человека, а не функцию, я, по сути, беря с нее пример, пытаюсь спасать тех, кого могу. – Номад решил углубить тему, говоря с принятием ее сомнений. – Ты понимаешь меня лучше, чем сама пока не осознала. Мы похожи, оба сироты, оба трудяги, оба… оба одиноки. Не просто же так ты не спросила ни про своих друзей, ни про родителей, ни про детей. Это естественные вопросы для многих других, но не для нас. Не отпечаталось на инстинкте, стало чем-то вторичным, можно даже сказать, чужим.
Только Номад закончил сильное пояснение, как сразу же вышел, будто бы точно зная, когда откроются створки позади него, напротив тех, через которые они вошли. Люба же, удивившись этой смене архитектуры, подметила неожиданное – она не ощущала движения лифта, следовательно, даже не знает, в какую сторону они ехали. Квадратная комната пять на пять метров, без видимых дверей или окон, со все тем же спрятанным светом и тонкими линиями вентиляции в потолке, оказалась для Любы еще одним неожиданным местом. На трех стенах раскрылись виртуальные экраны, изображавшие с разных углов целую сотню людей в одном большом помещении.
– Это буквально за стеной, они не видят нас и не слышат нас. Здесь ты можешь получить все нужные сведения об их состоянии.
Пред ней был не просто своего рода ангар или склад – то была поделенная на сектора блочная система, внутри каждого из которых умещались по двадцать пять – тридцать человек, причем не стоя, а именно лежа, не особо отнимая пространство друг у друга. Эти блоки были сложены по три штуки в высоту, передвигаясь неизвестным ей принципом внутри основного помещения, идеально соблюдая вертикаль и горизонталь. Составляющие квадрат ребра были толстые и надежные, а уже стены, пол и потолок имели способность становиться прозрачными.
– Три часа – столько они были здесь в более-менее стабильном состоянии, цепляясь друг за друга, ожидая, может быть, даже общаясь посредством Души. А потом началась паническая атака, перешедшая в психоз, окончившийся дракой. – Номад посмотрел на завороженную видом Любу, на что она ответила не сразу, и лишь после этого он продолжил: – Они начали калечить друг друга, жестоко, яростно, но необдуманно, без личной целенаправленной претензии. Я не покажу этим кадры, если ты сама не попросишь. Нам пришлось усыпить их. Но организмы сильные, если мы повторим этот процесс, велик шанс летального исхода.
– Это ужасно…
Номад видел в ней неприкрытую горечь, которая лишь подчеркнула ее женскую красоту. Это внезапно напомнило ему тот момент осознания уникальности Любы в его глазах, чья человеческая и женская красота соизмерима с многогранностью характера, подтолкнув в итоге к контакту с тем, что он охарактеризовал истинной любовью.
– Верни их на Колыбель, – внезапно строго вырвалось из ее уст.
– Колыбель более непригодна для них. Олдуай сделал так, что весь остров заражен бактериальной инфекцией, уничтожающей еще и всю Восковую кровь. А переправить их куда-либо еще слишком опасно. Транспорт можно отследить. Я почти уверен, он на это и рассчитывает.
Номад повернулся к Любе:
– Восковую кровь никто не изобретал. Она была найдена, исследована, интегрирована. Цель была избавить людей от болезней, улучшить наш организм, чтобы забыть про медицину раз и навсегда. Она была и остается безопасной для человека.
– Но они не совсем люди.
– Так и есть. К тебе продолжает возвращаться память, это радует. – Номад не моргал, вглядываясь прямо в нее. – Ты смогла стать для них Матерью, потому что Восковая кровь в твоем организме пробудилась. В некотором смысле ты вступила в симбиоз с, назовем это, малым сознанием Восковой крови. Это позволило доносить до них, как всех, так и любого на выбор, свою волю посредством Зова – это как инструмент для контакта с теми, кто обладает Душой. У вас есть Душа – это то, что выше мысли или чувства, как некая суть тебя настоящей, способная жить вне тела. Они не могут быть одни. Это пока самая живая теория. Им нужна ты, как лидер, ориентир, опора, а главное – надежда. Я прошу тебя вновь стать им богиней, дать силу к жизни, пока я не найду решения с местом их обитания.
Люба не сводила глаз с него, легко выдержав напор, сохранив самообладание и силу. Она задала вопрос из интереса к его реакции:
– А если я откажусь?
– Этого не будет.
Ее взгляд обратился угрозой.
– Ты уже не отказалась, когда стала для них Матерью на Колыбели, взяв на себя роль бога, ведя их к свету из мира тьмы. – Увидев ее глубокие размышления, Номад приблизился, заговорил очень лично, заботливо: – Слушай, я понимаю, ты только проснулась, неизвестно где, не помня ничего, как сразу увязла в непростой истории, толком не успев понять, кто ты. Никто здесь не хотел тебе такого. Назовем это испытанием. Это кажется грубым, бестактным, неправильным…
– Уверена, будет «но».
– Но это лишь кажется. Пусть у тебя и амнезия, но уверен, ты ощущаешь и принимаешь, что будь тебе плевать, сейчас бы ты меня не слушала. Уж что-что, а своеволие ты всегда имела в избытке. Тем и смогла так долго выживать. Тем и сможешь им помочь, призвав их раздраженную Восковую кровь к стремлению жить, преодолевать, адаптироваться. Они последние, других не будет. Восковую кровь достать тоже неоткуда. Сейчас у тебя преимущество, проси что хочешь, но помоги им, пожалуйста.
День 72
Вроде бы прошло дней пять. Составлять последовательность непросто. Так что извини, может быть неточность. К сути. Почему же я шел именно в ту сторону? Мимо грязного озера, через болото и бурелом, куда-то туда. Ответ был непростым: с одной стороны, я искал свой город. Опус, так он назывался в мое время. Столица человечества, цивилизации, мира. Сначала я думал, что меня влекло туда, потому что больше некуда. Там я родился, там я рос, там понял, что миру на меня насрать. Это естественно, рано или поздно хочется вернуться туда, откуда ты родом. Пусть все разрушено, это было неважно. Такие места есть у всех, там мы ловим последнюю связь с прошлым. Была мысль там и умереть, чтобы не чувствовать себя чужим. Ну или попытаться сделать это. Была надежда, что там я… да уже и неважно. Первый дом, каким бы он ни был, остается первым. Корни, как ни крути, все же важны. Чего-то я хотел, но, к счастью, так и не узнал чего. Хватит с меня колебаний. Но все же была и другая причина. Ее я понял уже позже, когда лбом ударился об эту причину. Через озеро посреди высохшего океана я доперся до конструкции. Эта было что-то вроде домика, шалаш. Он был среди парочки деревьев, на границе леса и новой равнины. Оттуда можно было подняться выше, там была лестница, чтобы с высоты все видеть. Ручное творение, помню, что хорошее, но недолговечное. Из бревен, веток и глины, странная хрень. Я не поднялся, сил не было, да и первая пара ступенек сломалась сразу же, как наступил. На лежанке не стал отдыхать, рыться в погребе – тоже. Тогда это был акт слабости, поддавки тому, кто все еще пытался мной управлять. Но это место помогло. Когда отвлекся от пути, решил взглянуть, куда лучше идти, чуть больше думал, чуть меньше спешил. И я увидел вторую причину. Там была колея от гусеничного транспорта. Две широкие ленты оставили шрамы на глине и почве, уходя вперед от шалаша. Кто-то или что-то приехали сюда, вспахав и без того кривое полотно. Вот я и пошел вдоль колеи, между двумя следами от гусениц. Не помню, откуда знаю, как это выглядит. Не помню, сколько шел. Точнее, не знаю. Потому что не помню, чтобы была ночь. Все дни я шел под тучами, сквозь которые слабо дышало солнце. Это было странно, но я не успел сильно задуматься об этом. Я оставил этот вопрос, когда увидел транспорт, оставивший следы. Это была широкая площадка, куда ставились монструозные устройства и машины. Таких транспортов было несколько. Когда я их увидел, то поразился. Я кое-как поднялся на горку, чтобы увидеть источник жуткого, страшного шума, который еще и сотрясал все вокруг. Огромные горы из земли, песка, глины и камней с одной стороны, пока с другой механизмы продолжали копать, строить подземное укрытие, ставя стены, фундамент, потолок. Я не мог все охватить взглядом. Но кое-что заметил сразу: там не было людей. Вообще никого. Все работало автоматически. Даже транспорт, механизмы и те, которые перерабатывают ресурс на создание другого, были без кабины, как у автомобиля. Иногда я не мог понять, где там перед, а где зад. Это странно, страшно, но интересно. Я смотрел и смотрел, как ребенок, который боится уйти назад и пойти вперед. Кое-как хватило сил взобраться на самую верхушку горы, скорее даже, заползти. Там был крутой вид и крутой спуск вниз. Опасность придала азарта. С другого конца была еще гора, одинокая, как точка обзора. Между нами происходил процесс переработки одного для возведения другого. Десяток механизмов разных размеров работал синхронно, автоматически, не спеша. Был еще десяток-другой поменьше, не огромный, а с автомобиль примерно. В общем, зрелище, которое надо видеть самому. И я видел, стоял наверху, смотрел вниз. Это был процесс и прогресс, так я смог хоть немного расслабиться, увлекся, что аж забылся. Серо-черные тучи все скрывали солнце, ветра не было, шум стройки напоминал музыку. Я это так описываю, потому что впервые за много времени ощущал наивное любопытство. Чем дольше я тогда смотрел, тем больше видел деталей, мелочей, взаимосвязей. В громадной стройке была система, порядок, что-то такое, что доказывало, что в этом мире еще есть простая логика. Не знаю, сколько тогда прошло времени. Стройка напоминала живой организм, я так увлекся, что забыл про время. А вспомнил, когда увидел, как по основной дороге слева направо, пока не было машин, шел человек. Один, без оружия, в скафандре, он просто шел. Я сразу понял, что это место ему знакомо. В нем не было страха или любопытства, злости или обиды. Он вел себя как бригадир, который просто осматривал поле работы. Скафандр был похож на тот, который был в моем бункере. И это меня разозлило. Но не по той причине, которая сама напрашивалась. Я возненавидел его, потому что примирился с тем, что один. На самом деле тут целый символизм. Но это другая история. В голове и так все кругом, не буду отвлекаться. Суть такова, что я последовал за ним. Первый порыв был простым – надо его убить. Опять же, символизм, параллель, сраная цикличность, издевательство. Я не думал – была лишь реакция, инстинкт: надо его убить, таковым будет спасение. Причем не только мое, а вообще. Я видел в нем себя, того, кто принесет смерть. Больше я ничего уже не знал, да и не хотел. Все казалось простым и понятным. Что бы он ни делал, это не может принести добро, я отказывался в это верить.
5
Официальное знакомство с Галактикой Адама представлял чуть ли не при любом контексте, но тот вариант, при котором это происходит сейчас, является, может быть, пусть и не худшим, но как минимум самым разочаровывающим. Потому что все его мысли заняты далеко не отдыхом, что служит в угоду взбудораженным чувствам, которые лишь усиливают этакий эффект первооткрывателя при сближении с космической станцией. Каждую секунду, пока он летит к Галактике, о ней самой он почти не думает, упуская редкий момент предвкушения. Вся голова забита ужасной дилеммой: если он расскажет Номаду о том, что с ним вышла на связь Изабелла, то это вплетет его в сложные перипетии непростых взаимоотношений, вынудив выбирать сторону, рискуя совершить непростительную ошибку, став инструментом в ее руках. Ну а если он сокроет эту связь, то бездействием не только разрушит доверие, но и, опять же, может стать тем, кто навредит. А ведь совсем недавно все было так гладко: Адама раскапывал руины Опуса, Номад налаживал связь с Колыбелью, а остальные силы укрепляли позиции одной рукой, пока другая искала Олдуая и Изабеллу. И ему всерьез виделось: вот-вот конфликт рассосется, зародив новые позиции для постепенного роста в, как ни странно, новом мире. Мире, где надо заново учиться соблюдать иерархию, иначе произойдет… Да уже происходит, что тут думать!
Адама так хотел покинуть Опус и отправиться в космос, что ныне, когда космолет на автопилоте рассекает черноту Вселенной, ему хочется обратного – вернуться туда, где все понятно и просто. Хотя, думает он раздраженным умом, раз Номад так срочно вызвал его с достаточно важной работы, да еще и без объяснений, следовательно, стоит готовиться к худшему. Ключевая же фигура этого «худшего» по имени Олдуай Адаме знакома лишь по единственной мимолетной встрече, где тот вообще представился иным именем, не дав и намека на угрозу или истинность собственной роли в этаком семейном театре. Когда Адаме поведали о том, кого он на самом деле встретил, то вопреки ожиданию вместо страха или злости зародилось некое сочувствие, а то и сожаление о том, в какой позиции существует Олдуай. Одинокое всевластие столь великого потенциала, сколь бессмысленного в настоящем времени и месте, а главное – лишенное перспективы развитие, запертое в непередаваемом состоянии чуждости. Но, бесспорно, Адама, как прагматичный человек, понимает четко и ясно: Олдуай является угрозой для простой жизни, простых людей. А вот Изабелла… с ней все сложней. Еще когда Номад рассказал о ней в контексте Олдуая, Адама уцепился за это имя так, как если бы оно для него значило нечто памятное, личное, даже незаменимое. Это было достаточно странно и неожиданно, чтобы сдержать все в себе, не раскрыв Номаду реакцию на имя, дабы самому разобраться с этой концепцией. Причем разобраться не с точки зрения личной встречи или закрытия каких-то вопросов: Адама хотел дать себе время обуздать и понять это странное наваждение, чтобы добиться усиления защиты собственной позиции простого исследователя, вырабатывая иммунитет от всего того, чему был податлив его предшественник. Вроде бы у него даже получилось создать логическую надстройку, выделив эмоции в адрес Изабеллы четкими границами, что получило свое первое испытание на прочность часов пять назад.
Взломать одного из роботов Адамы через спутник оказалось легче, чем он ожидал. Как минимум так он себя убеждает, удивившись ее способностям не меньше, чем оплошности в технической подготовке сопровождающих его механизмов. Ее голос стал не менее сильным испытанием, нежели доносимое содержание неожиданных мыслей.
– Ничего не говори. Пожалуйста, просто слушай. Все зашло слишком далеко. Ты это понимаешь не хуже меня. Я жалею, что мы с тобой не будем вместе. Тебе не позволит связь с Сынами, мне – Олдуай. Я не хочу тобой рисковать, но, возможно, мне понадобится твоя помощь. Не уверена, что справлюсь с ним. Все выходит из-под контроля. Верить могу только тебе. Когда придет время, надеюсь, ты поможешь мне. Я виновата, понимаю, но так получилось. Будь ты рядом, для меня все было бы иначе. Сохрани это в тайне, если есть хоть шанс, что я смогу заслужить твое прощение.
Это случилось быстро, эмоционально, так, будто бы она прощается, цепляясь за возможность быть услышанной, но при этом сторонясь оставить впечатление о слабости. Адама сам не заметил, как робот вернулся к раскопкам, будто бы ничего и не произошло. Со стороны Адама, вероятно, выглядел таким же, но вот внутри него закипело что-то невообразимо богатое, ценное настолько, насколько он боится не совладать с этой энергией. Ему не давал покоя крайне инородный своей неприятностью образ ее несчастья, жертвы, спасти которую попросту некому… Некому, кроме него, отринуть, мысль о чем приносит чуть ли не физическую боль. Сердце стучало, нервы скакали, казалось, сами цвета мира стали насыщенней, что было неуместно для изуродованных остатков города. Совладать же с наплывом чувств в угоду структурирования новостей получилось не без помощи самого Номада, вышедшего на связь по секретному каналу связи, затребовавшего незамедлительно покинуть Опус. Связаны ли эти два события с пробелом в какой-то час-полтора? Или же он просто что-то упустил, связав одно и другое отсутствием более цельной сводки, вкушая негативную сторону отстранения от конфликта Номада и Олдуая…
Поступил сигнал от Номада:
– Извини, что пришлось тебя вот так вырвать с раскопок. – Номад будто бы доносил сухую сводку, фиксируя конкретные выводы. – Я уважаю твое стремление держать дистанцию. Благодарю за помощь в контакте с Любой. Понимаю ответственность, которую ты взял на себя. И ты был прав насчет Оскара, его роль…
– Номад, к чему ты все это говоришь?
– Пока есть шанс, просто хочу сказать тебе спасибо. – Выдохнув, Номад заговорил более по-человечески, с заметной скорбью. – Олдуай напал на Колыбель. Это была целенаправленная атака на все и всех. Когда он появился, Кормилица вышла на разговор. Она ценила его, понимала его… Думаю, никто кроме нее не смог бы достучаться до него. А он… он убил ее на месте. Сколько она ни говорила, он просто убил ее. – Номаду было тяжело это рассказать, Адама слышал в его голосе зарождающуюся злобу, сулящую перемены. – Олдуай эгоист, бунтарства было ему не занимать, но такой жестокости… Убийства Ма этой твари оказалось недостаточно. Он снес половину Лебедя, высвободив всю Чуму наружу, заразив не только Колыбель, считай, и всю планету.
После очень тяжелой паузы Адама не мог не спросить:
– Когда это случилось?
– Часа четыре назад.
Адама не мог не вспомнить, что Изабелла вышла с ним на связь до этой катастрофы. Отсюда он задается ужасным вопросом: если бы он поведал о звонке еще в тот миг, могло ли это спасти Опус, Кормилицу и…
– Кто еще убит?
Тяжелое молчание Номада окончилось неожиданными для Адамы словами:
– Я в замешательстве. Цель этого нападения не ясна. Был применен рассекатель. Используй он транспорт, мы бы его засекли. Олдуай просто принес смерть… просто исчез. Если окажется так, что ни я, ни ты, ни даже Галактика ему не нужны, то, вероятней всего, мы попросту не будем иметь и шанса, чтобы ему помешать.
– Что-то мне подсказывает, некий план действий у тебя все же имеется.
– С Олдуайем и так нужно мыслить нестандартно, а он игнорирует переговоры, что-то делает, чего мы попросту не знаем. Такая активность не просто так, надо собирать все силы, готовиться к чему-то… Прежде чем зайти на Галактику, я вновь попрошу тебя выйти на связь с Оскаром.
– В контексте событий на Коме, что если в этом их план? Выдать тем самым местоположение Галактики, просто проследить или же…
– Честно, надеюсь, так оно и есть.
6
Стыковка с Галактикой произошла не так, как он себе представлял. Может быть дело было в очередном непростом разговоре с Оскаром, который вновь стал жертвой чужой игры, изменить которую Адама пока не в состоянии. В итоге все происходит не так, как он хочет. Даже простота не срабатывает. Адаме хотелось наблюдать за тем, как далекая точка увеличивается в размерах, заслоняя саму черноту, принимая его в собственные объятия, как ценнейшего гостя. Удивительный процесс был визуализирован в голове много раз, чему сопутствовало уникальное ощущение знакомства с великим. Но все произошло автоматически, пока сам он сидел в непростых раздумьях на месте пилота, не заметив это сближение еще и потому, что надо было включить фильтр, без которого в чернящей тьме узреть космическую станцию без внешних световых сигналов попросту невозможно. Солнце далеко, звезд не видно – вот и получилось, что автопилот провел хирургически точную стыковку, лишив Адаму возможности ощутить изменения положения в космосе.
– Постой тут минуту, проведу сканирование. – Номад позволил Адаме пройти к тоненькой рамке сразу за шлюзом, чье функционирование невидимо глазу.
– Космолет тогда тоже проверь. Закинуть средство слежения могли уже давно.
– Это я уже сделал.
– Тогда зачем меня еще раз проверять?
– Не задавай глупых вопросов, пожалуйста.
После быстрой процедуры Номад повел Адаму через коридор, аналогичный которому уже пересекался с той, о ком начал рассказывать, отдельно уточнив, что специально умолчал о том, кто выжил на Колыбели. Люба была и остается ценным активом в работе с Нерожденными – вот и получается, что ее влияние попросту неизмеримо, чем необходимо пользоваться, пока есть такой шанс. Подробного вопроса удостоилась тема внезапной амнезии, которую Номад не может не связать с местом ее обнаружения, хотя, что важно помнить, такое состояние нельзя просто принимать на веру. Все-таки есть своя странность в том, что Олдуай не стал убивать ее сразу же, зачем-то оттянув попытку до последнего, хотя имел все возможности добраться до нее в любой из дней, пока она была на Колыбели. Может быть, он и не знает истинную роль Любы в истории человечества. Не знает, что еще до того, как Клендат создал Номада, Адаму, Банкера, Ковака, как и до самого Олдуая, вместе с Кассандрой он произвел ее – первого человека. А может быть, ему просто плевать, что вновь по-особому выделил Номад, когда привел Адаму в кабинет с мониторами, терминалом, а главное – креслом, где тот может занять свое место.
– Сейчас она работает с самыми спокойными Нерожденными, кому дали меньшую дозу транквилизатора. – Номад указал на монитор. – Любовь захотела прямого контакта, чтобы был и зрительный, и тактильный. Восковая кровь странно ведет себя вне гравитации планеты, будто бы не может понять, что делать – активничать или застывать. Вот она и учится это контролировать. Повезло, кстати, что они узнали ее.
Адама не ожидал увиденного. Как и не ожидал, что все настолько удручающе.
– О ней знаем только мы с тобой?
– Да. Таковым оно и должно оставаться. – Номад сделал акцент на последнее, видя тяжелый взгляд Адамы на работу Любы.
– Изабелла.
Номад удивился этому имени из уст Адамы, который очень хорошо обдумывал свои следующие слова.
– Это часть твоего плана, чтобы Изабелла узнала про нее, поддалась эмоциям, сама выдала себя?
– Ты должен кое-что уяснить, раз Олдуай напал сегодня, значит, на то есть причина. Надо рассматривать все возможное и невозможное. И если тебе кажется, что есть шанс оказаться фигурами в его игре, то ты уже опоздал с этим. Да что я говорю, мы все отстаем от него, тем и приходится распоряжаться, что еще нам подконтрольно.
– Я вот думаю, что если ему просто ненавистны Нерожденные?
– А они ненавистны. Но это слишком просто. Он знает, что мы знаем о его отношении к ним. Может быть, этим и играет, отвлекая нас от чего-то более важного, хотя дел он уже натворил. Да и спасать толком нечего, одна Кома чего стоит. И здесь самое время спросить, каковы шансы восстановить инфраструктуру Опуса?
Адама был рад смене темы, но то, о чем ему придется сообщить, уже окрасило печальными тонами, стоило ему взглянуть на Номада, прежде чем начать:
– Весь город выжжен до основания. Я не могу представить ту силу, что испепелила индустриальный район так, будто бы он был из бумаги. Всякие разные фрагменты сохранились, как если бы того требовалось кому-то, кто хочет напомнить нам об истории. Но все это бессмысленно, там нет не то чтобы слепка функционирующих предприятий – сами ресурсы стерты начисто. Ни президия, ни нормадия, ни железа, ни никеля… Честно, не понимаю, почему ты попросил меня там копаться неделями, все более чем очевидно. Можно было со спутников разглядеть.
– Мне жаль, что ты это увидел. Но ты должен был это увидеть. – Номад понимал чувства Адамы.
– Только не говори, что я потратил там время ради некоего осмысления реальности.
– Лишь отчасти. Как ни крути, без производства Опуса у нас нет ничего, что стало нам слишком незаменимым. Похоже, все, что смогли притащить на Галактику, вполне вероятно, последнее в своем роде. Мы не можем производить космолеты, транспорт, роботов… а теперь еще и Нерожденных.
– Ну, тут я вижу один разумный выход – начать все сначала. Мы знаем месторождения всех ресурсов, организовать добычу, постепенно отстроить…
– Сейчас это невозможно, – немного резко прервал Номад. – Опус заражен, нам туда пути нет, а на Коме и без нас бардак такой, что еще непонятно, где хуже.
– А еще Олдуай.
– Еще Олдуай…
С минуту они стояли молча, смотрели на работу Любы с Нерожденными, желая просто взять легкий отдых от того нагромождения обстоятельств, которое все больше кажется бардаком.
– Спасибо тебе. Вопреки знанию собственной роли, ты продолжаешь помогать. Возможно, ты один из немногих оставшихся, кто просто хочет жить.
– И тебе спасибо. Ты мог перепрошить мне мозги, стереть Буревестник, как и факт моей замены оригинального Адамы. Но ты все выложил честно и ясно. Да еще и сам привез меня на Колыбель, что было, несомненно, рискованно.