РА-МА МЫ-ЛА МА-МУ

Тут ведущий несколько раз выразительно хрюкнул. Такое бывало, чтобы в моменты эмоционального подъёма из приемника доносились нетрадиционные звукоизвлечения, типа мяуканья, кудахтанья или вот, как теперь – хрюканья. Сначала это раздражало, потом отвлекало, но мало-помалу к этому привыкли и даже стали находить в подобной манере общения не просто какой-то скрытый смысл, но и выражение наивысшего почтения!

– Сегодня прямо вечером, – отхрюкавшись, продолжал Алмас, – к ней ступайте и все оговорите нюансы, матушка моя, Серафима Васильевна будет свидетелем этого чуда обыкновенного и обо всём с нами поделится!

– Чего это! – возмутилась Серафима. – Ну, ни хрена себе дрова!

Да не, вы не подумайте, это она так – от неизбывного желания хоть как-то продемонстрировать свой дикий норов. Может, для того и заводила Серафима кошку Свету, чтобы появилось рядом хоть одно живое существо, способное должным образом реагировать не её присутствие в мире, ибо даже любимый муженёк, бросивший жену с двумя детьми на произвол судьбы, обращался с Серафимой исключительно, как медведь с колодой пчёл. Сын редко её о чем-то просил и, если это всёже случалось, значит, на то были самые серьёзные основания.

– Теперь давайте несколько слов о лесхозе, где работал Егор Егорыч когда-то… Все помнят хорошо этот щитовой домик за рекой у железной дороги…

Дальше Серафима слушать не стала, а то молоко в чулане скиснет. Итак вчерашнее. Собственно говоря, потому и делится Серафима с Бабой Ягой, что вчерашнее. Да и что ей лесхоз, если сама она потомственная интеллигентка. Про неё даже песня есть – «Мучительница первая моя». Вот про школу будет разговор, тогда и послушает. Тем более, в лесхозе этом муж вкалывал, сволота такая! Да и где он только, собственно говоря, не работал! И снова – сволота такая!

Немного помахав пешнёй во дворе, Серафима, прихватив бидончик молока, отправилась к Бабе Яге. Вспомнила, как старуха (боже, сама-то кто?!) курит папиросы «Север», брезгливо поморщилась. В ноздрях защекотало от табачного дыма. Дежурно отворила калитку, да так, что та плашмя рухнула на землю. Совсем забыла, что петли отломались. С вечера ещё. Раньше подобные вещи так просто не забывались! И снова почему-то про бывшего мужа вспомнила. Весь этот бардак, что в доме, что во дворе – его наследство! Сволота такая!

Перешагнув через калитку и, едва не растянувшись посреди улицы, возбужденная Серафима, обратилась с посланием к проезжавшему мимо на мотоблоке Ахмет-бабаю – татарину, проживающему в развалюхе возле стадиона.

– Ты по людям то какого болта ездишь, нечисть!

И кулаком ему пригрозила. Ответа не будет – это понятно, но спускать обиду на тормозах не в её правилах. Хотела чем-то швырнуть, да, как обычно, когда надо – нечем! Татарин русского не знал. И знать не желал. Поэтому ругай не ругай – пользы мало! А швырнуть, зараза, нечем! Можно было и погоняться, да гололёд. Далеко не убежишь! Ладно, пусть себе едет, морда басурманская, повидаемся ещё. Единственное, что радовало глаз, так это наушник в бабаевом ухе. Значит, и этот Алмаса слушает! Весьма симптоматично!

Серафима очень любила кое-какие словечки, считавшиеся в среде местных интеллектуалов неприличными. Сюда можно было отнести такие эвфемизмы, как, например, отнюдь, в совокупности и весьма. Последнее ей нравилось особенно. Понимала, что злит народ, но все равно употребляла его кстати и некстати. Хоть что-то от её прошлой профессии должно было в ней остаться? Не опрятный вид и культурные манеры, так хоть язык.

Той же Бабе Яге постоянно напоминала:

– Плохо себя, ведёшь, старая! Весьма паршиво и неинтеллигентно!

Что до бабы Яги, ей то как раз можно было и не напоминать, ибо слышала старуха только то, что ей хотелось. Таково свойство любой бабы, в особенности, если она Яга.

На улице в этот полуденный час стояла тишь, да благодать. Те, кто ходит – на работе, кто нет – в лучшем случае, на полу, в худшем – под забором. Впрочем, последних с недавних пор стали активно утилизировать. Даже создали для этих целей специальную спасательно-собирательную службу «Путь к причалу». Пацаны, те, что давеча щедро делились друг с другом тумаками и пинками, отправились на стадион погонять мяч – газон уже почти оттаял. Почему не в школе? Освобождены по состоянию здоровья. У них и справки есть от поселкового фельдшера Аркадия Петровича. Он, если что, и на себя такую же оформил.

Баба Яга возилась с навозом: накладывала из кучи по вёдрам и разносила по огороду, поэтому вид имела сосредоточенный и неприступный. Серафима спросила про Кирьяна, но тут же пожалела об этом, говорить о внуке Баба Яга предпочитала исключительно матом повышенной этажности.

– Молоко на крыльце поставила, – предупредила Серафима и потом ещё раз повторила – для глухих – пойдешь, ногой не пни!

Бабой Ягой старуху прозвали местные острословы – за нудный нрав и нос с горбинкой. В действительности же бабушку Кирьяна именовали Ядвигой Марковной. Говаривали, будто б столь диковинные имя досталось ей в наследство от родителей – по одним сведениям – поляков, по другим – евреев, попавших сюда в лихие времена «за измену родине». Как бы там ни было, чуялась в характере старухи, её поведении и отношении к людям некая чужеродность, у кого-то вызывающая желание пройти мимо, у кого-то – спровадить ведьму на костёр. Серафима не принадлежала ни к тем, ни к другим. При всех шероховатостях натуры, Баба Яга имела в её глазах одно неоспоримое достоинство – старушка помогала ей в воспитании детей, в особенности, Алмаса. Старуха то ли обладала силою каких-то одной ей ведомых польско-еврейских заговоров, то ли просто запугивала парня уже одной только своей свирепой наружностью, но всякий раз, когда, Серафима, задержавшись в школе, забирала сына домой, тот, к моменту прихода матери уже крепко почивал на кованном фамильном сундуке мало приспособленном для сна. Уже, будучи старшеклассником, Алмас как-то признался матери, что часто видел во сне, как баба Ядвига, усадив мальчика на лопату, засовывала его в раскаленную печь! А потом де хваталась за седую голову и истошно орала:

– Ай, дура! Ай, недотёпа! Поперчить то забыла!

И, если Алмаса Ядвига Марковна ещё как-то терпела, то вот отношения с его сестрой Раечкой у неё не сложились категорически. С первой же встречи они воспылали друг к другу лютой ненавистью.

На тот момент, когда Серафима, закончив пединститут, впервые приехала сюда на практику, гражданка Бесноватая, являвшаяся на тот момент стропальщицей нижнего склада, уже воспитывала дочь Киру, которую на свой иноземный манер называла Кики, снабдив, таким образом, единственное дитя малоприятным погонялом «Кикимора». Поскольку девочка с ранних лет отличалась весьма ограниченным интеллектом и громким, обычно неуместным, смехом, прозвище это пришлось ей как нельзя кстати. Отца хохотушки никто в глаза не видел, включая саму Ядвигу. Будто б в тот злополучный вечер, возвращаясь из города, куда она ездила за колбасой, женщина сильно утомилась и совершенно не запомнила ни лица случайного попутчика, с которым она делила купе, ни его имени, ни, тем более, его гнусных приставаний. Помнила только аромат одеколона «Саша», густо исходивший от незнакомца, что и дало основания оформить дочку, как Кира Александровна. С грехом пополам закончив восемь классов, обладательница ароматного отчества без особого энтузиазма отправилась в город, где устроилась дегустатором на парфюмерную фабрику. Не проработав и года, Кира Александровна родила мальчика. На резонный вопрос матери: «Где отец?», тут же последовал не менее резонный ответ:

– В Караганде.

На том и поладили. Как только малыш начал самостоятельно есть и пить, он незамедлительно был передан матерью на съедение Бабе Яге, которая, против ожиданий не только не употребила невинное дитя в пищу, но и поделилась с ним последним куском хлеба. Буквально.

Как и во всех прочих случаях, требующих приложения умственных усилий, мать в поисках имени для сына, ценою неимоверных интеллектуальных изысканий решила, наконец, что раз она Кира, то сын будет Кирьяном.

Трудности воспитательного процесса скрашивали бабе Яге две вещи: беспробудное курение и игра в карты.

В основном, у неё же и играли. Собирались вечерами по выходным, когда Кирьян ложился спать. Всё одной и той же неизменной компанией: сама хозяйка дома, Серафима с мужем, бухгалтер Берёзкина Татьяна, написавшая книгу об истории родного поселения и та самая продавщица Люда, жившая неподалёку, в трёх домах от Серафимы. На сегодняшний день от кампании остались рожки да ножки. Муж объелся груш, в смысле, слинял в неизвестном направлении, сволота такая, Люда, как известно, поменяла местное сельпо на небесный супермаркет, Татьяна же, сменив игральные карты на географические, всё свое свободное время теперь отдавала сбору артефактов, связанных с историей родного края. Только и осталось, что резаться «в дурака» вдвоём, не тащить же за стол Кирьяна.

Баба Яга отложила лопату, яростно отшвырнула ногою ведро. Ведро откатилось в угол загона и ударилось в основание столба, да с такою силою, что получило вмятину. «Ей бы на поле, к пацанам, – подумала Серафима. – Может, тоже курить начать?»

– Обед скоро… – Старуха вытерла руки о подол телогрейки и полезла за папиросами. – Пойду картошку поставлю…

А сама на лавку села – тут же возле стайки. По всему видать – излюбленное место отдыха. Тогда и Серафима села. Назло!

– Алмаса чего не слушаешь?

– А чё? – Баба Яга демонстративно выпустила дым прямо Серафиме в лицо.

– А то! – Серафима даже не отвернулась – пускай не радуется! – Опять обманул Кирьян! Обманывает он чего все время? Хоть есть у тебя радио то?

– Есть то есть, – неохотно ответила Ядвига Марковна, – да не про мою честь. У меня сердце от него болеть начинает – от радива вашего. Аркадий Петрович говорит – это прямые симптомы радиации. Как вот у вас оно не болит, сердце?

– Аркадий Петрович, – усмехнулась Серафима, – Кого слушать нашла! У него чего не коснись – везде одна сплошная радиация! Стеша вон закашляла третьего дня как раз, так он тоже радиацию приплёл. А та просто селёдкой подавилась! Радиация! Хотя я не настаиваю: не хочешь – не слушай! Врать только не надо!

– Я и не вру, – огрызнулась баба Яга. – А будешь ерепениться тут – запинаю!

– Ладно, – с опаскою покосившись на помятое ведро примирительно сказала Серафима, – Тогда сыграем, может?

– С кем? С тобой?

– Можешь корову свою пригласить – Чернушку. Какие ещё варианты?

– Ага, и курочку Рябу с золотым яичком! – Ядвига Марковна круговыми движениями ноги вкрутила окурок в землю и, кряхтя – с третьей попытки поднялась со скамейки. – Честно сказать, Серафима, уж лучше с коровой, та хоть понятно выражается. А то тебя, к примеру, послушать со стороны – уши вянут! Я вот думаю, может, тут у нас у всех радиация? – И, слегка поразмыслив, добавила: – Загни его через колоду в сковороду!

Пока возмущённая Серафима подыскивала выражения для достойного ответа, баба Яга, захватив молоко, поднялась на крыльцо и захлопнула за собою дверь.

– Дура какая! – Серафима погрозила старухе кулаком. – Запинает она! Ага, щас, прям! К ней по-людски, а она квакает!

По улице проехал грейдер. Он тут всё время ездил. С раннего утра до позднего вечера. И по этой, и по другим улицам. Задача тракториста заключалась в том, чтобы доводить дорожное покрытие до состояния полной непроходимости, потому, что только тогда можно было пройти куда надо, не боясь поскользнуться на ровной поверхности. Особенно в межсезонье. Шум, исходящий от машины сильно напоминал гул, пролетающей над землёй, эскадрильи бомбардировщиков и вызывал единственное желание – зарыться под землю тут же, где стоишь! Водитель бессовестного грейдера, видно, понимая, какое производит впечатление на народ, стыдливо прятал глаза. Может, поэтому иногда грейдер отклонялся от маршрута, подминая под себя телеграфные столбы, заборы и прочие неожиданные препятствия, возникавшие на его пути. Гонимые лютой ненавистью владельцы испорченного имущества пытались добраться до злоумышленника, но всякий раз находили кабину пустой. Кто именно в действительности управлял грейдером конкретно в этот день, как и в любой другой, так до сих пор и оставалось загадкой.

Переходя улицу, Серафима испытала лёгкий трепет от чувства, что может и не дойти дому. Подобные ощущения неизменно сопровождались яркими кишечными расстройствами и страхом «не добежать!». Двадцать метров, разделявших их бараки – её и бабы Яги, показались ей дорогой длинною в жизнь! Серафима вдруг почувствовала себя первопроходцем, рискующем обделаться в метре от желанной цели! Вспомнила, как полчаса назад шла с молоком – было куда легче! Если он проедет ещё раз, подумала она про стыдливого тракториста, придется оставаться дома до самого лета!

Наконец добравшись до дому, Серафима пулей влетела в деревянный сортир – единственное строение на участке, сотворенное руками её бывшего мужа Пети. Архитектурой будка мало чем отличалась от прочих заведений, украшающих задворки местных домовладений – обычный скворечник, сколоченный из горбыля нетрезвою рукой. Единственное, что обращало на себя внимание и подчёркивало авторский стиль объекта – это установленная на крыше башенка шатрового типа с флюгером, изображающим человечка, справляющего нужду. Раз у них есть писающий мальчик, искренне полагал Петя, почему бы нам не предоставить миру какающего!

Всецело завладев будкой и приняв исходную позицию, она впервые за долгие годы подумала о муже с благодарностью.

В самый неподходящий момент где-то совсем рядом с кабинкой раздалось отчётливое поросячье хрюканье, настолько требовательное и эмоциональное, что вряд ли могло принадлежать свинье.

– Занято! – скорее по привычке, чем осмысленно крикнула Серафима. – В другом то месте чё – не хрюкается?

– Это я специально, тётка Серафима! Не напугать чтоб!

– Ты что ли, Колька?

– Он самый! Беда у нас!

Оказалось, это Колька Сибиряк. Не фамилия, а кличка. А, может, уже и фамилия. У его матери Веры Сибирячки детей невпроворот и муж мордоворот. Колька, например, по одним данным, шестой, а по другим – двенадцатый. Это он, похоже, давеча Кирьяна обидел, почему-то Серафима как раз на него вот и подумала – на Кольку. Он у них там самый здоровый. И самый голодный. Отца уже несколько раз приколачивал по голодухе, чего ему – доходяга Кирьян!

«Этот-то какого рожна припёрся, – со страхом подумала Серафима. – Хоть из тубзика, блин, не выходи!»

Она наспех привела себя в порядок и специально с силою толкнула дверь.

– Чего тебе? Поссать не дадут спокойно!

Хорошо, Колька вовремя отскочил, а то схлопотал бы горбылём по горбылю!

– Беда у нас! – повторил пацан. – Кирьяна грейдер переехал!

– Как это? – Только теперь, при свете дня обнаружилось, что впопыхах Серафима заправила свой каракулевый полушубок прямо в гамаши. – Когда?

– Только что! – Колька запросто, словно то была его младшая сестра, помог Серафиме обрести взрослый вид и, схватив бывшую училку за руку, поволок её к калитке. – Скорее б надо, тетка Серафима, помрёт ведь!

2.«Новый завет».

Главред районной газеты «Новый завет» Рита Топольницкая праздновала свой       тридцать второй день рождения.

– Всё, Бугор, теперь смело можешь называть меня «старухой»!

Они втроем сидели в её кабинете: Рита, её зам Коля Бугров и спецкор Наина Клёцка, признанная по итогам минувшего года лучшим журналистом-расследователем в области. Столь малопредставительное собрание прямо отражало Ритино отношение к контактам первого порядка – они исчерпывались ближайшими сотрудниками, с ними она могла позволить себе не только внеслужебный трёп, но и бокальчик шампанского. В прошлом году всё было также: те же, на том же месте и с таким же тортом. Не исключено, что с тою же недопитой бутылкой. Рита, как мало кто в редакции, отдавала дань великой народной традиции – соображать на троих.

Осторожность госпожи Топольницкой в общении с людьми основывалась на её природном базовом качестве: оценивать человека исключительно с точки зрения его лексического запаса и манеры говорить. Ни тем, ни другим люди в большинстве своём не отличались, поэтому, как говорила сама Рита «тут и говорить не о чём»! Любой человек, будь он хоть семи пядей во лбу, прекращал для неё существовать в тот момент, как только открывал рот. Из всех университетских педагогов Рита более или менее охотно общалась с преподавателем по информатике, основывавшимся в своих разговорах исключтельно на логике и анализе обсуждаемых событий и явлений. А вот кто интересовал Риту менее всего, так это представители собственно гуманитарного корпуса: всякие там пиарщики, психолингвисты, нейропрограмисты и прочие почитатели изящной словесности, ни умеющие хоть сколько-нибудь внятно выразить самую элементарную мысль.

Сама Рита впервые открыла рот, когда на это уже не рассчитывали ни родители, ни врачи, ни соседские мальчишки, прибегавшие в попытке выдавить из неё хоть слово к самым изощрённым издевательствам. Молчунья обрела дар речи только, когда в этом появилась жгучая жизненная потребность. Поесть, сходить на горшок или заплести кукле косу прекрасно получалось и без слов. А уж что-то говорить в то время как какой-нибудь прыщавый недоносок тычет тебе в лицо горящей спичкой – совсем себя не уважать! Тут же как: ты им слово, они тебе – два! И всё, ребята – так, глядишь и жизнь прошла! Но вот как можно было не послать на три буквы (жаль, короче нельзя!), ведущего праздника в пансионате для неходячих пенсионеров, когда тот обратился к почтенной публике с пламенным призывом: «Танцуют все!»? Помниться, семилетняя девочка с тряпичной куклой – дочь одной из сотрудниц богадельни, отправившая профессионального конферансье в известном направлении, вызвала тогда животный восторг – у публики и обширный инфаркт – у ведущего!

Был конец марта: поникшие мокрые тополя, обледенелые тротуары и рыжие сугробы у подъезда. Рабочий день закончился, в здании кроме участников банкета, оставался лишь ночной сторож Кузьмич, но, поскольку мужик был сильно слеп и почти что глух, происходящее на вверенной ему территории, его мало заботило. Единственное, на что теоретически мог среагировать Кузьмич – пожар, землетрясение или потоп, именно для этой цели его тут и держали.

– Ну, нет, «старуха» – это как-то слишком замылено, – Коля порезал торт, себе придвинул самый большой кусок. – Может «мымра»?

– «Мымра» – ништяк! – Наина поменяла своё блюдечко торта на Колино. – Особенно в творческом партнёрстве с «Бугром». Когда на дело выходят «Бугор и Мымра», «Бонни и Клайд» нервно читают в подворотне журнал «Работница»!

– Ладно, хрен с вами, щелкопёры затрапезные, – властно вмешалась в разговор именинница, – зовите, как хотите, но, чур, про себя! – Она в свою очередь внесла окончательный порядок в расположении блюдечек на столе. – Озвучите сокровенное – уволю по статье!

– Ф-фу! – наморщила носик Наина.

– Что – «ф-фу»? – спросила Рита «руки-в-боки».

– Щелкопёры…

– Затрапезные, – закончил фразу Коля и для пущей убедительности сильно скривил рожу. – Ф-фу!

– Ф-фу… – Лицо Наины словно повернулось на 180 градусов – по части лицедейства Коля ей явно уступал. – Просто слов нет!

И оба, в голос:

– Ф-ф-у-у!

В кабинете возникла непреднамеренная пауза.

– Всё? – уточнила Рита. – А от работы не хотите отдохнуть, юмористы?

– Ещё как! – в один голос признались юмористы-щелкопёры.

Из каморки Кузьмича слабо донеслась осточертевшая до печёночных колик, мелодия, сопровождающая вращение барабана.

– Ладно, – обратилась к присутствующим Наина, возвращая мордашке привычное выражение.– вернёмся к нашим баранам! От лица всего журналистского сообщества Солнечной системы хочу пожелать новорожденной ого-го, угу-гу и ага-га! И чтоб – эге-ге и ё-ё-ёо!

– А также хрум-хрум-хрум-хрум да и бяк-бяк-бяк-бяк! – поддержал коллегу Коля. – Ша-айбу!!!

– Ну вот, – похвалила Рита, – другое ж дело! Можете, когда захотите!

Все трое подняли бокалы и, чокнувшись, выпили. Шампанское – дрянь! Ни вкуса, ни запаха! В том году по окончанию официальной части Коля с Наиной, сильно неудовлетворенные качеством, а, главное, количеством выпитого, буйно продолжили в баре. Вот как раз до состояния «Бяк-бяк-бяк-бяк»! Проанализировав на следующий день их психолингвистические параметры, Рита искренне пожалела, что свинтила с полпути! Бывали моменты, когда её собственная сдержанность вызывала в ней раздражение и тошноту и справлялась она с этим, чем дальше, тем хуже.

Закусить не получилось – именинница попросила слегка подождать.

– Подождать чего? – возмутился Коля, не понимая до конца, то ли это шутка, то ли издевательство. Вообще-то такие вещи в её манере.

– Чего-то более существенного! – Рита взяла телефон. – Минуточку.

Она заказала еды и кое-чего покрепче.

– А тортик как же? – заскулила Наина. – Такой тортик!

– Тортик подождёт… – Рита долила Шампанское по бокалам. – Предлагаю за родителей!

За окном опустились ранние мартовские сумерки – время, когда у Риты начинает сводить зубы от тоски и неприкаянности! Не спасает ни упакованная хайтековская студия, ни завидное женское здоровье, ни внимание со стороны сильного пола, ни даже уважение коллег. Дорожить последним в её годы – окончательно наплевать на себя! Соблазняет мысль, что неплохо бы смазливой мордашкой да в тортец! Прямо сейчас! Другого случая не будет!

Перебравшись в пампасы, Рита нежданно обнаружила в себе склонность предвидеть будущее. Для этого не надо было пыжиться, примерять на себя отрешённый вид или что-нибудь такое, чем обычно любят тешить публику всякие там экстрасенсы и предсказатели. Нет-нет, наоборот. Она запросто могла заниматься рутиной, например, просматривать материалы спецкоров, вести планёрку или подписывать номер в печать, что угодно. И при этом где-то в самой глубине её души вдруг начинало зарождаться предчувствие чего-то, что случится в следующее мгновенье. Именно так, на более длительные сроки её чудесный дар не срабатывал. Вот сейчас, например, в результате событий, последовавших в эти несколько минут, обязательно должна залаять собака. С учётом такого вот неба за окном, такого скрипучего стула под Колиной задницей и нарастающей боли в её собственной пояснице – должна обязательно! Ну, просто обязана! Собака залает и совершится в мире неизбежность. Для него, для мира, это очень важно, ведь только при этом условии он сохранится в своём надлежащем виде! Проверим?

– А давай поспорим на поцелуй! – обратилась она к Коле.

– Ого, у меня обширная коллекция поцелуев! – обрадовался Бугор. – В ней не хватает только твоего! – Он с готовностью протянул Рите руку. – О чём спор?

– Считай до трёх! – попросила Рита.

– И что? – Коля продолжал крепко сжимать Ритину руку. – Трижды прокричит петух?

– Трижды залает собака, – пообещала Рита. – Или не трижды. Неважно.

– Ага, – улыбнулся Коля. – Или не собака.

– Ну, так спорим или нет?

Коля согласно кивнул.

– Считай!

Ровно на счёт «три» Кузьмич уронил на паркет кружку пива, после чего трижды доходчиво выругался.

Это было смешно! Первая реакция на событие. Однако, во всём этом прослеживалась некая мистика, а раз так, то смешно уже было не очень. Юмористы заметно пригорюнились – подобные выпады со стороны босса не сулили ничего хорошего.

– Что ж, Бугор, – Рита снисходительно похлопала проигравшего по плечу, – большего ты не заслушаешь!

В этот момент внизу позвонили. Рита, приоткрыв дверь кабинета, оглушительно прорала Кузьмичу, чтоб тот открыл – мол, привезли заказ. Через несколько секунд в кабинете появился стремительный молодой человек с ящиком за плечами и, получив от Риты оплату, начал выкладывать на стол многочисленные пакеты и контейнеры с едой. В завершении парень буднично выставил литровый флакон виски, чем окончательно вывел Колю из состояния ступора.

– Хотите бонус от компании? – неожиданно обратился к Рите разносчик. – Вы знаете, что смотрит ваш охранник?

– Нет, – Рита предложила Коле открыть бутылку. – А что он смотрит?

– «Поле чудес», – сказал парень. – Он предупредил, что, если я ещё раз оторву его от телека, он оторвёт мне башку! Но, поскольку я ухожу, он оторвёт её вам! Рано или поздно он это сделает! Поэтому мой вам совет, дяди и тёти: или поменяйте охранника, или выбросьте телевизор!

Надо признаться, парнишка-разносчик произвёл хорошее впечатление. Явись он сюда с пустыми руками, его визит и тогда казался весьма уместным и поучительным. В воздухе ощутимо запахло жаренным.

Выпив и закусив, неутомимые труженики пера, по обыкновению принялись обсуждать текущие дела. К этому неизбежно скатывался любой разговор, даже, если они пытались поболтать о чём-то весьма отвлечённом, вроде последних впечатлений от просмотра очередного порно-космического блокбастера или прочтения нашумевшей светской периодики. Пытались пропустить Колин айфон через колонку и устроить что-то вроде дискотеки, но, несмотря на количество выпитого, дальше двух притопов и трёх прихлопов дело как-то не пошло.