Лохк-Морен. Крепость Блефлэйм.

Объявив это, судья Смолет, знакомый бейлифа Стерна, который в свою очередь является подданным барона Иена Кармайкла, незаконно занявшего своё место, принадлежащее Кирку Кармайклу. А попал непосредственно в лапы стражи он, живодёр и душегуб, за попытку заступиться за Шону, которую пьяный солдат попытался облапать, как водится в трактирах. Шона ответила солдату так, как могла ответить артистка, вольный человек, тупому и наглому ублюдку, надевшему кирасу, и полагающему, что весь мир, или, по крайней мере, та малая часть, что лежит перед ним, принадлежит исключительно его воле. Завязалась весьма тревожная перепалка, сир Яго осторожно попытался вставить слово, но был грубо послан солдатнёй. Туту Томас окончательно вышел из себя и нанёс обидчику девы и дворянина весьма не благородный удар лавкой по голове. В процессе поимки и ареста своего защитника, Шона куда-то пропала, как и сир Яго. Томас мог только надеяться, что его деньги, оставшиеся в седельной сумке Левкоя, попадут в правильные руки. На своё освобождение он не рассчитывал.

– Эй, добрый человек, как тебя, запамятовал, есть чего пожевать? Второй день голодом морят меня. – Его окликнул грязный невысокий человек, по запаху – крестьянин. Почесывая свою поросшую густой шерстью грудь, он уныло уставился на пустую миску, куда уже два дня ничего не подавали. Такое случалось часто в тюрьмах, осужденных на смерть, лишали всяческого питания, списывая согласно правилу полный пансион несчастного, и в последний день его жизни прибавляли ко всему прочему посещение девицы. Если в столице узнавали о таком нарушении законов короля, судья сам отправлялся на эшафот. Герцог Финган за последние десять лет проредил численность судей в королевстве, многих приговорив к смерти, иных сослав на каторгу. Но в таком глухом краю, как этот проклятый Лохк-Морен, полностью оправдывающий своё древнее, истинное прозвание, кто будет бороться за справедливость! Особенно, за справедливость в отношении бродяги?!

– Сир, будьте благоразумны, этого благородного рыцаря бездушный сатрапа приговорил к смертной казни, руководствуясь абсолютно диким поводом! Он прировнял какого-то большого тритона, представляющего опасность для крестьян и путников, с самим королём! Будь у меня возможность, а у достославного сира время, я бы отправил письма в канцелярию, лорду-протектору, и в Королевский суд! Судья Смолет выжил из ума и представляет опасность для всех людей, в то время как преступники спокойно разгуливают по городу! О, где же слава короля!

Голос подал слева от Томаса старик в рваных одеждах, но с благородным лицом, покрытым пылью или грязью. С классическими следами пьянства, он тем не менее, не потерял окончательно человеческий облик, и попытался хоть как-то прикрыть свои прорехи с помощью завалявшейся в соломе мешковины. Вышло так, что теперь он стал напоминать огородное чучело, пускай и благородным лицом и учтивыми манерами.

– Э-э-э, Брайтон, этот парень уже от страха забылся. Смотри, даже головы не повернул! Эй, рыцарь! Чего лежишь, как тюфяк?! Встань, встань я говорю! Отвечай, когда с тобой разговаривают!

С пола поднялся высокий и худой, заросший черноволосый бродяга, судя по клейму на лице – насильник. Аристократ умолк, опасливо поглядывая на агрессивного сокамерника. Первый заключённый, заговоривший о хлебе, быстро переместился к стене, нырнув в кучу сена. Высокий брюнет явно полагал себя сильнее всех в камере. Томас молчал, даже головы не повернул. Его мысли были сейчас заняты отнюдь не хамом, или хлебом, а проблемой, как ему выкрутиться из сложившегося неприятного узла его жизни. Брюнет подошёл к нему и неожиданно пнул в бок, с рыком, от которого остальные заключённые вжались в сено.

– Эй, щенок, отвечай, когда с тобой разговар….

Но вот договорить он не успел. Он занёс ногу и почти ударил Томаса, когда слова покинули уста хама. Почти. В самый последний момент Томас вильнул в сторону, зажал правой рукой ступню, обутую в какие-то вонючие обмотки, и правой же ногой ударил противника в низ живота. Тот повалился, и Томас, выпустив ногу, в тот же момент ударил ещё раз правой ногой в лицо брюнета. Тот упал, без звука и какого-либо возгласа на каменный пол. Его голова с гулом ударилась о камень. Аристократ ойкнул, и осторожно поднялся со своего места. Томас уже стоял на ногах, готовый к следующему противнику. Оборванец из кучи соломы высунул голову, и тут же спрятался вновь, бормоча что-то себе под нос. Аристократ подошёл к лежащему бездыханно насильнику и опустился на колени. Потрогал лоб, веки, шею, затем поднял глаза, почти бесцветные, от старости или от болезни, и прошептал.

– Сир, вы убили его, клянусь мощами святой Юстинии, вы убили его!

– Его убил камень, любой медик, кто согласиться обследовать труп, не найдёт на теле никаких повреждений, выходящих за рамки обычных синяков для такого заведения. Поверьте, сир, я знаю, что говорю.

Томас с брезгливостью отошёл от трупа и встал под зарешёченным окошком. Окошко было небольшое и воздуха явно не хватало, чтобы разбавить смрад камеры. Сзади раздались осторожные шаги и покашливание. Он не повернулся, а аристократ осторожно произнёс, взвешивая каждое слово.

– Меня зовут Вик дэ Жиль, когда я был дворянином, но теперь я могу лишь быть рад, что могу поговорить с человеком, равным мне по сословию.

– Сир Томас. Впрочем, вы наверняка знаете моё имя, редко когда судят убийцу змея королевской крови! Но вот меня интересует вот какой вопрос. Кто такой, Брайтон, этот ублюдок говорил про какого-то Брайтона.

– А, это какая-то непонятная история, в общем-то, прелюбопытная. В его голове, у мертвого Шона, так его звали, Шон Потрошитель, жило два человека. Один это был он, Шон, сын батрака, ставший на путь преступлений, и другой, Брайтон, который заставлял его совершать преступления. Он часто разговаривал с этим воображаемым другом, или родственником. Если честно, он был страшный и жестокий человек!

– Я тоже страшен, когда меня пытаются оскорбить, унизить, ударить или ограбить.

– О-о-о, это понятно, сир! Ведь я сам некогда носил титул и щит с родовым гербом!