Требуются плотники

Игорь Марков

Требуются плотники

Рассказ

Выписка из протокола II Съезда Советов Союза ССР

от 25 января 1924 года

Идя навстречу желанию, заявленному многочисленными делегациями и обращениями в ЦИК Союза ССР, и в целях предоставления всем желающим, которые не успеют прибыть в Москву ко дню похорон, возможности проститься с любимым вождём, Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР постановил:

1. Гроб с телом Владимира Ильича сохранить в склепе, сделав последний доступным для посещения.

2. Склеп соорудить у Кремлёвской стены, на Красной площади, среди братских могил борцов Октябрьской революции.

Председатель II Съезда Советов Союза ССР   М. Калинин

Секретарь II Съезда Советов Союза ССР   А. Енукидзе.

Вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов (Ленин) умер 21 января 1924 года в 18 часов 50 минут в усадьбе Горки Подольского уезда Московской губернии.

Уже прошло шесть лет с тех пор, как большевики отменили старорежимный юлианский календарь, а вместе с ним заодно и все церковные праздники, но народные приметы и российский климат коммунистическим декретам не подчинились – крещенские морозы 1924 года сковали Москву в положенный срок.

Алексей, засунув озябшие руки в карманы ветхого пальто, торопился домой. С работой сегодня опять не повезло. Пока собирался, на вакантное место уже взяли своего человека.

– Привет, Круглов, – окликнул его знакомый голос.

Таня стояла на другой стороне улицы и махала руками. Если бы не красные варежки и румяные щёки, то он и не заметил бы её на фоне большого сугроба в белой шубке, пуховом платке и валенках.

– Привет, – ответил Алексей и перешёл через дорогу.

Девушка ему давно нравилась. Он даже мечтал жениться на ней, но не решался сделать предложение: стабильной работы в Подольске нет, «Зингер» после революции стоит заколоченный, а на временную шабашку двух младших сестёр и молодую жену вряд ли прокормишь. Лёшины родители умерли от «испанки» в конце 1919 года, оставили его в семнадцать лет главой семьи.

Таня Хохлова о замужестве всерьёз пока что не думала. Её маленькая красивая головка была плотно забита мыслями о комсомоле, Маяковском и светлом будущем. Не смотря на мороз, девушка стащила зубами варежку и по-мужски протянула руку. Алексей мягко, стесняясь своих окоченевших пальцев, пожал её маленькую тёплую ладошку.

– Есть работа, – строгим голосом партийного руководителя сказала Таня. – Нужна?

– Очень, – сказал Алексей. – А что нужно делать?

– Требуются плотники.

– Тебе?

– Дурак ты, товарищ Круглов, мне-то они зачем… Мавричев бригаду на стройку собирает. Ударный заказ на три дня. В Москве. Оплата сдельная, плюс горячее питание на объекте. Инструмент выдадут, спецодежда своя.

– Какая ещё спецодежда?

– Да я откуда знаю? Так Мавричев сказал. Ты же плотник – тебе виднее, какая у вас спецодежда.

– Так я же не плотник.

– Ну и что? Тебе что, деньги не нужны?

– Нужны.

– Ну вот. Скажешь, что плотник. Топором махать любой дурак умеет. Даже Христос плотником был. Я бы и сама пошла, но Мавричев сказал, что работа только для мужиков. Люди нужны крепкие, политически грамотные, толковые и обязательно – непьющие. Короче, ты подходишь!

– Ну, а если там спросят?

– Чего спросят?

– Ну, бумагу какую-нибудь показать, что я плотник.

– У тебя, Круглый, что, от холода мозги замёрзли? Какие у плотников бумаги? Ты же по моей рекомендации пойдёшь. Как представитель от нашей ячейки. Зря что ли Мавричев над нами шефствует.

– Я же не из вашей ячейки.

– Вот заладил «ваш – не ваш, спросят – не спросят». Я ему дело государственной важности предлагаю, а он мнётся, как буржуй на сковородке.

Таня любила сильные выражения, особенно в диспутах на общественно-политические темы. Ей нравилось наблюдать, как оппонент сбивается и теряет равновесие от её быстрого и точного интеллектуального выпада. Но, увлекаясь, она иногда путала слова и окружала собеседника не совсем понятными смысловыми конструкциями. Алексей решил не углубляться в анализ последней фразы и просто спросил:

– А что строить-то?

– Склеп.

– На кладбище?

– Лучше… На Красной площади.

– В Москве?

– Конечно в Москве. А ты думал, где? Не у нас же на Красной горке. Там народ по большей части просто так лежит, безо всяких таких премудростей. – Таня насмешливо перекрестилась, махнув на уровне живота красной рукавичкой.

– А кому же тогда склеп строят? – спросил Алексей.

– Ленину…

– Какому Ленину? Владимиру Ильичу?

– Ну а какому же ещё. У нас один пока что Ленин.

– Он же, говорят, в Горках живёт?

– Уже не живёт. На днях помер. В «Правде» написали: от кровоизлияния в мозг. Ты что не читал?

Алексей отрицательно мотнул головой.

– Плохо, – сказала Таня. – Не следишь за политической обстановкой. – Затем, понизив голос и машинально оглянувшись, добавила: – Но люди болтают, что он не от этого помер. Так, говорят, специально придумали, чтобы народ не волновать… Вроде бы, он вообще уже полгода назад как скончался от ядовитой пули. Его в замороженном виде хранили, ждали подходящего момента, а теперь решили закопать.

– Зачем?

– Ну, не знаю, он же вождь всё-таки… Может быть, оттаивать начал.

– В такой сильный мороз?

– Мороз – не мороз. Я-то откуда знаю, Лёшенька, дорогой ты мой… Я же не народный комиссар. У них в правительстве без меня есть кому такие вопросы решать… Короче, говори: согласен или нет? Что Мавричеву передать? Только прямо сейчас надо ехать, а то место займут.

Деньги были нужны, они вообще-то и всегда были нужны, но сейчас особенно: сёстры подросли, заневестились – платья нужны, ботинки, ну и всё-такое прочее по мелочам.

– Еду, – решительно сказал Алексей.

– Тогда беги на поезд, а я к твоим зайду, скажу, чтобы сегодня не ждали.

Председатель Совета народных комиссаров так долго болел, что соратники по коммунистической партии ещё с осени начали готовиться к трагическому финалу и обсуждать детали траурной церемонии.

Тема смерти всегда волновала большевиков. Работа профессионального революционера не меньше, чем пожарного или полицейского, связана с риском для жизни, но в отличие от них борец за свободу надеется, что заключительный эпизод его биографии произойдёт эффектно с необходимыми торжественными атрибутами. Смерть на больничной койке далеко не так красива, как на баррикадах под красным знаменем, но и она при правильной сервировке тоже может быть достойно представлена.

Члены Политбюро активно спорили и наперебой высказывались, что делать с покойным вождём. В импровизированном конкурсе креативных идей победил товарищ Сталин – верный друг и преданный ученик. Сделанное им предложение было по-революционному новым, символичным и инновационным. И если бы душа материалиста обладала правом голоса, то, возможно, партийцы услышали с небес знакомую резолюцию: «А что, товарищи, дело говорит товарищ Сталин. Чертовски оригинальная идейка. Надо обязательно попробовать».

Иосиф Виссарионович предложил: мёртвое тело вождя забальзамировать, сделать его фактически нетленным и тем самым сохранить светлый образ для потомков.

Как водится, приступили к прениям. Мнения разделились.

Троцкий высказался против выставления Ленина, в виде диковинного музейного экспоната. Каменев сказал, что это какое-то поповство, и марксисты не должны поклоняться святым мощам. Бухарин, будучи самым начитанным, вспомнил «спящую красавицу» Розалию, тело которой вот уже четыре года выставлено для поклонения в хрустальном гробу в центре часовни в итальянском городе Палермо. Наконец помянули мумии египетских фараонов из гимназического учебника истории, и более свежий пример – нетленное тело замечательного русского хирурга Николая Ивановича Пирогова, которое хранится в деревне Вишня под Винницей аж с 1881 года.

Когда поток идей по технологии утилизации человеческих останков иссяк, и в совещательной комнате возникла неловкая пауза, слово взял товарищ Сталин. В отличие от своих соратников он не был мастером произносить яркие речи, но слова его всегда отличались точностью и убедительность.

– Вы, коллеги, безусловно правы, – сказал он, растягивая слова с характерным кавказским акцентом, – Ильич – не спящая красавица и не египетский фараон. Но что нам делать с просьбами «некоторых товарищей из провинции», которые никогда не видели своего вождя и страстно желают сохранить нетленным святой для трудящихся всего мира образ Ленина? Вы что, товарищи, предлагаете игнорировать просьбу наших соратников из отдалённых регионов?

Не зря всё-таки мама маленького Ёсика мечтала, чтобы сынок выучился на священника, для чего и определила на учёбу в Горийское духовное училище, а затем в Тифлисскую семинарию. Сердце матери чуяло тягу ребёнка к постижению высших смыслов. К сожалению, веру в бородатого бога молодой семинарист довольно быстро откинул и всей душой потянулся к новомодному марксизму. Похожий на научную теорию с математической формулой про «товар, деньги и деньги-штрих», марксизм тем не менее обладал всеми признаками хорошей религии: пророки – Карл Маркс и Фридрих Энгельс, толстая мало понятная книга – «Капитал», апостолы – члены Центрального комитета партии большевиков и многочисленная паства из малограмотного пролетариата. Был уже начертан главный культовый символ – серп и молот. Не хватало только главной святыни – частицы высшего божества, и не был назначен верховный жрец, говорящий от его имени. На роль божества очень кстати подошёл безвременно усопший Владимир Ильич – его телу надлежало стать нетленными мощами, а на роль верховного жреца товарищ Сталин назначил себя сам.

Как издревле заведено у настоящих демократов, провели голосование. Ради удовлетворения просьбы «некоторых товарищей из провинции» единогласно постановили – бальзамированию Ленина быть.

Благую весть о сохранении тела вождя и выставлении его для всеобщего обозрения провозгласил народу всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин на II Съезде Советов Союза ССР, который как нарочно в эти дни проходил в Москве.

Несколько странно, но в точности не известно, когда место упокоения Ленина стали называть «мавзолеем». В первых официальных сообщениях это слово не использовалось. Новая святыня именовалась привычным кладбищенским термином «склеп». Например, в редакционной статье газеты «Известия» помимо прочего сообщалось: «… академику Щусеву дано задание расположить помост внутри склепа на такой высоте, чтобы входящие в склеп могли видеть через стеклянные прорезы в крышке гроба лицо Владимира Ильича. Таким образом, паломники к гробу Владимира Ильича и после погребения его в склепе будут видеть лицо мирового вождя трудящихся».

Новая религия ещё только формировалась, а ритуал следования «паломников» к святым мощам уже был задокументирован.

Академик архитектуры Алексей Викторович Щусев построил множество прекрасных зданий, но самым известным его творением является, безусловно, Мавзолей Ленина на Красной площади. Щусев построил даже не один, а три Мавзолея. Первый – временный походил на большой деревянный ящик. Он простоял на площади до весны 1924 года, после чего был заменён на более достойное, но всё ещё деревянное сооружение. А уже в 1930 году площадь украсилась всемирно известным гранитным зиккуратом.

По непроверенным слухам настоящим автором Мавзолея был не Щусев, а сотрудник его архитектурной мастерской Исидор Аронович с необычной фамилией Француз, который участвовал во всех крупных проектах своего шефа, и, якобы, именно он, будучи по происхождению одесским евреем, предложил такую странную для русской архитектурной традиции форму. По другой версии, на оперативное совещание Политбюро, где решался вопрос о захоронении Ленина, был вызван персонально Щусев, которому поставили конкретную задачу – выполнить проект за одну ночь и с утра начать строительство. Времени для творческих поисков не было, и академик архитектуры предложил первое, что пришло ему в голову и понравилось заказчикам: «Ленин вечен, а в архитектуре есть только одна вечная форма – это куб». На том и порешили. Проект был выполнен вовремя, и усыпальница сдана в эксплуатацию точно к намеченному сроку – крайне редкий в строительстве случай.

Москву сковал жуткий мороз, почти тридцать градусов с ветром. Земля сопротивлялась, отказывалась принимать нетленные мощи вождя мирового пролетариата. Грунт промёрз настолько, что не поддавался лопатам, и котлован приходилось разрабатывать при помощи динамита.

Когда Алексей по Ильинке подходил к площади, взрывы уже прекратились. Несколько землекопов с тачками и носилками растаскивали мёрзлые глыбы. Справа от дымящейся ямы у подножья кремлёвской стены громоздился штабель цельных брёвен. Мужчина в чёрном морском бушлате стоял сверху и, тюкая топором, подчищал остатки смолистой коры. Четверо грузчиков в засаленных овчинных тулупах разгружали доски из саней ломового извозчика. Громадная серая в яблоках лошадь стояла спокойно, обречённо вздыхала и подёргивала мохнатыми ушами, из её больших ноздрей при каждом выдохе поднимались облачка белого пара.

– Стой! Куда прёшь!

Красноармеец с винтовкой подобно булгаковскому Фаготу неожиданно соткался перед Кругловым из морозного московского воздуха и перегородил дорогу. Длинный трёхгранный штык едва не воткнулся Алексею в глаз.

На вид часовому было лет восемнадцать. Худенький, невысокого роста он больше походил на сказочного гнома, чем на бойца Красной армии. Застёгнутая на две пуговицы по случаю холодной погоды будёновка обросла снизу белой колючей бородой – инеем. Толстый суконный козырёк нависал утиным клювом над круглой картофелиной носа и парой чёрных мышиных глазок. Длинные полы шинели, выданной не по росту, болтались у самой земли, закрывая ободранные армейские ботинки второго, а может быть и третьего, срока носки. Строгий голос и угрожающая стойка выдавали в нём новобранца, для которого этот пост, возможно, был первым серьёзным заданием.

Алексей остановился и рукой медленно отвёл опасный штык в сторону.

– Куда идёте? – охранник смягчил тон, вероятно сообразив, что не знает с кем разговаривает и следует на всякий случай быть повежливее.

– На работу, куда же ещё, – ответил Круглов недовольно, сделал решительный шаг вперёд, как будто торопится и удивлён неожиданным препятствием.

Но красноармеец не дрогнул. Он крепче перехватил оружие, зажал деревянный приклад подмышкой и вытянул руки вперёд. Длинные рукава шинели собрались складками, сделав его похожим на злобную птицу. «Деревня», – презрительно подумал Алексей, но для безопасности шагнул в сторону, уклоняясь от стального жала, снова нацелившегося в его глаз.

– Осторожней, служба, – сказал он и по-черепашьи втянул голову в поднятый воротник пальто. – Не ровен час, насквозь проткнёшь своим шилом.

– Пропуск, – потребовал часовой, добавляя в голос побольше строгости, как это делал комвзвода товарищ Сидорчук, но ожидаемого эффекта не получилось. Вместо грозного командирского окрика слабенькое горло деревенского пастушка, прихваченное морозом, произвело звонкий неприлично высокий девчачий писк. От неожиданности боец смутился и покраснел. Как это часто бывает с рыжими от природы людьми, он краснел очень сильно. На носу и щеках, ещё не знакомых с бритвой, густо высыпали смешные веснушки. Героический образ, не успев сформироваться, полностью разрушился.

– Пропуск – у бригадира, – уверенно перехватывая инициативу, сказал Алексей и снова шагнул вперёд.

Испугавшись, что нарушитель и в самом деле напорется на штык, часовой поднял винтовку вертикально перед собой, как бы выполняя команду «на караул», – Алексей одобрительно кивнул.

– Какого ещё бригадира? – сбитый с толку растерянно спросил красноармеец. Он уже и сам был не рад, что остановил этого молодого наглого парня: тот явно хорошо знал, что делает и куда идёт. В отличие от него – рядового необученного новобранца, которого разводящий выдернул вне очереди из тёплой караулки на подмену, ничего толком не объяснив. Сказал только, чтобы не пускал на объект посторонних пока идут взрывные работы и требовал пропуск. Хоть бы показал, какой он этот пропуск… Вот всегда у них так… ничего толком не объяснят и командуют…

– Я ж тебе русским языком говорю, – продолжал Алексей напирать, развивая наступление, – мой пропуск у бригадира плотников, Степана Петровича, на объекте. Иди сам и спроси у него, у Степана Петровича. Спроси: Круглов Алексей Сергеевич здесь работает? Он тебе ответит: здесь. Ты, надеюсь, Степана Петровича-то знаешь? Или ты и его на объект не пустил? Может быть, ты вообще никого сюда не пускаешь? Может быть, ты тут самый главный? Сам решаешь: кому приходить на работу, а кому нет. А? Чего молчишь?

Часовой не знал никакого Степана Петровича, он кроме своего комвзвода товарища Сидорчука и одного паренька – Петра Никишкина, с которым вместе мобилизовался, в этой Москве и узнать-то ещё никого не успел. И что ответить этому городскому парню он тоже не знал, смотрел с опаской, как тот от холода уже начал агрессивно притоптывать и подпрыгивать на месте.

– Почему главный? Я не главный… – боец, сам не зная зачем, начал оправдываться. – Меня тут поставили… Я стою… Сказали пускать по пропускам пока взрывы не кончатся. Я и пускаю…

– Ну вот и пускай, раз тебе сказали. Что-то я не слышу никаких взрывов.

– Может покажете всё-таки какой-нибудь пропуск, – жалобным голосом, уже ни на что не надеясь, попросил часовой. – Вдруг они ещё не кончились…

– Нет, служивый, ты всё-таки меня не понял. Говорят же тебе: у Степана Петровича… Цельный час с тобой потерял. За чей счёт простой списывать будем? За твой? Развёл тут саботаж, понимаешь! Хочешь сорвать важное правительственное задание? Саботажник! Я думаю, товарищ… Как тебя там?..

– Николаев, – обречённо сказал часовой. – Николай…

– Так вот, – продолжил Алексей, – я думаю, товарищ Николаев Николай, надо мне будет доложить о тебе кому следует. Как ты считаешь?

Тот послушно кивнул в ответ. Затем, шмыгнув конопатым носом, часовой сделал то, что ни один часовой никогда не должен делать на посту: он принялся рассуждать и более того – делать умозаключения.

«Велели никого не пускать и спрашивать пропуск, пока будут взрывать. А как узнать: кончили они уже взрывать или нет? Если кончили, то можно пускать? А если нет, то можно с пропуском? А если он с пропуском взорвётся? А пропуск должен всегда быть, или только когда взрывают? И кто вообще эти пропуска дурацкие придумал. Если человек говорит, что идёт на работу, значит он туда и идёт. Он же не дурак, чтобы под взрывы свою голову совать».

Айзек Азимов ещё не успел открыть три основных закона роботехники, но в примитивном мозгу Николаева они уже сами собой зародились, перепутались и вступили в противоречие с нечёткой инструкцией, полученной от разводящего. Алексей заметил в глазах новобранца суетливое метание посторонних мыслей и решил добить его решающим ударом.

– Да вон он! Сам Степан Петрович, – закричал Круглов и ткнул рукавицей в сторону стройплощадки. – Видишь, на брёвнах стоит. Видишь, рукой машет, чтобы я быстрее шёл. Ты что хочешь, чтобы он сейчас всё бросил, и сам к тебе с бумажками прибежал? Может, он и в ноги тебе поклониться ещё должен, как государю-императору? А я так думаю: лучше, наверное, ему сразу к твоему начальнику пойти, на тебя пожаловался, Николаев Николай! Чтобы тебя из Москвы прямиком в Сибирь служить отправили. Пешком. Китайскую границу охранять… Сейчас мы это быстро устроим, – сказал он и, сложив ладони рупором, прокричал. – Степан Петрович! Меня тут не пускают! Скажите там кому следует!

Мужчина в бушлате выпрямился, посмотрел в его сторону и махнул топором, на что-то показывая. От костров, разложенных для обогрева земли и людей, валил густой дым. Порывы ветра разносили его клочьями, и было не разобрать, что у них там происходит.

Человек с ружьём безнадёжно попытался согласовать между собой приказание разводящего, слова рабочего и обрывки собственных мыслей, но ни к чему толковому – кроме извечного русского вопроса: «Кто я? Тварь дрожащая или право имею?» – не пришёл. Да к тому же не в классической постановке Фёдора Михайловича, о котором он по малограмотности и не слыхивал, а в более простой, народной: «Да пошли они все… Мне тут, что, … больше всех нужно, что ли?».

И ответ не замедлил явиться. Сердце часового успокоилось, и голос его окреп.

– Ладно, – сказал красноармеец Николаев твёрдо, как мальчик решившийся наконец прыгнуть с крыши сарая в сугроб. – Идите себе уже. Сегодня так и быть пропущу… В порядке исключения… Но завтра, чтобы пропуск оформили… Проходите. – И он сделал шаг в сторону, открывая дорогу.

Мужчина с топором действительно оказался бригадиром плотников и самое удивительное, что его на самом деле звали Степаном Петровичем.

Как это часто случается в больших проектах, первое время на объекте царила полная неразбериха. Ещё вчера Петрович подал начальству записку: сколько и чего надо завести на стройку, но не учёл священную заповедь «Человек предполагает, а Бог располагает». В результате, складской бог отгрузил доски другого размера, поставку задержал на три часа и рабочих прислал с руками, растущими не из того места. Ими только нужники строить, а не склеп для вождя мирового пролетариата, – ворчал бригадир. Зато караульных по всей площади натыкали – не зайти, не выйти.

– Меня товарищ Мавричев прислал, – представился Алексей. – Сказал, что вам плотники требуются.

– Ну, Мавричев, так Мавричев, – кивнул бригадир, которому эта фамилия, по-видимому, ни о чём не говорила. – Плотники позарез нужны, братишка. А то вон нагнали лапотников, могут только землю копать да брёвна таскать. Ты сам-то топор в руках держать умеешь?

– Умею.

– А что такое фуганок, знаешь?

– Знаю.

– Ну ты, братишка, прям-таки профессор… Иди пока к Семёну, – он ткнул топором в сторону рабочего, размечающего мелом привезённые доски. – Будешь сегодня у него на подхвате. Дальше посмотрим, куда тебя определить. О деньгах отдельно поговорим, когда работу сделаем, – оплата артельная. А сейчас иди – горячую кашу похлебай. Вон там в палатке, если ещё не остыла.

Профессия революционера подобна профессии артиста: успех приходит к тому, кто много и эффектно выступает, переезжая с места на место. Владимир Ильич Ленин, без сомнения, был успешным революционером. Значительную часть жизни он провёл в поездах дальнего следования, меняя страны, города и конспиративные квартиры, а лучшие его выступления навеки отобразились в живописных полотнах и монументальных скульптурах. Ни одному популярному артисту не снился рейтинг, которого достиг Ильич только за одно выступление апрельским вечером 1917 года на Финляндском вокзале. Стоя на крыше броневика и потрясая знаменитой кепкой, он бросил в массы гениальный для своего времени слоган: «Да здравствует социалистическая революция!». Кстати, бронированный автомобиль для охраны Ленина прислал на вокзал премьер-министр Временного правительства Александр Керенский, который уже через полгода вынужден будет бежать от этой самой революции за границу, по неподтверждённой версии, в женском платье.

Свою последнюю поездку Ленин совершил также по железной дороге, в персональном вагоне, но уже не пассажирском, а багажном, лёжа в гробу, – от станции Герасимовская до Павелецкого вокзала. Единственный вагон скорбного поезда прицепили к паровозу с номером У127. Замечательно то, что покойный был не только его пассажиром, но также и машинистом. Звание почётного машиниста этого самого паровоза ему присвоили в 1923 году после того, как Ленин поддержал «великий почин» железнодорожных рабочих – субботник – новую форму добровольного бесплатного туда для общей пользы. Особо дотошные читатели возможно возразят, что Ленин в 1941 году совершил ещё одну поездку – в эвакуацию, в Сибирь и обратно, но этот факт к нашей истории не имеет никакого отношения.

Пока на Красной площади ударными темпами возводился первый деревянный Мавзолей, забальзамированное тело вождя временно положили в Колонном зале Дома Союзов, где проходило официальное прощание, и куда бесконечным потоком пять дней круглосуточно шли люди.

Дом Союзов находится рядом с Красной площадью, но выбраться туда Алексею Круглову не довелось: всё это время он не отлучался с объекта – работал, обедал и даже спал рядом с ним в наспех сколоченной бытовке. В один из этих дней случилось довольно-таки необычное происшествие, существенным образом повлиявшее на судьбу нашего героя.

Несколькими годами позже описываемых событий, в Москве на Патриарших прудах великий Воланд повстречается с Берлиозом и Иваном Бездомным. В знаменитом разговоре на бульварной скамейке он заметит, что ничего просто так не происходит, и всегда есть какая-нибудь причина. Причин может быть даже несколько, но только одна из них – главная. В нашей истории драматической первопричиной явилась жестяная кружка чая, неловко пролитая на морозе Алексеем. Перед тем как замёрзнуть горячий напиток растёкся по сырым смолистым доскам и превратился в скользкую ледяную корочку.