Максимовна и гуманоиды

ГЛАВА ПЕРВАЯ

…а случилась это еще в октябре – за три месяца до нового года. Героине этой удивительной истории в виду своего восьмидесяти шестилетия было совсем не до предстоящих праздников. То ли предчувствие конца света, то ли предчувствие собственной кончины, толкнуло её совершить ту безрассудную покупку, которая и стала отправной точкой, этой фантастической истории.

Обожженный паяльной лампой и покрытый особым мебельным лаком сосновый гроб, приобретенный у деревенского столяра Мирона, стал для Максимовны последней покупкой, которую она совершила в теле немощной старухи.

Водружая его на чердак, Балалайкина обнаружила там старый и потрепанный журнал «Огонек». На обложке бывшего коммунистического «рупора», красовалась всем известная цветная фотография первого космонавта Юрия Гагарина. Присев у окна Максимовна, на какой-то миг отключилась от реальности и сама того не замечая, погрузилась в омут былых воспоминаний тех счастливых дней, когда она была молодой, красивой и до безумия желанной. Ходики на её стене уже давно отсчитывали двадцать первый век, но душа – душа жила теми днями, когда она была здорова и крепка телом.

В момент ностальгирования, непонятный треск и сноп искр, который исходил с улицы, заставил Максимовну отвлечься. Отодвинув занавеску, она чуть ни лишилась дара речи. Чистой воды «Армагеддон» почти стучался к ней в окно.

Там в проводах линии электропередач, которая проходила невдалеке от деревни, запуталось нечто такое, от чего её мозг начал впадать в ступор. Несколько секунд предмет больше похожий на оцинкованный таз из деревенской бани осыпало искрами и трясло разрядами тока. Он трещал! Он гудел, как трансформатор электросварки! Магниевые искры летели во все стороны, словно это был огромный новогодний фейерверк. В какой-то миг «тазику» удалось вырваться из объятий высокого напряжения, и он упал на землю. Словно огромное колесо НЛО, покатилось с горы в направлении дома. Казалось, что вот- вот и металлическая громадина снесет старенькую хатку, оставив на её месте груду раскуроченных бревен. Максимовна даже зажмурилась. Но в этот миг, «тарелка» подмяв под себя дощатый забор, завалилась на «брюхо». Дым рассеялся. Сквозь кухонные стекла Максимовна увидела мерцающий огнями неопознанный летающий объект, который лежал в огороде посреди грядки с капустными кочанами, испуская струйки сизого дыма.

Вдруг аппарель инопланетного агрегата с шипением открылась. Сердце старухи затрепетало от вброса адреналина. Яркий белый свет залил окрестность и она увидела их. Это были самые настоящие инопланетяне – марсиане или лунатики, о которых столько писали в газетах и журналах. Да – это были реальные пришельцы чужой цивилизации. Два существа с тонкими длинными ручками, были похожи на людей больных дистрофией. Они выползли из агрегата, и, глотнув, воздух чужого отечества, тут же были сокрушены ударной дозой деревенского кислорода.

– "Что бляха медная, поди сдохли", – сказала сама себе Максимовна, – "Так и надо – басурмане хреновы"…

Гости планеты немного полежали, пока не очухались. Достав какой-то странный прибор, они принялись чинить «тарелку», торкая длинный металлический шнурок в различные места «поджаренного» электрической дугой НЛО.

Пришельцам так пришлась по вкусу земная атмосфера, что они даже скинули с себя скафандры, представ перед взором Максимовны в истинном инопланетном обличии.

Бабская природа при виде особей мужского пола, пришла в восторженный трепет.

–«Ха, так енто же мужики – мать их ети», – сказала она в голос, увидев странные отростки, которые больше напоминали грибы опята. Органы размножения инопланетян странно светились, словно «лампочки» на удочке удильщика, и вызывали жуткие ощущения.

Пришельцы, ничего не опасаясь, словно у себя дома, несколько раз обошли аппарат. Они ощупали его потрепанные электричеством бока, и убедившись в его целостности и исправности, перенесли взор на диковинные для них растения, которые торчали из матушки Земли в виде капустных кочанов.

– Бо-рщ – сказал один из гуманоидов, показывая на кочан.

– Щи –щи ответил другой, одобрительно покачивая головой.

Максимовна глубоко вздохнула, и обратилась к кошке:

– Смотри Мурка, сейчас наш урожай начнут воровать! Чего только не придумают эти гомосеки, лишь бы у народа его кровное отжать. Вчера ось, на машине милицейской приезжали. Сегодня пришельцами прикидываются. Вот я им бляха медная, сейчас устрою голубцы в сметане…

«Жаба», дремавшая в груди старухи проснулась. Она схватила её за горло, и дала команду на решительные действия по защите личной добрины. Максимовна стремительно схватила ухват, который стоял возле русской печи, и выползла на улицу.

Над деревней, словно лампочка «Ильича» висела полная Луна. Было видно всё – как на ладони. Прячась за сараем, она короткими перебежками, подкралась на дистанцию внезапного броска.

Ночь, как всегда была тиха и безветренна, словно по Гоголю. Где-то вдалеке из сельского клуба доносилась легкая музыка, да разноголосье пьяной молодежи. На другом конце села, чуть слышно играла гармонь. Ничего не предвещало о предстоящем межгалактическом конфликте.

– Хенде хох! – проорала старуха по привычке. – Что бляха медная, скотобаза ваша мать – не ожидали!?

Внезапность, напор, и бесстрашие старухи, ввергли пришельцев в полный ступор. В пылу атаки, бабка подхватила гуманоида на ухват, и слегка приподняла его, словно охапку сена. Гуманоид что-то закричал. Болтая ножками, он устрашающе стал вращать грибообразным «светляком», стараясь напугать Максимовну. Но все его усилия были тщетны. Попытки вырваться из рук бывшей партизанки, терпели фиаско. Окрыленная победой Максимовна, крепко держала внеземного агрессора на ухвате, и улыбалась, обнажив единственный во рту зуб.

– Загрызу гадина, – сказала она, выпучив для убедительности глаза.

Второй гуманоид внезапно выскочил из-за неопознанного объекта. Увидев своего соплеменника в позе распятого «чугунка», бросил сорванный кочан, и, выхватив «бластер», как звезданет в сторону Максимовны пучком лучистой энергии.

Голубая молния вылетела из «вундервафли», и попала в черенок ухвата. Ослепительно синее пламя, словно змея, обвила деревянную палку, и, разбрасывая искры, разрубила черенок в нескольких местах. Пришелец пал на грядку, а старуха парализованная неземным оружием, на какое-то мгновение, окаменела среди кочанов в позе гипсовой фигуры Ильича, которая стояла возле правления колхоза.

Ошеломленные представители чужой цивилизации, похватав пожитки, вползли обратно в «тазик». Через мгновение, вся эта металлического цвета конструкция, бесшумно поднялись над деревней, и странно присвистнув, скрылась в далеком космосе.

Максимовна скованная невиданной космической силой, простояла среди огорода до самого утра, пока солнце не появилось над горизонтом. Вскоре оцепенение покинуло её тело, и старуха глубоко вздохнув, завалилась на землю:

«Вот же басурмане хреновы! Еще раз бляха медная, сунетесь, я вам роги то поотшибаю», – сказала она, разминая затекшие за ночь ноги.

Старуха подняла остатки утвари, и в этот миг её глаз поразила удивительно светлая искра. Она увидела нечто такое, что одномоментно перевернуло её жизнь с ног на голову. На ржавых вилках ухвата, висела золотая цепочка, на которой болтался невиданной красоты огромный лучезарный кристалл, вправленный в филигранную и замысловатую оправку.

Максимовна, как обыкновенная советская женщина не могла пройти мимо такой драгоценной находки. Радостно улыбаясь, она тут же нацепила его на шею.

«А ну и хрен с ним, с ухватом этим», – сказала сама себе Максимовна. – «Сколько мне той жизни- то осталось? И как говаривал наш председатель колхоза: «если счастье лезет вам в подхвостье, не стоит отталкивать его ногой».

Так и начались в деревне Горемыкино невиданные приключения инопланетного характера.

ГЛАВА ВТОРАЯ

…ночью у старухи страшно разболелся последний зуб. Боль донимала её до самого утра. И лишь забрезжил рассвет, а стрелки ходиков приблизились к восьми часам, дверца на часах открылась. Деревянная кукушка, высунувшись из «скворечника», восемь раз провопила:

«Ку- ку, ку- ку, ку- ку, ку- ку»…

– Хрен тебе в руку – ку-ку, ку-ку, – передразнила старуха кукушку. После чего, натянув чистые панталоны с начесом, направилась через всю деревню на фельдшерский пункт.

– Здрасте вам, – улыбаясь, сказала фельдшерица, увидев первого пациента.

– Ну, здоров – коли не шутишь, – ответила Максимовна.

– Что болит у вас бабушка?…

– Жуб, – скупо ответила Балалайкина.

Фельдшер по имени «Светка- пипетка» была не из местных. Каждый день она приезжала из соседнего города, на горбатом «Запорожце», распугивая местных гусей страшным ревом выхлопной трубы. За десяток яиц, да килограмм сала оказывала она местным, страждущим здоровья, медицинскую помощь.

Её длинные спортивные ноги, четвертого размера бюст, конопатое, но не лишенное красоты лицо, стали теми «объектами», которые запустили в деревне процесс не контролируемого кобелирования.

Механизаторы, дояры и прочие одинокие самцы, жаждущие секса, почуяв природную зрелость, каждый день ошивались вокруг фельдшерского пункта, в надежде завладеть девичьей плотью.

– У меня мать его – жуб болит, окаянный! Задолбал он меня спасу нет! – сказала Максимовна, воя, словно волк в морозную стужу. – Ты мне его выдери к черту…

Фельдшерица, с видом профессора стоматологии, усадила бабку на «козла» (гинекологическое кресло), которое стояло в акушерском пункте со времен Брежнева. Наставив лупу, она заглянула старухе в рот. В тот же миг, она упала на пол вместе со стулом.

– Ну, ни хрена себе! Это бабушка, просто офигеть можно, – сказала она, выпучив глаза. Я баба Маша, такую канитель, как у вас, первый раз вижу!

– Ну, и что ты там такое видишь?..

– Вижу, что у вас растут новые зубы!..

И действительно в глубине ротовой полости у восьмидесятилетней старухи, словно у ребенка, резались молодые белые жемчужины зубов.

Отойдя от шока «Пипетка», схватила пузырек, и накапала сорок капель валерьянки. Плюхнув в мензурку немного медицинского спирта, она выдохнула воздух, как это делают бывалые алкоголики и проглотила. Закусив лекарство соленым огурцом местного посола, она глубоко вдохнула, и умиленно прищурив глаза, расплылась в блаженной улыбке:

– Придется вам бабуля, немного здесь посидеть. Сейчас сюда главврач приедет. Он вас осмотрит, – сказала «пипетка», улыбаясь, словно новоявленный нобелевский лауреат.

Фельдшерка слегка захмелела, и, достав смартфон, ехидно улыбаясь, сказала:

– А давайте Мария Максимовна, мы с вами селфи на память сделаем… Посмотрим, сколько лайков наберет ваше фото с новыми зубами.

Старуха вспылила. Мудреные слова «селфи», «лайкнуть», запустили в её мозге образы сексуальных извращений.

– Я тебе сейчас такое селфи сделаю шалава ты беспутная! Лайкать тебе не захочется! А ну, признавайся, что ты там такое увидела!? – спросила старуха, глядя, как фельдшерица, заходила по фельдшерскому пункту, бормоча под нос, загибая при этом пальцы.

– Да, вы бабуля, не волнуйтесь! Все будет нормалёк! Подождите, сейчас, скорая помощь приедет!..

– Ты мне душу-то не томи! Дери мне зуб – сучка ты рыжая, ато я тебя сейчас «конем» по-хребту заеду… Будешь потом на больничном сидеть, да валерьянку со спиртом откушивать, – сказала зло Максимовна. – А ну признавайся, что у меня!? Может, у меня рак какой, а ты это скрываешь?

– Да не переживайте бабушка, нет у вас никакого рака… А вот зубы новые у вас есть!..

– Дура! Ты Светка, совсем, умом тронулась… Замуж тебе надо! Мне, уже скоро девяносто стукнет. Какие, на хрен могут быть жубы!? – прошипела старуха. – Я вчера себе гроб купила, чтобы отойти на днях! Тебе Светка, только собак лечить! К людям и подпускать нельзя, – сказала Максимовна, и выплюнула на пол больной зуб, который неизвестно каким образом покинул челюсть старухи.

– А вот бабушка, и зубик ваш больной… Самоампутировался! – сказала фельдшерка, подняв его с пола.

– На шею его себе повесь, – зло ответила Максимовна, и слезла с «козла». – Я к тебе больше никогда не приду… Подыхать буду, а не приду…

– Желаю вам сто лет прожить, – ответила пипетка…

Обидевшись, старуха вышла из фельдшерского пункта, и уверенной поступью поковыляла в сторону деревенского «Сельпо».

Как водится в деревнях, там был пункт сбора местных деревенских «блогеров». Не доходя до магазина пару сотен метров, Максимовна обернулась, и, швырнула палку со злостью за забор. Звук разбитого стекла, заставили её включить «пятую передачу».

«Вот же черт, будто кто подменил, – сказала Максимовна про свою трость, которая верой и правдой отслужила ей больше пятнадцати лет. – Неловок, как стал – спасу нет!

Старуха еще не осознавала, что в её организме начали протекать какие-то странные и необратимые процессы, которые запустили механизм регенерации всех органов. Все её тело, словно чесалось. Мышцы наливались какой-то приятной упругостью и былой силой. С каждой минутой её поступь становилась все тверже и уверенней, а боль в коленях, которая раньше изводила старуху, куда-то исчезла. Ноги теперь не заплетались, как это было еще вчера, а шли по земле, словно и не было за её плечами прожитых лет.

Деревенские старухи собирались около «Сельпо» еще до открытия. Только здесь, можно было узнать все свежие новости, которые произошли в деревне Горемыкино, за последние сутки. Это был деревенский «информационный центр». Здесь можно было выведать все: кто с кем гуляет, кто кому изменяет, и сколько было выпито самогона и съедено огурцов на поминках у конюха Семёна.

Максимовна ввалилась в магазин, грохоча оббитой оцинкованным железом дверью, к которой была прикручена тугая пружина.

– Ну, что кобылы – здрасте вам! Что дома то не сидится, клюшки вы старые, – сказала Балалайкина. – Что хлебца свеженького захотелось? А может, мы девчонки, по сто грамм, и к мальчишкам на колхозный стан?!

– Ты, что «балалайка» умом тронулась? – спросила её Канониха. – Тебе что, ночью крышу ветром сорвало?

– Крыша Тань, моя на месте…

– А тогда, откуда ты прешься, старая перхоть, – спросила подруга.

– Ты Таня, не поверишь! Беда со мной приключилась… Зуб у меня ночью заболел! Между прочим был последний! Я с самого утра к «пипетке» с ним поперлась, – ответила Максимовна.

– А ты что протезы еще себе не ставила?! – спросила баба Клава.

– Нет! Нет у меня никаких протезов! Зуб у меня был один. Болел сильно! Не видишь, мне всё рыло на бок стянуло! – сказала Максимовна.

– Становись поперед меня, – сказала Канониха. – Я тебе место заняла – будто знала, что ты придешь…

Слегка потеснив очередь, Канониха пропустила вперед свою подругу. Она знала еще с тех времен, когда они ходили в первый класс сельской школы.

– А куды ты глиста старая, «коня» своего задевала? – спросила баба Таня.

– Ты Тань, не поверишь! Выкинула к Мирону в огород. Да видать побила ему теплицу. Я ведь с утра пришкандыбала к Светке – пипетке, да и говорю ей: Света, бляха медная – у меня зуб болит! Ты мне его тяни быстрее! Светка меня на «козла» усадила, словно у меня зубы болят не в роте, а… Ноги мне дурочка растопырила, и через лупу смотрит…

– Что прямо в… – спросила Канониха, опуская взгляд.

– Да нет же! В рот! «Какой вам баба Маша, зуб тянуть?! Их у вас столько – мама моя дорогая»! Мне почудилось, что фельдшерица умом поехала. Совсем шаболда, на кобелях мозги профукала…

– Глянуть дай? – спросила Канониха.

Максимовна открыла рот и Танька Канониха с любопытством, заглянула в ротовую полость.

– Што рублей мне дашь, – спросила Максимовна.

– А писюнов соленых тебе кадушку не подкинуть? Я за сто рублей, могу даже в космос слетать! Не вижу я не хрена, тут нужен кто зрячий…

– Тогда что тебе на халяву зеньки пялить?! Не видишь, горе у меня…

– Какое горе? Какое горе? – спросила Канониха. – Это разве горе?

– Зуб я Таня, последний потеряла… Теперь мне не чем даже семечки грызть, – ответила Максимовна.

Тут лицо Балалайкиной изменилось, и перекосилось на бок. Ей померещилось, что у неё во рту снова кто-то зашевелился:

– Что это бляха медная… Ой, бабаньки! У мене в роте опять что-то шевелится, – заверещала она. – Черваки меня грызут!

Баба Клава по кличке «Телескоп», подошла к своим подругам, и любопытствуя, заглянула ей в рот сквозь шестикратные линзы.

– Ты Машка, мялицу свою шире разуй! Скажи «А», – сказала Клава. – Глянуть хочу! Брешешь, наверное?

Максимовна, открыла рот, да как заорет на весь магазин:

– А- а, а- а, а- а!

В этот миг Клавка навела диоптрии, как в телескопе, и с умным видом направила взгляд прямо Максимовне в рот.

Увиденное настолько потрясло её сознание, что она не удержалась на ногах. Схватившись за стенку, Клава завалилась на пол. Ведра, стоящие на витрине, загремели. Бабы, хватаясь, кто за валидол, кто за прилавок, отпрянули от Клавы, давая ей приток воздуха.

– Дуба врезала! – завопила Канониха. – Не уверовав в чудо, верно представилась…

Максимовна склонилась над телом старухи, приложила ухо к груди. Послушала сердечные ритмы и после недолгой паузы, выдала:

– Сердце стучить! Сердечные ритмы вроде в норме. Давление – сто тридцать на девяносто…

– Батюшки господние, что это такое делается, – запричитала Клава, приходя в себя?! Валидолу мне скорее дайте, – сказала Клава «Телескоп».

– А все из – за тебя, клизма ты старая! Ты что не могла рот не открывать. Клавке ведь волноваться нельзя, – сказала Канониха, накинувшись на Максимовну. – У неё же к сердцу батарейка припаяна…

– Твоя Клава мозг нам всем пудрит! Нет у неё никакого приступа, – сказала Максимовна.– Жертвой она прикидывается…

Тут бабы загудели, словно шмели над цветочной лужайкой. Вытянув из карманов мобильные телефоны стали всем кагалом набирать номер скорой помощи. Кто кричал, что надо звонить по ноль один. Кто орал, что ноль три. Все попытки связаться с дежурным доктором приводили к полному фиаско, и как результат, к полному ступору всей сотовой связи на селе.

Балалайкина виновница приключившегося конфуза, вырвалась в лидеры. Плюнув на телефон, она открыла двери «Сельпо», и, задрав выше колен юбку, дунула в сторону дома.

– Во попёрла! Во «балалайка» поперла! Во дает, шаболда ты старая! Умчалась, словно ракета! – сказала глубоко, вздыхая Канониха. – А ты Клава, какого черта, тут в обморок падала? Народ весь взбаламутила – актриса ты хренова…

Клавка, достав из кармана таблетку валидола, положила её под язык. Баночку завязала в носовой платочек, и сунула обратно в карман «душегрейки». Слегка отдышавшись, она осмотрела переполошившихся старух, и выдала:

– Не бабы, не время мне еще помирать. Погожу малость. Хочу глянуть, как Машка своими новыми зубами будет морковку грызть и с телевизора на нас глядеть.

– Эх, ты Клава, Клава как была дурой, так дурой и помрешь! – сказала Канониха. – Какие в её годы могут зубы?…

– Молочные, – кто-то крикнул из очереди.

Старухи звонко засмеялись.

Клава «Телескоп» приподнялась с пола, и стукнув Канониху посохом сказала:

– Вот крест святой! Заглянула ей в рот, а там по деснам зубы новые режутся. Настоящие зубы… А может то имплантаты какие?

С того дня Максимовна, стала объектом пристального внимания односельчан.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С каждым часом на лице Максимовны становилось все меньше и меньше морщин. Они будто разглаживались, прижатые горячим утюгом. Седые и редкие волосы странным образом наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок.

Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она стала бояться выходить из дома. На третий день после победы над «внеземным разумом», седина на её голове совсем исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной «голливудской» улыбкой. Глядя на себя в зеркало, «старуха» перестала сама себя узнавать. Её жизненный век по каким- то неизвестным причинам начал стремительный отсчет в обратную сторону. От таких перемен у неё даже захватывало дух. Еще вчера, кожа на её руках была дряблая, и до ужаса тонкая. А сегодня – сегодня она дышала молодостью и первозданной красотой, как в те годы, когда она ходила в девках. Последнюю ночь стали ей сниться удивительные сны. Такие сны обычно снятся тогда, когда молодость и жажда любви ежеминутно будоражат женскую плоть. Эти природные инстинкты с каждым часом всё больше и больше стали доводить старуху, стараясь разорвать её сердце любовной страстью.

На третий день, после очередного эротического сновидения, Максимовна вскочила с кровати, и взглянула на себя в старинное трюмо. Там, в жалком и холодном куске стекла, стояла не старая кляча, а очаровательная молодуха – лет двадцати пяти. Максимовна не поверила глазам. Она скинула с себя льняную самотканую рубаху, и в этот миг увидела «возродившееся тело».

Её молочные железы, ранее напоминавшие «крымские чебуреки», стали вдруг аппетитными и упругими, словно были половинками сочного яблока. Они приятно высились на её груди, придавая образ объекта для вдохновения художникам, поэтам и тем, кто жаждал любви и кипучей страсти. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на её суставах бесследно рассосались.

«Боже, праведный – что это, – промолвила Максимовна себе под нос. – Это как так получается?!» – хотела в голос спросить себя Балалайкина. Но в этот миг, её рот выдал удивительно чистый и приятный уху звук. Тот звук, который был у неё в те времена, когда она была молода и хороша собой.

Собственный голос настолько перепугал старуху – молодуху, что от страха она закрылась в хате на все засовы. Занавесив все окна старыми одеялами, она спряталась за стенами, чтобы здесь в тишине, пережить свалившиеся на неё природные изменения.

«Боже мой! Стыд – то какой! Бабы своим глазам не поверят» – сказала Максимовна, расхаживая по дому в обнаженном виде.

В этот миг она поняла, что её новый образ начинает нравиться ей, больше, чем, то старое и разбитое болезнями тело. Целый день она любовалась своей обновленной фигурой, которая прямо на её глазах набирало необычайную сочность и сексуальную привлекательность. Ягодичный отдел приятно округлился, а тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо, насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и оброс такими деталями, что народ понял – Максимовны больше нет.

Не дожидаясь скорбных новостей, бабы решили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы как подобает, достойно придать её тело матушке земле. Опираясь на свои палки и трости, старухи, словно лыжная сборная, дружно двинулись по улице в сторону её дома.

Канониха, вырвалась в лидеры. Она шла первая, увлекая за собой рыдающий, и исходящий соплями коллектив. Приблизившись к хате, она стала стучать клюкой по стенам, чтобы якобы «пробудить» хозяйку.

– Эй, старая, открывай! – вопила она, и била палкой по срубу. – Ти жива ты, ти не? – продолжала орать Канониха, переходя местами на истерику и ядреный мат.

Со всей силы, она грохотала в дверь дома и каждый раз, приставив ухо к дверному косяку, прислушивалась к любым шорохам. Но все было таинственно тихо.

Машка, отодвинув шторку, увидела, что возле её дома собрались гости. Позади перепуганных баб, щелкая семечки, стояла «бригада» местных «утилизаторов», которые подрабатывали рытьем могил, и доставкой тел усопших для упокоения.

– Ну, что баба Таня, ти будем хоронить – ти не!? – спросил Митяй, пыхтя самокруткой.

– Погодь малость, сейчас узнаем, – ответила Канониха, и еще раз стукнула палкой в стену.

Максимовна от такого грохота основательно растерялась. Она не могла себе даже представить, как выйти из этой ситуации. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом был закрыт изнутри.

Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Максимовна надела его на свое обновленное тело, и накинув на плечи платок, предстала перед зеркалом в образе девушки с пониженной социальной ответственностью, изгнанной из столицы на сто первый километр за разврат.

Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина сама себе улыбнулась, подмигнула, и, поправив налившиеся соком груди, направилась к дверям, которые уже с помощью топора и лома собрались вскрыть переполошившиеся односельчане.