Глава 1 – Прибытие в Сент-Агату
Промозглый лондонский туман окутывал улицы густой пеленой, будто город сам старался скрыться от посторонних глаз. Экипаж с глухим скрипом катился по булыжной мостовой, колёса скользили по мокрому камню. Внутри, закутавшись в пальто, Елизавета Ватсон крепче прижала к себе потёртый кожаный чемодан – единственную вещь, напоминавшую ей о доме, который она оставила позади.
В дрожащем стекле отражалась не столько она сама, сколько всё, что ей приходилось оставить – дом на Фитцрой-сквер, запах чая с бергамотом, полки отцовской библиотеки, где тома Медицинского обозрения соседствовали с рассказами Эдгара По…
Тринадцатилетняя девочка с непослушными рыжими волосами и россыпью веснушек на бледной коже невольно вздохнула. Её зелёные глаза – точь-в-точь как у матери – блестели в полумраке кареты, когда она в последний раз мысленно прощалась с Лондоном.
«Это для твоего же блага, Лизи», – звучал в памяти голос отца. Его фигура, прямостоящая на крыльце, казалась статуей – безупречный воротник, трость с серебряным набалдашником, и лишь едва заметное дрожание усов выдавало скрытое волнение. – «В Сент-Агате ты получишь то, чего я не смог тебе дать – воспитание, достойное молодой леди».
Она прижала пальцы к медальону на шее – серебряной подвеске, принадлежавшей матери. Внутри хранилась крошечная фотография: женщина с мягкой улыбкой, сжимающая руки маленькой девочки. Шесть лет прошло с того дня, как Мэри Ватсон скончалась от скарлатины, но рана до сих пор не заживала.
Карета свернула с Блумсбери-стрит и въехала в район, где туман, казалось, становился гуще. Вдруг из молочного марева выступили массивные железные ворота, за которыми возвышался пансион Сент-Агата. Огромное серое здание, с его шпилями, увитыми плющом стенами и остроконечными крышами, напоминало мрачный собор. Оно давило не размерами, а атмосферой – будто само место не желало гостей.
Дождь усилился, когда кучер открыл дверцу. Подол платья Лизи мгновенно намок, а волосы прилипли к вискам. Пока она выходила из экипажа, скрип ворот прорезал воздух, как лезвие ножа – резкий, враждебный. Внезапно девочка почувствовала, что на неё кто-то смотрит. Взглянув на здание, она увидела десятки узких окон – будто прищуренные глаза, наблюдавшие за каждым её шагом.
Гравий заскрипел под сапожками, когда она пошла по аллее. Аккуратные кусты по краям казались нарочито вычурными, словно природа здесь тоже была поставлена под дисциплину. Горгульи на фасаде издевательски ухмылялись, и Лизи подумала: а ведь у этого места есть зубы.
Внутри пахло полировкой, сыростью и старой бумагой. Вестибюль утопал в полумраке, тяжёлые портьеры сдерживали и без того слабый свет. Лизи встретила пожилая горничная с каменным лицом и повела по широкой лестнице на второй этаж.
Там, в кабинете с потолком, теряющимся во тьме, за массивным дубовым столом восседала мисс Эвелина Грин. Высокая женщина с ледяным взглядом и осанкой, достойной генерала, пристально изучала Лизи, как будто решала, поддаётся ли девочка дрессировке.
– Мисс Ватсон, – произнесла она ровным, тихим голосом. – Добро пожаловать в пансион Сент-Агата. Надеюсь, вы готовы стать достойной воспитанницей нашего заведения.
При упоминании фамилии её тон едва заметно изменился. Лизи почувствовала, как в её животе сжался тугой узел. В серых глазах смотрительницы мелькнула искра – не злобы, но чего-то, пугающе личного.
– Правила здесь просты. Подъём – шесть утра. Молитва. Завтрак. Английская литература, французский, математика, история, этикет. После обеда – музыка, рукоделие, изобразительное искусство. Вечером – общая молитва. Отбой в девять. Нарушений быть не должно.
Горничная сопроводила Лизи в спальню – крошечную комнату с двумя кроватями и потёртым ковром. В одной из них, скрестив ноги под себя, сидела девочка – бледная, с большими глазами и длинными косами.
– Я – Аннабель Ли, – прошептала она. Её голос был тонок и дрожал. Когда она подняла руку, чтобы пожать Лизи ладонь, под рукавом мелькнул синяк, который она тут же прикрыла.
– Добро пожаловать, – добавила Аннабель, почти виновато. В её взгляде Лизи увидела и тревогу, и… мольбу?
Позже, в одиночестве, раскладывая свои вещи, Лизи достала фотографию отца и спрятала её под подушку. Сердце сжалось. Почему он выбрал именно этот пансион? Почему настоял?
Ночь накрыла Сент-Агату, как чёрное покрывало. В коридоре раздались шаги. Где-то скрипнула дверь. Ветер выл за окнами, и в этом завывании слышалось что-то большее, чем просто погода.
Сжимая медальон, Лизи прошептала:
– Я буду сильной, мама. Я всё узнаю. Обещаю.
А за стенами её новой комнаты, за строгими молитвами и правилами, затаились чужие секреты. Пансион Сент-Агата ждал – не как дом, а как лабиринт.
Глава 2 – Первые дни и наблюдения.
Тяжёлая дубовая дверь класса математики скрипнула, когда Лизи переступила порог. Двадцать пар глаз одновременно повернулись в ее сторону, и девочка почувствовала, как по спине пробежал холодок. Ряды парт, выстроенные с математической точностью, были заполнены ученицами в одинаковых серых платьях с белыми воротничками. Их спины были неестественно прямыми, словно к каждой спине была прикреплена невидимая линия.
В этот момент ей показалось, будто она оказалась в театре, где все актёры уже выучили роли, а она – опоздавшая зрительница, внезапно вытолкнутая на сцену. Даже воздух здесь казался плотным, как пергамент, на котором раз за разом переписывали старые, не подлежащие изменению правила.
«Мисс Ватсон?» – раздался холодный голос. У доски стояла высокая женщина с заострённым, словно клюв хищной птицы, носом и тонкими, плотно сжатыми губами. Ее темное платье, застегнутое под самым горлом, казалось продолжением строгой атмосферы класса.
«Да, мэм», – ответила Лизи, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, как учил отец.
«Я мисс Блекторн. Займите место у окна, рядом с мисс Аннабель Ли».
Лизи направилась к указанной парте, где сидела худенькая девочка с длинными темными косами. Аннабель едва заметно подвинулась, освободив место, и прежде чем Лизи успела усесться, та украдкой вытерла глаза платочком.
Лизи опустилась на скамью, стараясь не выдать растерянности. Девочки вокруг будто снова обратились в каменные изваяния. Ни взгляда, ни вздоха. Только лёгкий запах промокшего шерстяного платья, мела и чего-то… невыразимо сдержанного, как будто весь класс боялся дышать слишком громко.
Воздух в классе был пропитан запахом мела и какой-то неуловимой тревогой. На доске аккуратным почерком были выведены уравнения, но Лизи не могла сосредоточиться на цифрах. Ее внимание привлекла странная атмосфера класса – напряжённая тишина, прерываемая только скрипом перьев и редкими вздохами.
Мисс Блекторн начала урок, ее голос звучал монотонно, как тиканье больших напольных часов в холле пансиона. Лизи открыла тетрадь и сделала вид, что записывает, но краем глаза следила за соседкой. Аннабель постоянно теребила воротничок платья, будто он душил ее, а когда мисс Блекторн проходила мимо их парт, девочка вздрагивала, как от удара.
Лизи почувствовала странное сжатие в груди. Она вспомнила, как однажды отец говорил ей, что самые страшные раны – не на коже. «Есть взгляды, от которых хочется спрятаться сильнее, чем от кулака», – говорил он, рассматривая свежую газетную вырезку. Лизи вдруг подумала, что это место полно таких взглядов.
В дальнем ряду сидела белокурая девушка, державшаяся особенно прямо. Ее золотистые локоны были уложены безупречно, а на воротничке поблескивала маленькая брошь – заметное украшение, которое Лизи заметила среди всех учениц. Девушка поймала взгляд Лизи и едва заметно усмехнулась, отчего по спине пробежал неприятный холодок.
Улыбка была без намёка на радость – скорее напоминала тонкую трещину на стекле: изящную, но опасную. Что-то в её манере смотреть заставляло Лизи напрячься, как перед приближением грозы.
«Мисс Ватсон», – голос Мисс Блэкторн прозвучал резко, как хлыст, – «раз вы так внимательно изучаете класс вместо доски, возможно, вам удастся решить это уравнение?»
Лизи поднялась и подошла к доске. Пальцы дрожали, когда она взяла мел, но годы занятий с отцом не прошли даром. Она быстро решила задачу, стараясь не обращать внимания на пристальный взгляд учительницы.
Она чувствовала, как внутри просыпается что-то упрямое и тёплое. Не ради похвалы – ради собственного достоинства. Быть способной, несмотря на страх, – значит, быть свободной. Так учил её отец. И с каждой цифрой, выписанной на доске, она словно возвращала себе часть потерянной опоры.
«Хмм…» – мисс Блекторн поджала губы ещё сильнее. «Садитесь. В следующий раз я ожидаю большего внимания к уроку и меньшего… наблюдения».
Вернувшись на место, Лизи заметила, как Аннабель украдкой показала ей большой палец. Это был первый дружелюбный жест, который она увидела в пансионе.
Маленький знак – но в этой обстановке он значил многое. Как свеча в подвале. Лизи сжала губы и, пусть незаметно, но кивнула в ответ.
Когда прозвенел звонок, возвещающий об окончании урока, девочки встали настолько синхронно, что это казалось результатом долгих повторений. Они почти сразу направились к выходу, но Лизи намеренно задержалась, сделав вид, что собирает учебники.
«Ты молодец», – прошептала Аннабель, задержавшись рядом. «Обычно новенькие не выдерживают допроса мисс Блекторн».
«Спасибо», – ответила Лизи. «А что…»
Но договорить она не успела. В дверях появилась высокая фигура белокурой девушки.
«Аннабель, не забудь о своих обязанностях», – произнесла она тоном, который мог бы заморозить даже летним днем.
Аннабель побледнела и торопливо выскочила из класса, оставив Лизи одну. Белокурая девушка – Клара Харрингтон, как позже узнала Лизи – смерила ее оценивающим взглядом и медленно удалилась, ее шаги отдавались в пустом коридоре.
После математики начались другие уроки, каждый из которых казался продолжением первого – та же самая гнетущая атмосфера, те же неестественно прямые спины, те же неуверенные взгляды. На уроке французского Лизи заметила, как одна из девочек передавала записку, но учительница, мадемуазель Дюпон, казалось, намеренно не заметила этого.
Это невнимание не было рассеянным – скорее, оно было выученным. Как будто мадемуазель умела видеть всё, но предпочитала выбирать, на что смотреть. И в этом тоже был скрытый урок.
К концу учебного дня голова Лизи гудела от напряжения. Она старалась подмечать каждую деталь, каждый взгляд, каждый шёпот – привычку, которую она переняла у отца. «Наблюдательность, Лизи», – часто говорил он, – «это ключ к пониманию любой ситуации».
Но сегодня даже наблюдательность утомляла. Слишком многое нужно было запомнить, слишком многое – спрятать в себе.
Вечером, когда девочки готовились ко сну, Лизи сидела на своей узкой кровати, пытаясь записать впечатления дня в маленький дневник, который тайком привезла с собой. Внезапно она услышала приглушённые голоса, доносящиеся из коридора. Выглянув в щель неплотно прикрытой двери, она увидела Клару Харрингтон, которая быстро шла по коридору, прижимая руку к щеке. За ней следовала мисс Грин, надзирательница, ее каблуки стучали по паркету, как молоточки судьи.
Лизи тихо закрыла дверь и вернулась к кровати. В темноте она услышала, как Аннабель ворочается на соседней кровати, что-то шепча во сне. Где-то в здании часы пробили десять, и их звук разнесся по коридорам пансиона, перекликаясь со скрипом старого дерева и шорохом ночного ветра за окном.
Словно в каждом звуке была зашифрована чья-то исповедь. Пансион не просто хранил секреты – он жил ими.
Засыпая, Лизи думала о письме, которое напишет отцу завтра. Но что именно она может рассказать? О странной атмосфере напряжения? О загадочных взглядах и недосказанных фразах? Нет, она решила, что пока она не поймёт, что здесь происходит, лучше вести свои наблюдения при себе. В конце концов, отец всегда учил не делать поспешных выводов без достаточных доказательств.
Последней мыслью перед тем, как провалиться в сон, была уверенность: в этом пансионе скрывается какая-то тайна, и она обязательно ее раскроет. Ведь она – дочь доктора Ватсона, и разгадывание загадок у нее в крови.
Глава 3 – Слухи о скандале
Сырой лондонский рассвет едва пробивался сквозь тяжёлые шторы, когда Лизи проснулась от странных звуков. Сквозь тишину пансиона, как призрачный зов, доносилась мелодия – тонкая, надрывная, будто кто-то играл не на скрипке, а на собственной боли. Лизи села в постели, прислушиваясь. Все должны были спать – строгий распорядок пансиона не допускал самовольного подъёма до звонка.
Сначала ей показалось, что это сон. Но музыка продолжалась – с перебоями, словно исполнитель колебался между желанием поделиться своей болью и страхом быть услышанным. Лизи осторожно встала. Её босые ноги коснулись ледяных досок пола, и она поёжилась. Накинув шерстяной халат, девочка приоткрыла дверь и шагнула в полумрак.
Коридор был погружён в дремотное безмолвие. Только редкие газовые фонари отбрасывали на стены пятна дрожащего света, превращая викторианский орнамент обоев в рой чёрных насекомых. Скрипка звала. Не прямо, не отчаянно, но настойчиво. Словно кто-то молил – не спасти, но хотя бы услышать.
Лизи шла на звук, почти не дыша. Знакомая третья половица у портрета основательницы пансиона скрипнула под её ногой, как всегда предательски громко. Сердце колотилось, как у воробья, загнанного в ловушку. Но никто не появился. Лишь скрипка продолжала звать, теперь ближе, пронзительнее.
Дверь в музыкальную комнату была приоткрыта. Изнутри лился тусклый, медово-мерцающий свет свечи. Лизи заглянула внутрь – и замерла.
У окна, напротив стекла, за которым догорал рассвет, стояла Клара Харрингтон. Её тонкая фигура, выпрямленная как струна, казалась изваянной из тени и света. Скрипка дрожала в её руках. Смычок метался по струнам, извлекая ноты, будто вырванные из горла. Глаза Клары были закрыты. Слёзы текли по её щекам, но она не замечала их – словно играла не для кого-то, а вопреки.
Но вдруг половица под ногой Лизи скрипнула. Мелодия оборвалась. Клара вздрогнула, как спугнутая птица, и смычок выскользнул из пальцев, глухо ударившись о пол.
– Пожалуйста… – прошептала Клара, обернувшись. В её голосе дрожал страх. – Пожалуйста, не говори, что видела меня здесь. Никому.
Лизи шагнула внутрь. В свете свечи она увидела синяк на запястье старшей воспитанницы – тёмный, как пятно чернил на белой странице.
– Что случилось? – спросила Лизи тихо, но с дрожью в голосе.
Клара покачала головой и быстро вытерла слёзы, словно надеялась, что так сотрёт и саму боль.
– Уходи, Лизи. И забудь. Это… ради твоего же блага.
За завтраком Лизи невольно наблюдала за Кларой. Та сидела безупречно прямо, как всегда. Но теперь её руки, державшие нож и вилку, едва заметно дрожали. Мистер Фостер, молодой учитель музыки, бросал на неё короткие взгляды, каждый раз, когда мимо проходила мисс Грин. И каждый раз бледнел.
Аннабель, сидевшая рядом, заметила взгляд Лизи.
– Не смотри на них, – прошептала она. – Просто… не надо.
В её голосе звучал такой неподдельный страх, что у Лизи по спине пробежал холод.
Позже, на уроке истории, класс встретил нового преподавателя – мистера Блэквуда. Высокий, сдержанный, с проницательным взглядом, он казался чужим даже на фоне строгого пансиона. Его лекция была странной – о средневековых допросах, пытках, пытливости как опасном пороке. Некоторые девочки вздрагивали, но мисс Грин, сидевшая в углу, одобрительно кивала.
– История учит, – произнёс он, остановившись у окна, – что те, кто хранит чужие секреты, часто платят высокую цену.
Он посмотрел прямо на Клару. Лизи заметила, как побелели костяшки её пальцев. После урока, прячась за стеллажом с географическими картами, она увидела, как Клара протянула мистеру Фостеру конверт – маленький, тонкий. Тот быстро спрятал его в карман и тут же ушёл, даже не оглянувшись.
Во время самостоятельных занятий Лизи отправилась в библиотеку. В поисках книги о викторианском Лондоне она открыла старый том – и из него выпала пожелтевшая газетная вырезка. Заголовок: «Трагическая смерть в престижном пансионе». В статье упоминалась загадочная гибель ученицы – пятилетней давности. Но текст обрывался на полуслове, как будто кто-то намеренно вырвал продолжение.
– Любопытство может быть опасным, мисс Ватсон, – раздался за спиной холодный голос мисс Грин. Она выхватила вырезку и медленно сложила её. – Особенно здесь. Вернитесь к занятиям.
Глаза Лизи метнулись к полке, как будто пытались найти там ещё кусочки правды. Но всё исчезло, словно газета была лишь тенью сна.
Вечером, проходя по коридору мимо витражных окон, Лизи увидела: в саду Клара передавала свёрток мистеру Фостеру. Их лица были напряжённы. Фостер отступил в тень, когда из здания вышла мисс Грин. Клара не успела отойти – смотрительница с холодной грацией подошла и, словно в танце, взяла её за локоть, увлекая прочь. Словно всё уже было решено.
Поздней ночью спальный корпус снова огласили тихие рыдания. Лизи не выдержала. Осторожно пробралась к комнате Клары. Дверь была не заперта – странная оплошность в пансионе, где всё должно быть под контролем.
Клара сидела на кровати, обхватив колени. Слёзы оставляли мокрые дорожки на её щеках.
– Они заставляют меня… я должна… если нет – они всё расскажут…
Голос ломался, становясь почти детским. И вдруг шаги. Быстрые, точные. Лизи юркнула за портьеру и затаила дыхание.
Вошла мисс Грин. В руках – бумаги. Лизи не видела, что на них, но в свете лампы различила красную сургучную печать.
– Завтра, – сказала она тихо, – всё должно быть выполнено. Как мы договорились. Без отклонений.
Клара кивнула – еле заметно.
Когда шаги смотрительницы растворились в коридоре, Лизи выскользнула из укрытия. Клара даже не удивилась.
– Уходи, – прошептала она. – И не возвращайся. Никогда.
Лизи вернулась в свою комнату, сердце стучало как молот. Она не знала, что именно скрывается за внешним блеском пансиона, но теперь была уверена: здесь происходят вещи, о которых не пишут в буклетах. Вещи, которых боятся даже те, кто молчит.
И именно поэтому она должна узнать правду.
Глава 4 – Подозрительное поведение
Утро вползло в пансион не светом – а серой мглой. Туман за окном был такой густой, что даже очертания вековых деревьев в саду стерлись, как неосторожно нарисованные тени. Казалось, само здание – старое, впитавшее в себя поколения девичьих голосов и шепотов – затаило дыхание.
Лизи проснулась резко, будто вынырнув из сна, в котором не было ни образов, ни звуков – только ощущение неправильности. Она не сразу поняла, что именно её разбудило. Может быть, тишина. Пансион обычно просыпался медленно, со скрипом половиц и кашлем служанки, но сегодня… всё было как вымершее.
Она села на кровать, откинула покрывало – и заметила: её учебник истории лежал на столе раскрытым, хотя вчера она точно закрывала его. Листок бумаги выглядывал из середины – свернутый, как перо на подушке. Осторожно, с невольной торжественностью, Лизи развернула его.
Бумага была тонкой, почти прозрачной, и пахла… лавандой. Тот самый запах, что витал вокруг Клары, когда она плакала, играя на скрипке. Почерк был неуверенным, дрожащим, словно писали в спешке или страхе.
«Они следят за каждым шагом.
Если хочешь знать правду —
проверь третью половицу у камина в библиотеке.»
Каждое слово било, как колокол. Лизи почувствовала, как внутренняя пустота – ещё с той ночи, когда мама не вернулась домой – наполняется чем-то новым. Это не была надежда. Скорее – долг. Страх, обернувшийся в решимость. Она спрятала записку в медальон матери – медный, с тонкой гравировкой на обороте: “Veritas. Amor. Mors.” – «Истина. Любовь. Смерть.»
Весь день прошёл для Лизи в напряжённой замкнутости. Уроки казались нелепыми декорациями на фоне чего-то большого и зловещего. На математике она заметила, как мистер Блэквуд, не мигая, наблюдает за девочками. Его пальцы беспрестанно теребили перо, а блокнот – чёрный, обшитый кожей – всё чаще открывался.
Во время обеда случилось нечто странное. Маргарет Фостер – одна из самых уравновешенных и холодных учениц – вдруг побледнела и обмякла, оседая на пол, словно её выдернули из действительности. Девочки закричали, зашуршали юбками, как вспугнутые птицы.
– Тишина! – прорезал воздух голос мисс Грин. Он был не громким, но в нём был металл. – Это всего лишь духота. Всем – в комнаты.
Но Лизи заметила детали. Как служанка, низко опустив голову, спешно уносила стакан Маргарет. Как мистер Блэквуд, почти возбуждённо, записал что-то в блокнот. И как Клара – неестественно выпрямившись – смотрела на всё это с таким выражением, словно у неё на глазах сбывались худшие предчувствия.
После обеда Лизи медленно, будто нехотя, направилась в библиотеку. В кармане пальто – мятая записка. Она взяла с полки несколько книг, сделала вид, что ищет материалы к докладу. Её глаза всё время искали то самое место.
Камин. Тёмный, как пасть. Обвитый резными существами, похожими на гротескных сфинксов и рыцарей в агонии. Легенда гласила, что камин был привезён из Франции, из разрушенного монастыря, где монах сошёл с ума, ведя хронику дьявольских чудес.
Когда библиотека опустела, Лизи подошла ближе. Половица под ногами скрипнула. Третья слева. Она выглядела чуть темнее – будто её касались недавно. Пальцы соскальзывали, но наконец она нащупала край, приподняла – и увидела углубление.
Внутри – конверт. На нём – инициалы: М. В. И дата: десять лет назад.
Лизи замерла. Мэри Ватсон. Это имя, как эхо, раздалось в ней. Имя, которое она слышала в шёпотах, в снах, в незаконченных фразах отца, сломленного горем.
Резкий скрип двери вернул её в реальность. Она поспешно спрятала конверт в платье и вернула половицу. В библиотеку вошла мисс Грин. Её глаза были как стекло – холодные, отражающие, но ничего не выдающие.
– Мисс Ватсон, уже поздно. Возвращайтесь в комнату.
– Да, мисс Грин. Я как раз закончила.
Позже, в тусклом свете ночника, Лизи рассматривала конверт. Бумага была хрупкой, как кожа старика. Она развернула письмо – и сразу узнала почерк. Тонкий, изящный, с характерным наклоном – точно такой же был на открытках, которые мама присылала из пансиона, когда ещё была воспитательницей.
**»Дорогая Эмили,
Я должна предупредить тебя. То, что происходит в пансионе – не просто странности. Это не карантин. Это… опыты. Они ищут что-то. Что-то, что может изменить не только разум, но и душу.
Я собрала доказательства. Но мне угрожают. Если со мной что-то случится – ищи в библиотеке. Под камином.
Прости меня. Прости за то, что втянула тебя.
Мэри.»**
Последние слова были размыты. Словно кто-то – или сама мама – плакал, пока писал. Или уже после.
В этот момент в дверь постучали. Тихо, почти извиняясь.
Это была Аннабель. Бледная, будто меловая. Она присела на край кровати, не поднимая глаз.
– Я видела. Минувшей ночью. Из окна. Мисс Грин и какой-то мужчина… они выносили сундук из подвала. И… – она сглотнула, – внутри кто-то был. Я… я слышала стоны.
Лизи замерла. Сердце стучало, будто отбивая счёт времени.
– Ты уверена?
– Да. Я хотела крикнуть. Но… не смогла.
Когда Аннабель ушла, Лизи сидела в темноте. Письмо матери сжималось в её руках, как последняя связь с тем, что было. Но теперь оно стало чем-то другим – ключом. Проклятием. Возможно, предупреждением.
И вдруг – запах.
Он пришёл из-под двери. Сладкий, приторный, как запах лилий в гниющем саду. Лизи вскочила, но голова закружилась. Она подошла к двери – заперто. Снаружи раздавались шаги. Голоса. Один – глубокий, мужской. Другой – сухой, почти шипящий. Мисс Грин.
Белёсый дым начал просачиваться в комнату. Словно сам туман, что утром плыл за окном, нашёл путь внутрь.
Последнее, что Лизи увидела, прежде чем всё погрузилось в черноту, – это отблеск луны в медальоне на её груди. Там, где хранилась записка.
А потом – тишина.