Храм на холме

1. Дорога в Пантелеевку

Усиливающийся ветер обжигает щеки и пронизывает тонкое кашемировое пальто, а голова раскалывается от страшной боли. Он смирился и ждал, пока поезд снова тронется. На воздухе не стало легче, боль не ушла. Ехал в никуда, потому что не видел другой возможности спрятаться, собраться с мыслями и перезагрузиться для новой жизни. Если бы он только знал тогда, к чему приведет эта поездка! Скомкать бы и выбросить этот билет, вернуться! Но уже поздно, дело сделано, он мертв.

– Уберись с дороги, олух, – какой-то мужик в душегрейке, с тележкой толкнул его в спину, хотя места на платформе хватало.

Вернее, это даже была не платформа, а полустанок в лесу. Небольшая деревянная будка станции виднелась неподалёку. Она, как и погода, навевала уныние и тоску – обшарпанная, местами со следами штукатурки и многочисленных покрасок, с заклеенным скотчем, стеклом. У маленького окошечка, где продавали билеты на поезда и электрички выстроилась небольшая разношерстная очередь, в начале которой стояла огромная баба в дутом коротком пальто, из-под которого неровно свешивалась пестрая ситцевая юбка, сбоку к ней жалась хрупкая русая девочка с жидкой косичкой, она грызла семечки и с любопытством рассматривала прохожих. За ней стояла группа молодых туристов в джинсах и с рюкзаками, а в конце очереди притулился меленький пьяный мужичонка, постоянно норовящий влезть без очереди, за что был неоднократно гоним нахальной грузной бабой.

«Зачем я еду сюда, в эту глушь, грязь? Может, как-то можно было обойтись без этого?» – снова думал Савелий, прекрасно осознавая свое безвыходное положение и пытаясь приподнять тонкое шерстяное кашне до ушей. Но согреться не удавалось. Зачем он позволил себя втянуть в это?

Баба снова агрессивно отпихнула юркого мужичка, и тот мешком свалился на корявый асфальт, по которому покатились из его мешка крупные румяные яблоки. Он, кряхтя, встал, собрал яблоки, а одно, тщательно вытерев об засаленный ватник, протянул девчушке. Она охотно схватила красное яблоко и хрустко откусила, разбрызгивая сок. Мать повернулась к ней, усмехнулась, но яблоко не отобрала. Мужичек притих в конце очереди, опасливо поглядывая на бабу.

Савелий брезгливо смотрел на этих людей, нелепых, бедно одетых, с серыми лицами, но довольно счастливых на вид. Чему они радуются, идиоты? Подумал, что мужик с тележкой, толкнувший его, наверное, испытывает чувство классовый ненависти к нему и таким как он. Конечно, он не несется с нелепыми узлами и рюкзаками в кассу, жуя резиновый беляш, а стоит в элегантном пальто с небольшой кожаной сумкой, модной стрижкой и явно нездешним загаром. Знал бы он…

Раздался пронзительный гудок, к платформе подъехала электричка и забрала большую часть накопившейся толпы. Мать с маленькой девочкой торопливо заскочила в вагон спешащей электрички. А проказливый мужичек, все еще стоящий в очереди, махнул рукой и смачно сплюнул на землю. Видно, опоздал.

Савелий удовлетворенно ощупал билет в кармане радуясь, что ему не нужно толкаться в очереди с этими людьми, его поезд, остановившийся у этой платформы, скоро поедет дальше. Как они успели, почти у этой, последней, остановки?

«Ну, отчего же так холодно? Весна же!» – покрасневшие и онемевшие кисти рук спрятал в карман. А весна, медленно, вступала в свои права. Серый лес едва начинал кое-где подергиваться пронзительной зеленью, от которой щипало в глазах. Только весной природа все свои силы вкладывает в эту ослепительную зелень, выбрасывая ее как яркий флаг, мол, будем жить, и тепло придет, хоть в это и трудно сейчас поверить.

Меньше, чем через полчаса, Савелий уже ехал в теплом и уютном купе поезда, оставалось ждать недолго, минут десять. Проводница принесла горячий чай. «Жизнь-то налаживается!» – подумал Савва, совершенно не представляя себе, что он будет делать дальше, и зачем он едет к дяде. Видел он его всего один раз, и то только на фотографии и не был уверен, что узнает старика. Сколько ему должно быть лет? Наверное, уже больше семидесяти пяти. «Ну ладно», – убеждал он себя, – «Мне нужна какая-то передышка, отдых, а уж потом, со свежими силами, вернусь в Петербург». От мысли об этих делах его охватывал страх. Вдруг не справится, не сумеет?

Прибыв на станцию, Савелий внезапно растерялся. «Куда дальше? А там ли я?» – подумал он, и с наслаждением вдыхая свежий колючий воздух и закашлялся от его прохлады.

У станции не было ни одного такси, а стоял маленький трактор на холостом ходу. Наверное, давно жил здесь старый и ржавый Москвич, ставший, казалось, органичной частью столь же удручающего антуража, как и привокзальные постройки. Совершенно непонятно, на чем можно было добраться. Никого из встречающих тоже не было, это не было неожиданно, так как он никого не думал предупреждать, а кроме него тут вышли всего трое. Савелий злобно ощерился. Хотя, впрочем, что он ожидал – дикие края, глухой угол. И тут, неожиданно, к нему подошел парень со стойким запахом перегара, в куртке с надорванным рукавом, держащимся на нескольких крепких стежках.

– Тебе куда? – спросил он, сонно почесываясь.

– В Пантелеевку.

– А кто у тебя там?

– Ты так из любопытства спрашиваешь? – огрызнулся Савва.

– Да, вон, Ваня из Пантелеевки. Это который на Москвиче. Сейчас он грибы продаст и поедет. Может и тебя захватить.

– Шутишь что ли? Какие грибы сейчас?

– Пошли сморчки и строчки. Что по мне, так это – поганки, но народ берет, пробует.

– Все грибы можно есть, только некоторые один раз, – пошутил Савва. Приветливый парень поддержал его шутку широкой улыбкой и смехом, похожим на икоту.

– Ну, что, показать тебе Ваньку? Среди людей сам его не узнаешь на платформе, – предложив свою помощь он не догадался, что Савелий мог бы его узнать по грибам. Но вдруг, там их много, этих торговцев грибами?

Савелий лениво двинулся за бодрым парнем, пружинистой походкой поднимающимся по лестнице на платформу. На платформе скапливался народ. Подъехал маленький, дребезжащий автобусик и изрыгнул из своего чрева еще небольшую группку помятого сонного люда.

– Тебе на таком автобусе -никак, – как будто читая мысли, через плечо комментировал парень. – Он далеко от Пантелеевки проходит, по большаку. И придется тебе дальше по грязи километра два, а то и три тащится на грязной дороге. Там без сапог не пройдешь, а у тебя что за обувь? Смех, да и только!

Савелий посмотрел на свои элегантные кожаные ботинки и не понял, что же в них смешного. Но на парня не обиделся – темнота!

– Привет Ванек! Я тебе попутчика привел. Довезешь до Пантелеевки?

Ванек оказался сухеньким старичком непонятных лет, с клочковатой бородой, в куртке защитного цвета не по размеру. Видно было, что торговля у него не шла. Народ торопливо проходил мимо него по платформе. А кое-кто даже с сомнением качал головой, глядя на его грибы в маленькой самодельной корзинке.

– Отвезу, отчего же – нет. Грибы продам и отвезу, – это звучало так наивно. Можно было до вечера здесь ждать с этими грибами.

Савелий огляделся по сторонам и увидел маленький Уазик, который погрузил двух женщин и быстро умчался от станции. Может еще есть варианты? Этот грибник был безнадежен.

– Давай я у тебя грибы куплю? Только мне их положить некуда, – придумал Савва.

– Так я тебе с корзинкой продам! – обрадовался Ваня. – Пятьсот рублей грибы и сто за корзинку.

– Годится, давай!

Первым поползновением Савелия было высыпать грибы здесь, на станции, но он понял, что новые знакомые его не поймут, обидятся и могут не подвести. Кто знает? Ладно, подхватил корзинку и пошел за Иваном. А веселый парень помахал им рукой, лихо вскочил на трактор и, описав дугу, уехал от станции.

– На работу спешит, – пояснил Иван и распахнул дверь Москвича. Совершенно непонятно, как держалась эта проржавевшая дверь и не отваливалась на ходу. Савелий сел на промерзшее сиденье сзади, а рядом поставил сумку и корзинку. Машина заурчала, затряслась как в предсмертных конвульсиях, выпустила черное облако дыма и замерла.

– Не боись, она всегда так. Замерзла, сразу не заводится, – и, несмотря на мрачные предчувствия Савелия, на четвертый раз машина равномерно заурчала и тронулась в путь.

– А далеко ли нам? – волновался пассажир.

– Это смотря как посмотреть. Ежели пешком, до по грязи, то так далеко, что за день не дойдешь! А на машине не далеко. Ежели ничего не случиться, то минут сорок, а то и час. А ты чего назад-то сел? Разговаривать неудобно, – при каждом слове разговорчивый Иван разворачивался к попутчику. Хорошо, что дорога была полупустой.

– Не думал, что разговаривать будем, – так Савелий намекнул, что не прочь бы и отдохнуть. Но намек его понят не был. Очень напрягала фраза «если ничего не случится». Было страшно подумать, что же может случиться в дороге.

– А ты к кому там едешь? Я всех в Пантелеевке знаю, живу неподалеку, на хуторе, у озера. Знаешь?

– К Игорю Дмитриевичу Платунову это дядя мой. А на хуторе не был. Я и Пантелеевку-то не помню, давно не был.

– Знаем-знаем. Суровый дед, твой дядя, – и Иван замолчал. И дальше почти всю дорогу молчал, пока они ехали до места. Савелия это устроило, и он с интересом рассматривал пейзаж за окном.

Широкий песчано-глинистый большак сменился грунтовой дорогой, где Москвичу приходилось по обочинам объезжать лужи, почти прижимаясь к заборам палисадников. Кое-где на огородах трудились люди, что-то копая или сажая. Поднимался ароматный дым от сжигаемых осенних листьев. Деревня осталась позади, и начались сухие перелески из молодого сосняка.

– Ты, парень, грибочки-то не выбрасывай! Уж больно они хороши, томленые в сметане! – как будто прочтя мысли своего пассажира, снова торопливо заговорил дед. – Только сначала с полчасика повари, и лучше пару раз воду слить.

– Хорошо, – не имея сил спорить и возражать, Савелий взглянул в корзинку. Грибы напоминали инопланетных человечков с мозгами наружу. Светлые затейливые складки шляпки конусообразной формы и полая ножка. – Как называются-то?

– Сморчки. А строчки они другие – как темный бархат на белом мху, ножки у них нет. А самые интересные весенние грибы – саркосцифа называются, у нас тут они редко попадаются, но, если найдешь, то сразу много! Чудо какие красивые, красные и съедобные… – Савва уже не мог слушать рассказы деда о грибах, его начало смаривать под урчание двигателя и качку, как в море. – Приехали!

Не успев заснуть, пассажир вяло уставился на глухие деревянные ворота и крепкий дом под шиферной крышей. Иван долго сопротивлялся, не хотел брать деньги от Саввы, уверяя, что, мол-де ему все равно по дороге. И к тому же Савва у него грибы купил, тем самым выручив его, и спас от ожидания того редкого покупателя, ценящего деликатесные грибочки. Но потом все-таки позволил себя уговорить, взял купюру черными мозолистыми руками и, довольный, собрался уезжать. Приглашал к себе на хутор.

Привлеченный этим шумом из дома на улицу вышел крупный мужчина в накинутом на плечи зимнем полушубке.

– Дмитрич, к тебе! Встречай племянника! – и, захлопнув двери, болтливый Иван уехал.

Осанистый мужик, к которому совсем не подходил эпитет «деревенский дед» молча и, казалось, недовольно, осматривал своего племянника, который поставил сумку и корзину на землю возле ворот. Потом порывисто подошел к нему и крепко обнял, сдавив все кости медвежьей хваткой.

– Савка! – повторял он, – Повзрослел, постарел, черт! Увидел бы тебя и не узнал! Ни за что бы не узнал! Сколько годков-то мы не виделись?

– Ой, и верно, много…

– Больше двадцати-то уж точно. Последний раз-то был совсем юным пареньком, лет двадцати с небольшим. Верно? – урчал довольным басом великан, взяв корзинку и подталкивая племянника к калитке у ворот. Вошли в просторный крытый двор с земляным полом, а из него – в жарко натопленную избу.

– Верно-верно. Хорошо, тепло! – Савва приложил замерзшие руки к чисто выбеленной теплой печке.

– А я тебя уже давно жду. Договорились же. Что не позвонил? – внимательный взгляд дяди, прямо в глаза, пронизывал насквозь и напрягал.

– Телефон сменил, в нем, все номера были. Куда-то подевался твой…

– Тогда давай, записывай сразу, мало ли что… Не дай бог в лесу заблудишься, потеряешься: плюс семь, девятьсот восемь… – дядя диктовал телефон, а Савва послушно занес его в книжку, боясь вызвать гнев дяди.

– Что стоишь в дверях? Проходи, снимай свое пальтецо на рыбьем меху, грейся!

– Я телефон записываю.

– Удивляюсь я тебе! Как ты сюда приехал в таком виде, без вещей, в куцем пальто? Что тебе здесь, Вена или Лиссабон? – сердито ворчал дядя. Савелий смотрел на него и понимал, что это его единственный родственник, родная кровь, а как будто перед ним стоит совсем чужой человек.

И семьдесят пять, как он думал, ему не дашь, от силы семьдесят, а то и меньше. Крепкий старик.

Савелий пытался вспомнить на сколько лет, по словам Лилии, он был моложе их отца, но не смог. Она рассказывала, что совсем разными они были, отец и дядя. Хотя в юности оба поступили в инженерный вуз, но потом отец сделал карьеру, как главный инженер, а дядя все бросил и уехал в деревню, подрядился лесником недалеко от места, где он работал в стройотряде. Говорят, что даже внешне братья отличались – один высокий, худой, слегка сутулый, в очках, а другой – широкий, крепкий с обветренным лицом и сильными руками. Дядя был младшим, а отца давно уж нет. Савва его и не знал.

– Знаешь, все спонтанно получилось, я до последнего не был уверен, что вырвусь к тебе. Стал бы собираться, никогда бы не приехал. Завал дел! – оправдывался Савва.

Он, действительно, все время колебался, думал, ехать ли. Даже на пересадке, на этой злосчастной платформе он еще сомневался, не вернуться ли ему. Только тряская езда на Москвиче вернула его к реальности и примирила с неизбежностью. Он долго убеждал себя, что главное сначала тихо отсидеться здесь, чтобы реализовать свои авантюрные планы. «Знал бы дядя…» – думал он.

А дядя, повернувшись к нему спиной, накрывал на стол, небрежно бросая алюминиевые ложки и эмалированные миски. На кусок деревяшки поставил сковородку, где со шкварками и картошкой потрескивала только что снятая с дровяной плиты яичница.

– Помнишь, раньше я все в печи готовил? Русская печка для горожанина -экзотика, и еда там получается особенная, разваристая. Сначала я все готовил там, а теперь я совсем обленился – на плите готовлю. Видишь, какую плиту мне местный печник пристроил? Удобно! Давай, садись к столу. В сенях умывальник, а тут я тебе одежду положил, – дядя кивнул на печную лежанку, где горой были свалены какие-то вещи.

– Спасибо! Выручил. А потом я этот вопрос как-то решу, прикуплю что-нибудь. Пойду, смою дорожную пыль.

– Давай, давай. Только купить-то здесь негде… – бурчал дядя уже в спину Савве.

В сенях после жарко натопленной избы показалось очень холодно. Вода в алюминиевом умывальнике была ледяной. Савелий побольше налил ее в ладони громко звякая краном, а затем бросил в лицо. Крякнул, вспенивая в руках обмылок хозяйственного мыла, и с наслаждением долго тер лицо. Белую поверхность раковины расцветили желтоватые подтеки тонального крема, перемешанного с гримом. Протерев лицо рушником, Савелий внимательно посмотрел на свое отражение в зеркале. «Ну вот! Теперь нормально!» – из зеркала на него смотрело бледное лицо с широкой нижней челюстью и впалыми щеками. Такое лицо вполне могло принадлежать как разбойнику, так и уверенному в себе руководителю, бизнесмену. Можно было бы назвать его неприятным, из-за узкой щели губ, и густых черных бровей, но какая-то неуверенность и потерянность во взгляде смягчали давящее впечатление, которое оно производило. Савва пятерней разгладил взъерошенные волосы и потрогал красноватый шрам на скуле. Его он пытался замазать гримом.

– Что ты там возишься! Иди, терпения нет ждать! – уже торопил его из избы дядя.

– Можно я сначала переоденусь? – Савелий уже стягивал узкий тонкий кашемировый свитер, демонстрируя бледную спину с развитыми мышцами. Натянув на себя свитер грубой вязки с синими ромбами и спущенными петлями на рукавах и спортивные брюки с лампасами, Савва криво ухмыльнулся и подумал, что теперь бы почувствовал себя своим на том полустанке.

Дядя внимательно посмотрел племяннику в лицо, заметив изменения, но ни слова не сказал.

– Вздрогнули! С приездом! – он поднял запотевший стограммовый стаканчик, до краев наполненный мутной жидкостью, с сивушным запахом.

– Спасибо! Позволишь пожить у тебя немного? Может неделю? – поморщившись и прихватив вилкой кусок яичницы, поднял глаза Савва.

– Чего не жить-то, живи. Только у нас с тобой был другой разговор. Но сейчас не буду тебя мучить, и о деньгах не спрашиваю, все понимаю. Жду. Похоже, пропало у тебя желание порвать с прошлой городской жизнью и насовсем переселиться ко мне?

Савелий вздрогнул второй раз, когда дядя заикнулся о переселении, в первый он вздрогнул, когда речь зашла о деньгах. Потом он медленно кивнул, совершенно не понимая, о чем говорит дядя.

– Ничего-ничего. Немного приду в себя и соображу. Все позже решим.

– Я понимаю тебя. Такое не решается с кондачка. Думай, а я тебя подталкивать не буду. Твое дело, решай.

Савва стал понимать, почему народ сторонился дядю, как этот мужичек из Москвича, Иван. Тяжелый он был, неразговорчивый, видно было, что живет особняком, ни с кем не общается. Савелий унял свой страх и убедил себя, что ему ничего не мешает в любой момент вернуться в город. Самогон согревал и успокаивал, глаза стали слипаться и сильно захотелось спать.

– Иди, ложись, я тебе в алькове постелил. Поздно уже. Устал, небось?

Альковом он называл закуток за печкой, куда едва влезала старая полуторная кровать с панцирной сеткой. Такие Савелий видел еще в фильмах о войне. Но спать на ней было очень удобно, матрас был мягким, а под старым спальным мешком было очень тепло, и он быстро полетел в глубокий черный тоннель сна.

Казалось, что была еще ночь, а дядя уже встал, надел обрезанные валенки и вышел из дома. Савва наблюдал за ним через щелки глаз, и не найдя сил встать, снова провалился в глубокий сон.

Когда Савва наконец встал, он увидел на столе остывший чай, крутые яйца и картошку в мундире. Наспех перекусил и вышел на черное крыльцо, которое выходило на огород дяди. Игорь Дмитриевич сажал картошку. Медленно, подтаскивая за собой два ведра, одно с мелкой картошкой, второе с залой, дядя самозабвенно, неспеша, сыпал железным совком золу и бросал картофелину в длинную, заранее распаханную, борозду. Увидев Савелия, он махнул ему рукой, этот жест можно было понять и как приветствие и как приглашение помочь.

Накинув куртку, Савелий сунул ноги в холодные резиновые сапоги и поспешил к дяде на борозду. Дядя тяжело разогнулся, пересек огород и, молча, протянул ему второе ведро с картошкой. Сначала получалось не очень, а потом работа стала спориться и Дмитрич удовлетворенно поглядывал на племянника, вспоминая его совсем мальчиком, сорванцом. Ему совершенно не верилось, что ему уже за сорок, он богатый человек и крупный бизнесмен и сочувствовал ему с того самого звонка, когда тот пожаловался на выгорание, пустоту в душе и устойчивое желание все бросить и уехать жить к нему… Но потом, он куда-то пропал, а сейчас приехал угрюмый, как будто недовольный, чужой. «Ничего-ничего, оттает» – думал старик.

А майское солнце сильно пригревало, небесная лазурь казалась нереально яркой, а из леса слышался громкий птичий гомон. Весна чувствовалась во всем, в терпких запахах земли, в пьянящей свежести воздуха и в остром желании жить, независимо оттого сколько тебе лет.

За работой время летело быстро, но тут к штакетнику подошла высокая баба в вязаной шапке и куртке с пятнами леопарда, пришлось прерваться.

– Бог в помощь, Дмитрич! Это кто тебе помогает? Работника что ль нанял? – баба, игриво подбоченясь, с любопытством поглядывала на Савелия. Ее черные глаза-угольки сверкали, а объемная грудь выплескивалась из распахнутого ворота куртки.

– Это же племянник мой, Савва. Татьяна! Не узнала, что ли? Вы же в детстве вместе тут гоняли.

Слова дяди произвели эффект разорвавшейся бомбы. Татьяна замерла, безвольно уронила руки и впилась взглядом в Савелия.

– Ой! Савва! Ну подойди, поздороваемся, – и она порывисто сделала шаг к забору и крепко схватилась за штакетник, как будто боялась упасть.

Савелию пришлось все бросить и тоже подойти к забору. Он совершенно не узнавал эту бабу, которая, глядя на него, стреляла глазами и, пыталась прихорашиваться, поправляя шапочку и воротник куртки.

– Здравствуй, Таня! – медленно сказал он. В этой неуверенности и тягучести его низкого голоса ей слышалась те знакомые ноты, которые она помнила всю жизнь.

– Дмитрич, можно я к вам заскочу сегодня вечером? Так интересно поговорить! Сколько же лет мы не виделись, Савва?

– Много… – не мудрствовал Савелий.

– Конечно, можешь и зайти…

«А можешь и не заходить…» – как будто хотел добавить не очень гостеприимный дядя.

– Или вы к нам? С мужем, с дочкой познакомлю? Давайте!

– Хорошо, мы подумаем…

– Я-то точно не пойду. Спина разболелась, надо печь истопить, и погреть. Как бы я без тебя сегодня управился? – сказал дядя, когда Татьяна отошла от забора, подобрал два пустых ведра и, кряхтя, пошел к крыльцу. Начинало темнеть. В кустах робко пробовал голос соловей. А Татьяна все еще медленно шла по улице, постоянно оборачиваясь на Савелия.

2. Пряные майские ночи

– Никогда к ним не ходил, а теперь чего пойду? Сплетни бабьи слушать? Тебе интересно, ты и иди, – продолжал ворчать дед, помешивая что-то в старом котелке, от которого распространялся волшебный запах по всей избе.

Потом дядя опустил в котелок суковатую палку, похожую на ершик, и долго мешал содержимое двумя ладонями, как будто быстро растирая древко палки. – Меня так готовить научил старый лесник. Веточка должна быть сосновая. Можжевеловая, наверное, тоже хорошо, даже ароматнее, да не найти с такими равномерными сучками как у этой.

Савелий развешивал свою одежду на крючках у входа, слушая дядю, а перед глазами у него стояли глаза-угольки настырной соседки. Не нужны ему тут никакие старые знакомые и никакие проблемы! Не стоит ему ходить по гостям! Краем глаза он удовлетворенно наблюдал, как дядя разливает по знакомым стопкам самогон.

– Да, дядя и я не пойду ни в какие гости. Что я там буду делать? Одна неловкость!

– Вещи на печку кинь, пусть просохнут.

Садись-садись к столу! -

сегодня стол действительно был накрыт по-царски – соленые грибочки, огурчики и ароматная картошка из котелка. – Ты, может, привык к разносолам? А у нас тут все по-простому…

Савва заметил, что после посадки картофеля дядя стал совсем по-другому на него смотреть – лохматые, кустистые брови больше не опускались до самых глаз, а в серой мути глаз появились добрые и, временами, лукавые искорки.

– Какие разносолы? В городе вся еда как картонная, с сомнительным вкусом и запахом. А иной раз и вовсе поесть некогда.

Такого запаха я давно не слышал. Аромат! Что это? – он пытался

без всякого умысла задобрить дядю комплементами.

– Это я осенью, когда народ свиней режет, покупаю недорого и мясо, и сало… Хочешь сала? И сам долго тушу мясо с лаврушкой, потом закручиваю в банки. Все равно все едут в город продавать или сдают на комбинат, надо до этого успеть купить. И соседям проще, немного полегче вести. Может скоро сам свинью заведу. Дешевле и вкуснее, чем готовая тушенка! Пробуй-пробуй! – и дед достал из морозилки завернутое в тряпицу сало со слезой и розовой серединкой.