Пролог
Что такого сказал я или сделал,
Что поэтов шлешь меня прикончить?
(Гай Валерий Катулл «К Лицинию Кальву»)
Александрия Египетская, 241 г. до н.э.
Агассамен натянул на лицо подобострастную улыбку и заскользил по коридорам дворца, заглядывая то в одну, то в другую дверь и радуясь, что на нем мягкие бесшумные сандалии из кожи – величайшее изобретение человечества.
Царя он нашел в Зале красных лотосов, где обычно проходили советы. Птолемей III Эвергет сидел на золоченом троне с изогнутой спинкой и развлекался, пытаясь забросить куски свитка в большую жаровню. Огонь радостно пожирал папирус, превращая его в черный, кружащийся снег.
– О, Владыка Верхнего и Нижнего Египта! – завопил Агассамен, падая на колени и стуча лбом о мозаичный пол. Его голос прокатился эхом между красными колоннами и вылетел в большое потолочное окно.
– Чего тебе, Агассамен? Снова бунт? – встрепенулся Птолемей.
– Да сохранят нас боги! Я только хотел поговорить о приговоренных к казни. Не о мятежниках, конечно, – поспешно добавил он. – О мародерах.
– Десять голодранцев, кажется? – припомнил царь. – Неужели их до сих пор не умертвили?
– Нет, и смею предположить, что живыми они принесут больше пользы.
– Как это?
– Несколько месяцев назад я совершил небольшую поездку и нашел чудесный остров на Ниле – кусок суши, оставшийся после обвала и наводнения на битумной шахте в окрестностях Летополя. Если отправить туда заключенных и поставить маслобойни, можно будет сбивать кунжутное и оливковое масло прямо там и увозить на лодках, не опасаясь нарушения царской монополии. Много охраны не потребуется, вода изолирует их как от общества, так и от соблазна продать на сторону кувшинчик-другой.
Эвергет, будучи, как все Птолемеи, жадным и прижимистым, заинтересованно посмотрел на дийокета и уже открыл рот, чтобы сказать: «Да», как в зале материализовался пузатый хранитель печати и немедленно влез в разговор.
– Не слушай его, великий государь, Агассамен сам не ведает, что говорит. Если надо завести еще одну маслобойню, то проще привлечь к труду рабов, чем преступников.
«И откуда ты взялся, паршивец?» – подумал дийокет, досадуя, что не только у него есть бесшумные сандалии, а вслух сказал:
– И где же почтеннейший Фаланф достанет лишний десяток рабов? Может, они растут на деревьях в его прекрасном саду? Или он высиживает их, как наседка цыплят? У нас нет свободных рук, из-за голода и бунта умерло слишком много людей.
– Но это не повод сохранять жизнь тем, кто убивал и грабил. Вот послушай, о ком идет речь: Эант – зарубил махайрой старуху-соседку из-за двух мер пшеницы, Клоний – похитил и съел ребенка, Телефа – хватал путников у ворот Летополя и жестоко пытал их, чтобы получить деньги и еду, Фестий – содрал кожу с родного отца… И все, как один, греки, что позорит наших соотечественников в глазах египтян.
– Довольно, – перебил его Агассамен. – Что толку попусту сотрясать воздух? Эдаких молодцов – половина Египта, с голодухи все звереют. Но если мы казним их, народу станет еще меньше, и кто будет работать? Или любезный Фаланф сам желает давить масло?
Птолемей смотрел то на одного, то на другого, как будто они перебрасывались не словами, а мячом. Несколько минут он взвешивал сказанное, потом вынес вердикт:
– Забери их из темницы, Агассамен. Прикажи писцу составить указ от моего имени: десять заключенных и их потомство останутся на острове навсегда, сколько бы времени ни прошло – хоть сто лет.
Последствия принятых решений
Крокодилий остров,197 г. до н. э.
Ах, как же хорош был этот юноша! Залама нарочно вышла стирать в полдень, чтобы налюбоваться им. Тонкие руки, бронзовая кожа – таких нечасто встретишь. И смех у него приятный, заразительный, даже унылый Абес расхохотался рассказанной шутке.
Как, интересно, зовут новичка, и за что его сослали на Крокодилий остров? Наверное, украл что-нибудь. На убийцу он совсем не похож. Тем хуже для него.
Юноша угостил Абеса абрикосом, не забыв сполоснуть фрукт в чане с водой, потом легко вскинул на спину корзину с оливками и понес под навес маслобойни. Писец, приставленный контролировать процесс, проводил его долгим, тоскливым взглядом.
«Жалеет», – догадалась Залама и протяжно вздохнула. У нее возникла мысль затаиться в камышовых зарослях, дождаться вечера, подбежать к этому милому юноше и предупредить… Но она только еще раз вздохнула и принялась тереть белье натроном так яростно, будто темное пятно на ее совести исчезнет вместе с винным пятном на старой тунике.
Работников маслобойни отпустили по домам после заката. Залама поднялась на крышу и спряталась за плетеной рамой, на которой сохли выстиранные вещи. Симпатичный юноша приветливо помахал рукой Абесу, прощаясь с ним до завтра, и зашагал по тропинке к домику, который ему выделил староста. Может, все еще обойдется? Идти недалеко…
– Эй, ты!
На пути выросли четверо местных. Залама их не узнала, да и какая разница? Сегодня одна банда, завтра – другая.
– Меня зовут Мерир, – представился юноша. – А вас, почтеннейшие?
Четверка вместо ответа окружила его.
– Мне не понравилось, как ты на меня смотрел, – заявил один из них. – Ты у нас, значит, великий умник? Сын какого-то засранца, заседающего в Мусейоне. Говорят, взял на себя вину папаши, когда тот растратил царские денежки. Иди-ка сюда, – это послужило сигналом к действию: Мерира стали бить и пинать, не слушая оправданий.
Да, вот так, запросто. Серьезного повода не нужно – Залама имела возможность не раз в том убедиться. «Не так посмотрел, не то сказал, наступил кому-то на ногу» – вот и весь нехитрый запас мотивов, за которыми скрывается удушающая зависть, лютая злость и жажда причинять боль.
– Не надо! Что я вам сделал? – голос юноши сорвался до недоуменно-обиженного всхлипа.
Наверняка он всегда прекрасно ладил с людьми, был душой любой компании и имел много друзей – абсолютно бесполезные достижения на Крокодильем острове.
Сбегать к дамбе и позвать стражу. Пока не поздно… Пока он не затих. Залама хотела поступить правильно, спасти юношу и воздать по заслугам мерзким тварям, напавшим вчетвером на одного, но страх парализовал ее.
Пока у них есть кто-нибудь, кого можно бить и унижать, они не вспомнят о ней. Если власти перестанут выселять на остров преступников, местные жители, чего доброго, обратят свои взоры на соседей. Кому-то может не понравиться, что Залама – вдова. Или что она слишком громко поет, когда работает в огороде. Или ее обвинят в колдовстве и порче, как Фебу. О, бедная Феба, ее кости уже давно обглодали крокодилы.
– Прости, Мерир, – прошептала она, стараясь не думать о хорошеньком личике, превращающемся в кровавую кашу, спустилась вниз и заперла дверь на засов.
***
Крокодилий остров, 54 г. до н. э.
– Нисса, Нисса! – звала Гарпалиона. В ее голосе отчетливо проступали ужас и отчаяние.
Питиусса ей сочувствовала. Самый страшный кошмар матери: отвлечься на минутку, а потом обнаружить, что ребенок пропал.
– Ты внимательно осмотрела дом? Прошлась по всем комнатам? – приставала к Гарпалионе ее свекровь.
Питиуссе захотелось влепить старухе по губам, чтоб она заткнулась. Ясное дело, проверке подвергся каждый шесеп[1]пространства на этом проклятом острове – они ищут девочку уже больше часа.
– Может, она упала в реку? – предположила Гарпалиона. Ее губы дрожали, а веки покраснели.
– Мы нырнем и проверим, – хором вызвались близнецы Огиг и Перефан. – Если так, далеко бы она не уплыла, застряла где-нибудь в камышах.
– Там крокодилы! – ужаснулась Гарпалиона.
– Наших они не трогают, – возразил Перифан. – Для того мы их и кормим.
«..телами убитых», – мысленно дополнила Питиусса. Она-то знала наверняка, где искать девочку, но сказать боялась. Дулихий, сын кузнеца, задушил ее, а потом выбросил тело в затоку между островом и дамбой. Питиусса видела это, когда поднималась вверх по насыпи, чтобы выйти на пристань и купить кое-что у торговцев из Летополя.
Вид бьющейся в агонии жертвы и совершенно озверевшего подростка заставил ее в один миг забыть, куда она собиралась. Питиусса хотела вмешаться, но испугалась. А ну, как завтра Дулихий подкрадется к ней и тоже придушит? Или заявится с разборками его отец – мрачный кузнец, избивающий свою жену.
Слезы Гарпалионы и ее печальный зов разрывали сердце. Но Питиусса слишком хорошо помнила, что произошло со старшим сыном Фестия, когда он попытался защитить пьяницу Регнида. Сагарис зарубил топором их обоих – никто и слова не сказал.
Женщину передернуло от отвращения. Вступилась бы за нее Гарпалиона в случае чего? Конечно, нет. На Крокодильем острове каждый сам за себя. Питиусса, немного успокоившись, присоединилась к остальным и принялась звать:
– Нисса! Нисса!
[1] шесеп – длина ладони, не считая пальцев
Глава 1. Младенец
Летополь, 53 г. до н. э.
– Не хочу оставлять тебя одну, – в третий раз сказал Мегакл, усаживаясь в лодку. – С тобой точно все будет в порядке?
– В полнейшем, – заверила его Тирия. – Я стара, но не немощна. Посмотрю город, куплю еды и приготовлю ужин. И я вовсе не одна – со мной Горгона, она меня в обиду не даст.
Из-под ее накидки немедленно выглянула коричневая голова рогатой гадюки – верной спутницы и любимицы.
– Хорошо. Жди меня к вечеру. Могу же я это обещать? – спросил он у сопровождавших его чиновников.
– Конечно, – ответил один из них. – Если ты так беспокоишься о своей матери, мы отвезем тебя обратно, когда ты осмотришь дамбу.
Лодка медленно отплыла от берега. Мегакл неуверенно улыбнулся и помахал Тирии рукой. Ее охватило раздражение. Приемный сын не доверяет ей. Она бросила вдыхать спен больше месяца назад, и, боги свидетели, чего ей это стоило, а он все еще сомневается! Все утро бродил сам не свой, оставил нетронутым завтрак и явно волновался, отправляясь на Крокодилий остров.
Чтобы немного развеяться, Тирия пошла к храму Гора Хенти-Ирт, возвышавшегося над городом. Считалось, что во времена фараонов, на том месте разразилась невиданная буря, в землю били молнии, с небес сыпались камни-бенбен. Их назвали «подарками солнца» и поместили в святилище. На них-то Тирии и хотелось посмотреть.
Громадное здание создавало иллюзию, будто находится ближе, чем на самом деле. Тирия уже миновала три улицы, а оно все маячило где-то вдали. Наконец, она достигла аллеи статуй, изображающих соколов со сложенными крыльями. Пилоны пестрели иероглифическими надписями, наверняка относящимися к истории храма, но Тирия умела читать только по-гречески, да и то по слогам. Однако она узнала Гора с анхом в руке и богиню Сехмет с львиной головой.
В открытом дворике, окруженном толстыми колоннами, толпился народ с подношениями: корзинами фруктов и оливок, курительницами, пучками ароматных трав, хлебом в виде солнечных барашков и голубей. Люди галдели и препирались, стремясь поскорее добраться до жертвенника и разрушая всяческое благоговение. С тем же успехом можно было отправиться на рынок и получить тычки в спину, приправленные отборной руганью.
Бенбен тоже разочаровал: обычный темно-серый камень, похожий на пирамидку – ничто не выдавало в нем небесное происхождение. Зато ларец, в котором он хранился, оказался симпатичным: золотым, с голубыми эмалевыми медальонами. Жрецы одевались в длинные сусхи глубокого синего цвета, расшитые серебряными нитями и напоминающие звездное небо. Тирия даже исхитрилась украдкой пощупать ткань: она была мягкой и струящейся.
– Жертвуем, жертвуем, – приговаривали сау – храмовые стражи – подталкивая к нише для подношений тех, кто уже прикоснулся к бенбену. – Оливки, масло, кунжут! Кто принес больше одного кувшина, получит свинцовый амулет с благословением.
Тирия фыркнула. До чего же жадные эти жрецы. В нише она насчитала не меньше сорока амфор, при этом лампы в храме светили тускло и постоянно потрескивали, будто туда налили не масла, а самого дешевого жира.
Досадуя, что полдня потратила на паломничество, не принесшее никакой радости и отнявшее последние силы, вернулась в квартал Птичников. Базарная площадь располагалась чуть дальше, но здесь тоже торговали одинокие лоточники, так что Тирия стала обладательницей свежей круглой лепешки с медом, приличной куриной ноги, двух пучков зеленого лука и трех репок.
Она удовлетворенно хмыкнула и открыла дверь желтого глинобитного трехэтажного дома с вывеской «Первая гостиница Диодора». Внутри царила густая тьма и запах жженого кирпича. Тирия осторожно поднялась вверх по выщербленным ступеням, проверяя каждую носком сандалии – не хватало еще упасть и свернуть шею. И куда только смотрит привратница? Уж не перетрудилась бы, если б зажгла факел.
Кухня с открытым очагом и длинным столом помещалась на крыше во избежание пожара. Солнце палило так, что, казалось, в его лучах можно испечь репу, не разводя огонь. Из окон последнего этажа донесся детский плач. Тирия застыла со стеблем хлопчатника в руке.
– Да когда же ты заткнешься?! – взревел мужской бас. – Чтоб тебя Ехидна унесла.
Малыш заревел еще горше. Сердце Тирии сжалось и оледенело. Обычно люди не любят ввязываться в чужие дела, грозящие неприятностями. Они твердят себе, что не так все поняли, что без них как-нибудь разберутся, что им ничего не известно, и ситуация на самом деле не такая уж страшная. Но у Тирии когда-то был ребенок. Его отняли и отдали незнакомым людям. Все, что касалось благополучия детей, вызывало в ней участие.
– Надо было швырнуть тебя в Нил, – не унимался мужчина. – А я ношусь с тобой, рискуя собственной жизнью. Давай, ори громче, чтоб весь Летополь про нас узнал!
Тирия нахмурилась. Она моментально сообразила, что незнакомец – не отец ребенка, в противном случае, он бы знал, как его успокоить. Конечно, есть совершенно ненормальные, агрессивные папаши, которых раздражают дети, но они скорее поручат их заботам кого-нибудь из женщин-родственниц, чем возьмут с собой в путешествие. И что значит «ношусь с тобой, рискуя жизнью»? Уж не хочет ли он сказать, что украл младенца, и его ищут по всему городу?
Словно в подтверждение ее мыслей, мужчина продолжил:
– Ты есть хочешь что ли? Вини во всем свою мать: если бы она не была такой настырной стервой, ты бы лежал сейчас в своей люльке и пускал слюни. Ладно, раздобуду чего-нибудь пожрать. Скоро все закончится, не ной.
Тирия бросила овощи и спустилась с крыши. Она увидела, как плечистый незнакомец лет двадцати пяти запер дверь, спрятал ключ за пазуху короткой туники и вышел на улицу, пересчитывая на ходу монеты.
Не теряя ни минуты, Тирия принесла длинный нож, вставила его в щель под деревянным засовом, нащупала бронзовый штифт и, надавив на пружину, сдвинула его в сторону. Механизм коротко крякнул и поддался. В комнате, на узкой кровати, отчаянно кричал полугодовалый младенец, завернутый в толстое льняное покрывало.
– Бедный малютка, – заворковала пожилая женщина, подхватывая его на руки. – Кто это у нас такой славный и пухленький? Не плачь, мы найдем твою маму.
Ребенок всхлипнул, замолчал и уставился на нее большими карими глазами. По смуглым щечкам катились крупные слезы. Тирия принесла его в свою комнату, быстро накинула гиматий, укрывший их обоих, взяла кошель, оставленный Мегаклом, и выбежала из гостиницы.
Что делать дальше? Пойти на пристань и дождаться сына? Бежать в фалакитон – полицейскую канцелярию – и сообщить об украденном ребенке? Но ведь она совсем не знает, кто похититель. Что, если он окажется стражником, родственником царского контролера или просто богатым и влиятельным негодяем? Тогда их в два счета найдут. Нет, пока все не выяснится, нужно скрыться так, чтоб сам Апофис [1]сбился со следа.
[1] Апофис (Апоп) – гигантский змей, темная сила в древнеегипетской мифологии, противник бога Ра