Глава 1. Строки к любимому солдату
Никто не мог назвать её вдовой – язык не поворачивался, однако про себя все жители городка думали именно так. С тех пор, как с фронта перестали приходить весточки, Софья потеряла всякий аппетит и волю к жизни. Она засела в скромном своём особняке и тешила себя тем, что срок ещё не закончился, а значит любимый обязательно к ней вернётся.
Каждую неделю она отписывала письма и отправляла их на фронт, однако безуспешно. Все письма её оставались без ответа.
«Горячо любимый мной Григорий! Свет мой!
С каждым днём я всё больше чувствую – связь наша крепчает. Что Вы скоро будете здесь, и я наконец увижу Вас! Я люблю вас, а потому сердце моё перестанет биться только вместе с Вашим, а коли оно бьётся, как и прежде, то и Вы также помните обо мне и вернётесь живым.
Какое испытание уготовила нам судьба! Временами я вспоминаю наше с вами мирное время и хрупкий очаг, как до разлуки сидели мы с Вами вечерами, как рассказывали Вы мне истории из отрочества своего. С лаской и любовью я храню каждое мгновение нашего венчания, как сказали Вы заветное «да», как священник протягивал нам кольца, ясные Ваши голубые глаза – всё то я помню. Все вечера, когда Вы приезжали домой и часами я могла Вам говорить-говорить, а Вы до того внимательно слушали каждое моё слово.
Я поняла, как не ценила те моменты, что проводили мы вместе, оттого что думала, что будет так всегда, мой дорогой друг! Теперь же дороги наши расходятся, и я в смятении: где Вы, и что теперь с Вами, в какой глубинке чужой Родины Вы сейчас? Помните ли обо мне всё также? Помните, конечно помните!
Одна дама на вечере сказала мне, что Вы не вернётесь: коль не умерли, так значит нашли очаровательную чужестранку и храните верность ныне ей. Я не верю ей, Григорий! Я знаю, что Вы приедете со дня на день.
Только отпишите хоть строчку! Когда я прохожу мимо перрона, чудится мне Ваш голос, и всё кажется, что он громче, что зовёте Вы меня за собой в чудный край, и готова броситься я в пучину морскую! Верю, что ждать нашей встречи осталось недолго.
À bientôt, дорогой друг».
Софья прижала к губам письмо и поникла, всматриваясь в вечернюю мглу за окном. Взгляд её становился затуманенным в час, когда она снова вспоминала о своём супруге. Чудилось ей, что в руках не её письмо, а ответ. Что в письме Григорий пишет ей, как скоро приедет домой, как он любит и верен ей; пишет о том, что скучает по её золотым кудрям и белой коже, словно молоко. А что если он прямо сейчас зайдёт? Она выйдет на улицу, понесёт письмо, а он уже там, ждёт её? Сбросит сумку, а она побежит к нему, обнимет, и всё будет как раньше, словно и не было той войны, что разлучила их однажды. Она закрыла глаза, представляя момент их встречи, и вдруг услышала тихий стук во входную дверь.
Вскочив с места, она без единой мысли побежала на порог через тихий узкий коридор. Помедлив у двери, она уже было спросила: «Кто там?», – но не дождалась ответа на свой вопрос. Дворянка наскоро повернула ключ, приоткрыла дверь на маленькую щёлку и замерла, выглядывая. Как глупо было отпирать двери, не узнав прежде, кто за ними стоит!
Из-под черной ткани на лице смотрели на неё два тёмных глаза. Тяжёлая рука легла на дверь и настежь её раскрыла.
– Добрый вечер, мадам! – зазвучал громкий мужской голос в чёрной маске. Он говорил громко, артистично, словно давал представление, как о нём и говорили среди монархистов. Не узнать его было невозможно.
Внимательный взгляд тёмных глаз Софьи упал на наглого гостя. Она взялась за ручку двери, хотела порывисто закрыть её, но грабитель ловко перехватил её руку. Из-за широких ворот стали выходить такие же люди в масках. Дуло обреза возникло перед глазами, грабитель направил его прямо на переносицу Софьи, но тон его звучал доброжелательно, словно сейчас вместо пули из оружия вылетит конфетти.
– Ваше благородие! Не разводите паники, Вы бледны. Это отнюдь не ограбление! – снова заговорил юный грабитель, взмахнув руками. – Это сбор пожертвований бедствующим людям! Сейчас мои компаньоны пройдутся и соберут в вашем доме всё, что могло бы помочь нашим братьям, оказавшимся в бедствующем положении! – как по накатанной произносил он речь. – Да-да, именно так. Возможно, Вы не можете в это поверить! Но все собранные средства пойдут на помощь бедным голодным детям и их семьям, загнивающим в долговой яме. Я уверен, что наш дорогой «свет» не окажет в такой милости.
– Не поймите меня неправильно, но способной на пожертвования меня сейчас не назовёшь, – хотела проговорить она, но сильные руки легли на её плечи. – Боюсь, я и сама скоро сгину в долговой яме, – уж было снова начала она, но люди разошлись по дому, обыскивая каждый угол в доме, поднимая ковры, снимая картины.
Место было действительно не богато, а потому «артист» решил, что Софья всё запрятала в потайных ходах. Он приставил дуло к её виску и проговорил: «Веди». Монархистка замялась и наконец сдвинулась с места. Что ещё может быть хуже?
Войдя в спальню, она стала рыться по шкафам, словно действительно что-то ищет под наблюдением своего мучителя. Взгляд её упал на коробочку в дальнем углу с памятным кулоном от Григория, что подарил он ей в день свадьбы. Бледная рука её уже потянулась к коробочке, но запястьем она коснулась старой брошки, больше напоминающей старую железку. Софья вынула её и протянула: «Это всё». Артист мог бы в этом удостовериться лично, но он уже не смотрел на неё, взгляд его упал на письмо, что лежало на столе, глаза беспорядочно скользили вдоль строк.
– Это всё, – повторила она, и он резко взглянул на неё, выхватил брошь и также внезапно, как и пришёл, развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. До того она была поразительно спокойна, пронзала его взглядом до боли глубоким и задумчивым, так смело протягивала эту старую брошь, что была последней у неё, на самом деле не имея воли к жизни без почти покойного мужа, что он не смог больше вымолвить ни слова.
Ещё несколько минут внизу раздавалась ругань грабителей, что тщетно пытались найти хоть что-нибудь ценное в доме. Скоро голоса затихли. Софья осторожно вышла из комнаты и обнаружила комнату перевёрнутой. Аккуратно закрыв дверь, она ещё раз осмотрелась и обнаружила – ничего не пропало. На столе в столовой лежала её старая брошка. Она взглянула на беспорядок в доме и тихонько отодвинула стул, ёжась от холода, что запустили с собой незваные гости. Опустившись на него, она вслушалась в тишину и убедилась – она снова осталась здесь совсем одна. Монархистка сжала в ладони брошь и наконец не выдержала и содрогнулась, из глаз её потекли слёзы искренней горечи и бессилия.
Павел снял устало маску. Он откинулся на спинку сидения, будучи на пути домой подальше от проклятой вдовы. В голове всё крутилась мысль: как он мог? Что он делает? Из-за обиды на пару монархистов, он переступает через себя, отринув все уроки, данные ему отцом и Викторией Станиславовной. Позорит свою и без того больную голову.
Та монархистка так мила и невиновна ни в чём, потеряла мужа, а они ворвались в её дом и чуть было не обчистили его. Это ли благотворительность? Кто дал им на то право? В голове роились вопросы, что давно были скрыты на подкорке, но никак не доходили до его сознания. Вокруг раздавались голоса его сообщников, они также негодовали – взять было в особняке совершенно нечего. Павел смотрел на них сквозь тонкую белую пелену и искренне не понимал, когда он успел с ними связаться. Проезжая мимо высокого особняка Поддубских, он вдруг воскликнул: «Остановите!». В недоумении «товарищи» посмотрели на Павла, посыпались вопросы: куда? Зачем? Но он отмахнулся. Сердце больно сжалось, и он чувствовал, что должен попасть туда, что это единственный шанс его на искупление.
Дверь ему открыла худощавая Ангелина. Голос был её тихим, и он почти ничего не слышал, одной рукой сдвинул её со своего пути и стал звать: «Виктория Станиславовна!», – поднимая весь дом на уши.
Графиня появилась не сразу. Она медленно спустилась по скользким ступеням и скрестила руки на груди.
– Вы отдаёте себе отчёт? Кто Вас пустил сюда?
– Ваше Сиятельство, я не специально, просто… – начала Ангелина, но Павел жестом руки остановил её речь.
– Я сам вошёл, не вините девушку.
– Убирайтесь вон, пока Вас не выкинули отсюда за шкирку.
Но Павел не сдавался. Он бросился прямо к ней, падая в ноги, сжал в пальцах полы её платья.
– Простите меня! Я знаю, знаю, что Вы не хотите слышать меня, но я так нуждаюсь в Вашем совете. Я писал Вам столько писем! Поймите, я совсем потерялся! Я находил верным уйти из компании двуличных монархистов, но сам стал жестоким и чёрствым преступником. Я ошибался, поймите правильно…
– Встаньте сейчас же, я не собираюсь смотреть Ваши сопли. Прекратите меня позорить, – последнюю фразу она проговорила сквозь зубы свойственным ей тоном.
Пошатнувшись, Павел поднялся, опустив свою бедную голову от желания провалиться под землю. На него смотрела теперь не только графиня, в которой он видел искупление, но и служанки, бесцельно до того бродившие по дому.
– Я знаю, Вы хотите, чтобы я ушёл…
– Ангелина, подай чай в гостиную. Сопроводите Павла Дмитриевича, пока он совсем не забылся.
Павел в надежде посмотрел на неё, но Виктория Станиславовна была непреклонна и больше слушать его в данную секунду не желала.
– Ступайте, успокойтесь, – приказным тоном произнесла она. – Дорогая, подойдите сюда, – попросила княжна Ангелину также властно. – Положите в чай пару листиков мелиссы, – попросила она совсем тихо. – И разберите почту, как будете свободны. Не забудьте поужинать перед сном, – в тоне её зазвучали заботливые нотки.
Виктория несколько раз махнула веером и раскраснелась от волнения. Ей нужно было время только чтобы взять себя в руки и сохранить «лицо» перед молодым человеком. Войдя на ватных ногах в зал, она грациозно опустилась в кресло напротив Павла. С минуту они молчали.
– И что же Вы натворили?
– Виктория Станиславовна! Я.. я ужасный человек! Понимаете? Я допустил… допустил то, что Вы никогда бы мне не позволили! Скажите, Вы осудите меня? Я заслужил ваше презрение, каюсь!
– Не томите. Ближе к делу.