Я родилась на суровом, но прекрасном Урале.
Этой книгой я посвящаю свой безграничный восторг
величественным горам, тихим лесам
и многовековым традициям родного края.
С глубокой благодарностью вспоминаю сказы Бажова,
которые в детстве читала взахлёб.
Именно они привили мне любовь ко всему
чудесному и мистическому.
Глава 1. Плач над равниной
Обманчивое тепло скользнуло по крышам Я́сницы, когда первые лучи солнца коснулись вершин Велисгара. Наверху ещё лежали тяжёлые пласты серого снега, но у подножия воздух уже стал влажным и душным. Рассветье1 ворвалось в эти земли стремительно, торопясь смыть последние следы зимы. Грязные ручьи талой воды с шумом неслись по оврагам, обнажая клочки старой травы. То были первые робкие признаки пробуждающейся жизни.
Я́сница, прижавшаяся к подножию Велисгара словно дитя к материнской груди, тонула в безрадостной суете нового дня. Воздух звенел от перебранки: одна женщина проклинала духов за прохудившуюся крышу, а из соседнего двора доносилась ожесточённая ругань из-за покосившегося забора. У деревянной кузницы рудокопы ворчали хором – руда стала ломкой, металл крошится, как гнилое дерево.
Ясница дышала ремёслами, жизнь текла по её венам, будто расплавленный металл в кузничных формах. Жилистые рудокопы с чёрными от угольной пыли лицами кирками вгрызались в недра горы. Кузнецы, с руками в ожогах и шрамах, превращали руду в инструменты и оружие. Плотники ставили добротные избы, а камнерезы, молчаливые и сосредоточенные, оставляли в каждом своём творении частицу души.
На оконных ставнях причудливым узором вились лики лесных, речных и горных духов – безмолвных стражей домашнего очага. Раньше эти резные обереги лоснились от масла и ярких красок, но со временем потускнели и потрескались. Старики ворчали, что духи отвернулись от людей, забыв о давнем союзе.
Стекольного ремесла в самой Яснице не было. Традиция вставлять в окна не тёсовые ставни, а прозрачные стёкла пришла сюда с юга благодаря заезжим мастерам, которые обнаружили неподалёку богатые залежи кварцевых песков. Мастерская стеклодува находилась в полутора днях пути к западу, возле реки Струмень. Там уже не один год он плавил стекло в небольших печах и выдувал для ближайших деревень простенькие изделия.
Позволить себе окна из мутного, слегка пузырящегося стекла могли лишь староста и несколько зажиточных семей, да и те довольствовались узкими оконцами, через которые проникал едва рассеянный свет. Велирима, будучи единственной и уважаемой травницей, также обзавелась парой таких стёкол – ей нужно было хорошо видеть травы и настои при дневном свете.
Её дочь Дарина проснулась сегодня затемно. Она любила эти тихие ранние часы, когда дым из печных труб соседних домов аккуратными столбиками поднимался к небу, а над пригорками расстилался прозрачный, словно молоко, туман. Осторожно приподнявшись со своей лежанки, она огляделась: сестра, Орина, всё ещё дремала возле окна, плотно завернувшись в старенькое, потёртое одеяло. Лицо Орины выглядело бледным и вечно утомлённым, с непроходящей печатью болезненности. Дарина прислушалась: мать поднялась и хлопотала во дворе, перекладывая что-то в деревянных ящиках.
Девушка шагнула за порог и тут же ощутила резкий, бодрящий порыв ветра. Воздух был ещё прохладным, но в нём уже чувствовался тонкий аромат прелой листвы и первые робкие ноты цветущих трав. Солнце медленно вставало над лесом, покрывая покосившиеся заборы Ясницы мягким золотистым свечением. Мать часто рассказывала Дарине, что жители этих мест всегда гордились своей землёй, потому что селение стояло под покровительством горы и реки, а суровые зимние студни2 обычно обходили её стороной. Но теперь в разговорах всё чаще звучала тревога. Односельчане твердили: земля ожесточилась, руда в шахтах рассыпалась на глазах, а духи отвернулись от людей и стали враждебны. Дарина то и дело слышала в деревне обрывки таких разговоров, но не знала, чему верить.
У колоды3 возле избы стояла Велирима. Она аккуратно раскладывала припасы: сухие травы, пучки увядших листьев и маленькие стеклянные скляночки. Руки её двигались уверенно и размеренно, но в глазах читалась глубокая усталость.
Она всё чаще уходила на утренние прогулки за огород, где под сенью высоких трагелисов4 оставляла то пригоршню цветочных лепестков, то маленький узелок с зерном. Когда Велирима в детстве брала их с собой, девочки с любопытством следили, как она шепчет слова благодарности, кладя дары в укромные места: под корень старого дерева или на плоский камень в глубине леса. Они не понимали, зачем это, но, стремясь подражать, и сами порой отдавали что-то простое и милое – маленький блестящий камушек, пряник, сорванный цветок, кусочек ленты – веря, что так следует делать, если хочешь, чтобы духи не сердились.
– Доброе утро, мама, – поздоровалась Дарина вполголоса.
Велирима обернулась и коротко улыбнулась дочери. Под глазами у неё снова залегли тёмные круги. Наверное, она плохо спала – такое случалось с ней всё чаще.
– Помоги-ка мне развести в настойке коренья, – сказала она. – Там в корзине есть высушенные побеги краспы5, оставь их настаиваться в тёплой воде. Если кто придёт сегодня, дам попробовать.
Дарина кивнула и принялась перебирать травы. За эти годы она научилась быстро различать стебли и соцветия на ощупь и запах. Велирима часто хвалила её наблюдательность, говорила, что у дочери талант отмерять нужные порции без ошибки. Но сегодня девушку отвлекали тревожные мысли: почему люди всё чаще жаловались на болезни?
Через минуту из дома вышла Орина – сонная, бледная, со спутанными волосами.
С самого рождения судьба решила явить сестёр на свет с одинаковыми лицами и глубоким, синим цветом глаз – такими же, как у их матери, Велиримы. Из-за этой схожести в деревне шептались о них чаще, чем о других, и называли двойниками.
Дарина унаследовала от матери не только высокий рост и стройную фигуру, но и характер – решительный, почти суровый. Её тёмные волосы струились по плечам тяжёлыми волнами. Она держалась ровно и уверенно, а взгляд, острый и внимательный, подмечал самые незаметные детали и проникал в суть вопросов.
Орина казалась созданием из другого мира. Хрупкая, будто сотканная из утреннего тумана, она словно парила над землёй, едва касаясь её ногами. Светлые волосы мерцали в солнечных лучах, окружая лицо сияющим ореолом. Глаза – глубокие синие колодцы – смотрели на мир с тревогой и надеждой. Когда местные шептались о них как о «двойниках», они ошибались – сёстры были подобны дню и ночи одних суток.
Каким был отец, сёстры не знали и никогда не видели его даже на рисунках, поэтому им оставалось лишь гадать, есть ли в их лицах хоть какая-то его черта.
Орина осторожно ступала по скрипучим доскам, прикрывая рот от зевоты.
– Ночь тяжёлая… – начала она и тут же замолчала, уставившись на сестру. – Снились светочницы, опять. Летали возле окна, шептали что-то… звали куда-то.
– Светочницы? – насторожилась Дарина. – Опять призывают?
Орина неопределённо пожала плечами и хмуро покосилась на мать. Велирима поспешно отвела взгляд, делая вид, что погружена в разбор трав. Дарина давно замечала, что мать не любила говорить о мотыльках, которые раньше появлялись лишь по праздникам, и о духах в целом – словно боялась нечаянно проговориться о чём-то запретном. Каждый раз, когда дочери пытались завести разговор о лесных существах, Велирима напряжённо меняла тему. Но Дарина слишком хорошо знала свою мать, чтобы не заметить, что её мучили какие-то тайные страхи.
Они быстро завершили утренние сборы: нужно было успеть на рынок, чтобы продать настойки и травы. Припасы в доме таяли, и, если сегодня они не выменяют хоть немного крупы или сушёной рыбы, придётся снова перебиваться одной брюквой. Орина взяла мешочки с травами, Дарина – холщовую сумку с настойками, а Велирима – короб с высушенными кореньями.
Перед выходом Велирима тревожно оглядела дочерей и тихо сказала:
– Старайтесь поменьше говорить с чужими. Люди смотрят на нас косо.
– Мы привыкли, – хмыкнула Дарина. – Они считают нас причиной всех бед. Но как припрёт, быстренько бегут за целебной настойкой.
Велирима печально вздохнула, и все трое вышли на улицу.
В Яснице и правда всё шло наперекосяк. Погода стала капризной, духи лесов мучили путников, к деревне подкрадывался голод. Кого ещё обвинять, если не одинокую женщину с двойниками, которая от «травницы-спасительницы» в одно мгновение могла превратиться в «злую ведьму»?
Семья прошла по грязным улочкам среди покосившихся заборов и домов. Женщины с вёдрами сидели на крыльцах, сетуя на болезни. При виде Велиримы и дочерей одна отвернулась, другая пробормотала себе под нос: «Те самые девчонки…» Дарина крепко сжала кулаки, но промолчала, решив, что когда-нибудь узнает, почему их так не любят.
Рыночная площадь Ясницы встретила их болезненным запахом нищеты. Торговцы выставили свой скудный товар на прилавки. Люди бродили между рядами, как тени, с пустыми глазами разглядывая жалкие пожитки друг друга. В углу площади двое истощённых мужчин отчаянно спорили, один размахивал мешком с брюквой, другой прижимал к груди тряпицу с крупой, но ни один не хотел уступать – от этого обмена зависел их ужин.
Дарина помогла матери расстелить выцветшую ткань, служившую им прилавком. Орина осторожно выложила пучки трав и тёмные флаконы с настойками. Покупателей было мало – люди тратили последние монеты лишь на самое необходимое, а лекарства покупали, когда уже не могли терпеть боль.
За их спинами двое кузнецов – один с обожжённым лицом, другой с руками, покрытыми угольной пылью – громко спорили, не заботясь о том, кто их услышит:
– Проклятая гора издевается над нами! – прорычал первый, сплёвывая под ноги. – Третий день бьём жилу, а руда рассыпается, как песок.
– Не гора виновата, – второй понизил голос до хриплого шёпота, но Дарина всё равно расслышала каждое слово. – Это проклятие. Старики не зря говорили о долге, который мы не выплатили…
– Заткнись со своими бабскими сказками! – первый кузнец с силой ударил кулаком по деревянному столбу, заставив лавки вокруг задрожать.
Дарина притворилась, что не слушает, но слова эти намертво засели у неё в голове. О каком долге идёт речь? И почему старики говорят об этом только сейчас?
Тем временем к их столу подошёл мужчина с болезненным кашлем. Он робко попросил настойку. Велирима негромко и подробно объяснила, как принимать лекарство, уточнила дозировку и сроки. Мужчина положил на стол пару монет, но Велирима мягко покачала головой и взяла лишь одну, с жалостью взглянув на его осунувшееся лицо. Времена были тяжёлые, и никто не ждал, что скоро станет легче.
– Благодарствую тебе, травница… – с трудом прошептал он и, еле волоча ноги, побрёл прочь.
Орина отвела взгляд. Ей стало не по себе от того, как жители Ясницы постепенно превращались в измученные тени самих себя. Она старалась помочь матери и сестре с товаром, но у самой путались мысли, а тело не слушалось. Она плохо спала этой ночью, а шёпот светочниц всё ещё звучал в ушах. Казалось, сам воздух вокруг стал густым и тревожным, пропитался страхом.
К середине дня громкий, раздражающий голос глашатая объявил о прибытии Драгемира – приезжего торговца. Его телега с грохотом въехала на площадь, заставив всех замолчать. Кто-то облегчённо вздохнул, надеясь хоть на небольшую выгоду, кто-то нахмурился заранее, потому что все знали: Драгемир славился наглостью и неуступчивостью. Он неизменно требовал много руды, а взамен давал лишь немного муки и товары сомнительного качества.
– Ну что, уже опустошили свои кладовые? – громогласно спросил он, оглядывая торговцев. – Надеюсь, сегодня руды не меньше, чем в прошлый раз?
Рудокопы неловко переминались с ноги на ногу. Дарина заметила, как некоторым из них стало не по себе. Один из шахтёров попытался объяснить про ломкие жилы, но Драгемир раздражённо цокнул языком:
– Гора, говорите, истощается? Мне-то какое дело! Ищите, ройте, копайте дальше! В противном случае я уеду ни с чем, а вам придётся голодать до следующего моего приезда.
Дарина усмехнулась про себя: сейчас идёт рассветье, а за ним последует жарник6. Люди не пропадут. До урожая, конечно, далеко, но местные отлично знали леса и могли продержаться на грибах, ягодах и охоте. Только вот после листопадня7, когда придёт студень, всем действительно станет тяжело.
Крик разрезал воздух, словно нож. Настолько пронзительный, что на мгновение всё замерло, даже ветер перестал шуметь в кронах деревьев. Люди повернули головы, как одно существо, управляемое единой волей.
Через площадь, спотыкаясь и падая, бежала женщина. Её лицо исказило такое страдание, что смотреть на неё было физически больно. Волосы растрепались, одежда порвалась, из разбитых коленей сочилась кровь, но она не замечала этого. Её руки судорожно хватали воздух, пытаясь поймать что-то невидимое.
– Мой сын! Мой мальчик! – Вой вырвался из её груди, заставив толпу отшатнуться. – Нашли… мёртвым… В болоте! Светочницы… эти проклятые светочницы заманили его!
По рынку прокатился ропот, превращаясь в волну ужаса. Кто-то крестился, бормоча молитвы. Женщина рядом с Дариной впилась ногтями в собственные щёки, повторяя: «Неужели опять? Неужели опять?» Торговцы с бледными лицами прятались за телегами. Воздух пропитался страхом настолько, его можно было почувствовать на вкус – горький и металлический, как кровь.
Соседка Велиримы и девушек быстро подошла к несчастной матери и попыталась успокоить её, ласково коснувшись её лица, но та с рыданиями оттолкнула руку, не замечая вокруг ничего и никого.
– Болотная тина его поглотила… – Голос женщины дрожал и прерывался рыданиями. – Одна только рука торчала… а потом… потом появились духи…
Толпа разом охнула. Слова «светочницы» и «мёртвый ребёнок» пронеслись по площади, передаваясь шёпотом из уст в уста. Пожилая женщина, стоявшая чуть в стороне, медленно опустилась на землю, закачала головой и глухо застонала:
– Я ведь говорила, духи взбесились… Что же это творится-то?
Страх смешался с гневом и повис в воздухе. Дарина почувствовала, как Орина пошатнулась и инстинктивно схватилась за её руку.
– Бедный… – едва слышно проговорила Орина. – Это ведь тот мальчишка, что коз пас на окраине?
– Не знаю… – выдохнула Дарина, чувствуя, как внутри всё похолодело.
В последнее время смерть детей стала для Ясницы страшной, зловещей закономерностью. Мать погибшего мальчика металась в истерике, проклиная духов, болота и весь мир. Из толпы кто-то закричал что-то про «проклятие» и «старый долг», и снова по людям прошёл тревожный ропот.
Велирима с силой сжала руки на своей сумке с травами, побледнела и, казалось, готова была броситься вперёд, чтобы утешить несчастную женщину. Но там уже суетились другие: подошёл старейшина, пытаясь навести порядок, и рядом теснились подруги убитой горем матери, пытаясь хоть как-то успокоить её.
Вскоре толпа начала понемногу расходиться. Несколько мужчин ушли на болото в надежде достать тело мальчика для похорон. Его мать, всхлипывая, медленно двинулась домой, поддерживаемая соседками. Старейшина Петрий, тяжело вздыхая, отдавал распоряжения и старался хоть как-то успокоить людей. Над рынком воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая редкими женскими всхлипами. Даже Драгемир, обычно безучастный и равнодушный, пробормотал что-то сердитое, но быстро замолчал, осознав, что настроение толпы на грани паники.
Наконец мать погибшего мальчика махнула рукой, и её медленно повели домой. За ней потянулись крестьяне и несколько охотников. Площадь постепенно пустела, оставляя за собой только торговцев, растерянно собиравших остатки товара. Велирима глубоко вздохнула и тревожно посмотрела на дочерей.
– Уже второй мальчик за Рассветье, – прошептала она еле слышно. – Беды множатся…
Дарина не нашла слов для ответа. В нескольких шагах от них остановился старейшина Петрий. Он пристально смотрел на Велириму тяжёлым, суровым взглядом, полным немого упрёка и ожидания. Он хотел что-то сказать, но лишь едва заметно качнул головой, будто намекая: «Ты ведь понимаешь, о чём я». Затем он резко отвернулся и направился прочь, оставляя девушек в полном замешательстве. Велирима явно знала нечто важное, но по какой-то причине боялась раскрыть свою тайну.
Сёстры помогли матери сложить оставшиеся травы и настойки обратно в сумки и мешки. На душе у каждой из них было тяжело и тревожно. Люди быстро разошлись, и ни о каком нормальном торге уже не могло идти и речи. Образ погибшего мальчика, поглощённого болотом, стоял у всех перед глазами, и никто больше не думал о торговле.
Перед тем как окончательно свернуть лавку, Дарина устало опустилась на корточки рядом с деревянным настилом и подняла взгляд на мать.
– Мама, – голос Дарины прозвучал тихо, но в нём звенела сталь, – о каком долге шепчутся старики? Что за проклятие забирает детей и портит руду? Почему все смотрят на наш дом, когда говорят о беде?
Велирима вздрогнула. Морщинка между бровей стала глубже, а пальцы нервно сжали край передника. Она отвернулась, но Дарина успела заметить тень давнего, глубоко похороненного страха в её глазах.
– Девочка моя, – голос Велиримы дрогнул, как натянутая струна, – есть тайны, что режут язык, когда их произносишь… Не сейчас… Это слишком…
– А когда?! – Дарина ударила кулаком по настилу. – Когда Ясница наполнится детскими могилами? Или когда люди придут сюда с факелами?
– Тише, сестра. – Орина обвила пальцами запястье Дарины. Её прикосновение было лёгким, как крыло бабочки, но каким-то образом сдерживало бушующий гнев сестры.
Велирима опустилась на лавку. Её плечи поникли под тяжестью невидимой ноши. Из-под ладоней, которыми она закрыла лицо, скатилась одинокая слеза.
– Простите меня… – прошептала она. – Я ждала этого дня и боялась его всю жизнь. Скоро… очень скоро… мне нужно собраться с духом и…
Между ними повисла тяжёлая, гнетущая тишина.
Глава 2. Зов духов
Когда они возвращались домой, над Ясницей уже начали сгущаться серые сумерки. Солнце медленно опускалось за пик Велисгара, освещая селение лишь тонкой полосой багрового света.
Домики Ясницы выросли из земли неровно, словно грибы. Избы жались друг к другу, кривобокие и приземистые, будто пригнувшиеся перед бурей. Массивные брёвна трагелиса, толщиной в обхват мужской руки, потемнели от времени, но стояли непоколебимо – эта древесина не знала гнили и грибка. Мастера рубили углы по-особому, без единого гвоздя, соединяя брёвна так прочно, что даже весенние бури не могли расшатать стены. Под этими кровлями прятались чердаки – сокровищницы каждого дома, где в аккуратных связках висели пучки трав, наполняя воздух горьковатым ароматом, а в сундуках и бочонках хранились зимние запасы и драгоценные семена для будущих посевов.
Те из жителей, кто позажиточнее, покрывали стены снаружи смолой или белёной известью, защищая древесину от влаги и гниения. Внутри дома тоже украшались: искусные мастера вырезали на ставнях, дверных косяках и карнизах затейливые личины духов и зверей – так люди надеялись отпугнуть беду и привлечь благополучие.
Сам дом чаще всего состоял из одной большой горницы, где у стен тянулись длинные лавки, в центре стоял массивный деревянный стол, а в дальнем углу высилась грубоватая печь с широкой, выгнутой лежанкой. Печь не только отапливала жилище в холодное время, но в ней же варили каши, супы, пекли хлеб. Если семья побогаче, дом обзаводился сенями, чтобы сохранить тепло и не выпускать его прямо на улицу. Полы выкладывались из толстых, тщательно подогнанных досок, которые иногда пропитывались маслом, чтобы дольше прослужить, ведь позволить себе регулярную замену досок могли немногие. Со временем эти доски изнашивались, прогибались и начинали скрипеть под ногами жильцов. Всё внутреннее убранство, от сундуков до шкафчиков и полок, жители делали сами либо заказывали у местных плотников, искусство которых передавалось из поколения в поколение.
На пути к дому им то и дело встречались встревоженные люди, перешёптывающиеся о «проклятии», «бездонных топях» и злых духах, что свирепствовали в последнее время. Дарина ловила обрывки разговоров и видела, как страх и напряжение проступают на лицах прохожих. Кто-то в полголоса произнёс:
– Если это не остановить, скоро все дети пропадут…
Эти слова неприятно резанули слух. Дарина отвела взгляд, не желая встречаться глазами с недовольными соседями.
Дома Велирима молча прошла к своему привычному рабочему месту возле печи и принялась помешивать что-то в медном котелке. В глазах её читалась такая усталость, что казалось, силы покидали её с каждой минутой. Дарина и Орина понимали: мать переживала не только из-за чужого горя – что-то другое, куда более тяжкое, грызло её изнутри, не давая покоя. На любые расспросы Велирима лишь качала головой, не произнося ни слова. Орина, помогавшая ей накрыть на стол, заметила, как дрожали пальцы матери, когда она брала чашку с приправами и сыпала их в суп.
За окнами постепенно сгущалась тьма. Девушки закончили привычные дела по дому: принесли воды, развесили связки высушенных трав у стены, подкинули дров в печь. Дарина мысленно планировала завтрашний поход в лес, отмечая, какие именно коренья и побеги ей предстоит собрать. Но сердце тревожно щемило, оно предчувствовало беду, гораздо более страшную, чем скудный ужин и колкие пересуды соседок.
Орина упала на постель и зарылась лицом в подушку. Грубая ткань пахла сушёными травами, которыми мать набивала наволочки. Обычно этот запах успокаивал, но не сегодня. Девушка обхватила голову руками, будто пытаясь заранее защититься от ночных гостей. Она содрогалась от мысли о надвигающейся темноте, потому что знала: они придут снова. Светочницы. Их голоса, подобные журчанию ручья и шелесту листвы, преследовали её даже в дневных грёзах.
Ночь обступила дом вязкой тьмой. Орина провалилась в беспокойный сон, полный смутных видений и шёпота, но внезапно её тело напряглось, как натянутая тетива. Глаза распахнулись сами собой. Сердце колотилось так яростно, что, казалось, вот-вот проломит рёбра.
За ставнями, в щелях между бревенчатыми стенами, в самом воздухе – повсюду мерцали крошечные голубые огоньки. Они пульсировали в такт её дыханию, то угасая, то вспыхивая ярче. Орина видела их не глазами – она ощущала их присутствие каждой клеточкой тела. Воздух наполнился еле слышным трепетом множества полупрозрачных крыльев, тончайшим звоном, словно тысячи крошечных колокольчиков звенели на ветру.
– Иди… – прошелестели голоса, переплетаясь в единую мелодию. – Иди в горы… Мы ждём тебя… Мы покажем тебе…
Каждое слово резонировало внутри неё, пробуждая мучительное желание подчиниться. Орина зажала уши ладонями с такой силой, что перед глазами вспыхнули красные пятна. Горло сдавил беззвучный крик – она боялась, что если откроет рот, то не сможет сопротивляться зову.
– Тише, девочка моя, – прохладная рука легла на её пылающий лоб. Велирима возникла из темноты. – Не слушай их шёпот, не смотри на их огни.
Она гладила волосы дочери медленными, размеренными движениями. Её голос был тих, но в нём звучала властная сила, заглушавшая зов светочниц:
– Спи, дитя моё. Время ещё не пришло. Они не заберут тебя… пока не пришло время.
Орина тихо всхлипнула и с горечью произнесла:
– Какое время, мама? Ты ведь снова утаиваешь от нас что-то важное…
Велирима не ответила, лишь крепче прижала дочь к себе, стараясь успокоить. В доме вновь воцарилась тишина, нарушаемая только далёким потрескиванием поленьев в печи. Дарина, лежавшая на другой стороне комнаты, внимательно вслушивалась в разговор. Она чувствовала отчаяние матери и понимала: та изо всех сил сдерживается, не решаясь доверить дочерям страшную тайну. Но что за тайна это была, и почему Велирима молчит, когда опасность нависает всё ближе?
Под самое утро, когда первые тусклые полосы рассвета коснулись оконных проёмов, дверь в дом неожиданно распахнулась со стуком. На порог вбежала соседка – бледная, взъерошенная, едва дышащая от спешки. Голос её сорвался на крик:
– Нашли… нашли ещё одного! Мёртвого! Теперь в лесу… Мать там плачет, над телом…
Велирима подскочила, побелев лицом:
– Когда?!
Женщина едва переводила дыхание:
– Ночью пропал. Говорил, светочницы зовут его. Всё рассказывал матери, а та не послушала…
Дарина вскочила на ноги, сердце болезненно сжалось в груди. Орина приподнялась на локте, глаза её широко раскрылись от ужаса. Значит, это не просто сны – её действительно могли увлечь за собой духи воздуха. И на месте того мальчика могла оказаться именно она.
Велирима вскрикнула и всплеснула руками:
– Гора, спаси и сохрани нас… Опять беда!
Скрипнула половица, и в дверном проёме, оттеснив соседку, появился старейшина Петрий. Его суровый, тяжёлый взгляд остановился на лице Велиримы, затем скользнул по лицам девушек. Повернувшись к соседке, он кивнул ей и жестом попросил удалиться. Когда женщина вышла, старейшина заговорил хриплым голосом:
– Творится что-то страшное, Велирима. Люди в панике. Старики снова вспомнили о проклятии и о давнем долге. Пока никто не произносит имён вслух, но уже шепчутся, что беда связана с вашим домом. Прости, но я не знаю, как их успокоить. Ты сама должна понимать…
Он не договорил, осёкся, не желая напрямую обвинять. Но взгляд его был полон тревоги и предупреждения. Дарина ощутила, как внутри неё поднимается ледяной холод страха. За дверью уже слышались плач и крики односельчан. Велирима, прижав руку к груди, тяжело вздохнула и произнесла:
– Я понимаю, Петрий. Но… я пока не могу…
Старейшина горько усмехнулся, словно ожидал именно такого ответа.
– Все говорят, ты хранишь какую-то тайну и не желаешь раскрывать её. Люди боятся, Велирима. Не заставляй меня принимать крайние меры. Ясница сейчас стоит на краю пропасти.
Велирима с трудом кивнула. Было видно, как внутри неё идёт борьба между страхом и долгом, но она так и не произнесла ни слова. Петрий вышел за порог, и в доме вновь наступила тяжёлая тишина.
Мысль, холодная и ясная, пронзила сознание Дарины: скоро их семью сделают виновницей всех бед. Конец придёт не от чудовища из леса, а от рук соседей, с которыми они делили хлеб и соль долгие годы.
Мать замерла посреди комнаты – высокая фигура, отбрасывающая длинную тень. Она кусала губы до крови, а пальцы нервно теребили край фартука, оставляя на ткани тёмные пятна. Орина сжалась в комок на скамье, уткнувшись лицом в ладони. Её плечи дрожали в беззвучном плаче – она давно научилась рыдать так, чтобы никто не слышал.
Дарина подняла глаза к окну. Небо над Ясницей наливалось тяжёлым лиловым светом. Ни одной птицы, ни единого облака – только пульсирующая, нездоровая муть, предвещающая не грозу, а нечто более страшное.
По улице растянулась зловещая процессия – люди с факелами двигались к опушке леса, где лежало растерзанное тело. Огни колыхались в сумеречном воздухе, запах горящей смолы проникал в дом, смешиваясь с ароматом сушёных трав. Дарина подумала о том, как быстро случилась новая беда – дети Ясницы исчезали один за другим.
– Ничего уже не скрыть… – Голос Велиримы прозвучал надломлено. Она обхватила голову руками, пытаясь удержать рассыпающиеся мысли. – Придётся нести ответ… перед всеми… Ох, гора, гора… – Её шёпот перешёл в стон. – О, Златомать! Ты решила всё-таки покарать нас?
Последние слова повисли в воздухе недосказанной тайной. С улицы донёсся новый крик – ещё более отчаянный, чем прежде. Дарина вздрогнула: неужели новая жертва? Беда накатывала на Ясницу волнами, каждая следующая страшнее предыдущей. Что же будет дальше?
Дарина и Орина переглянулись. В глазах обеих застыл один и тот же вопрос: бежать на помощь или прятаться? Мир вокруг них рушился, и они не знали, как его удержать.
Велирима быстро шагнула к двери и с тревогой выглянула наружу.
– Мама! – окликнула её Дарина. – Ты ведь уже начала говорить! Скажи, наконец, что ты скрываешь?
Велирима отчаянно мотнула головой. В её глазах блестели слёзы.
– Нет, девочки… не сейчас. Разве вы не слышите, там беда? Может, кому-то нужна моя помощь…
Она быстро выскочила во двор, Орина метнулась следом. Дарина сжала зубы от злости, но пошла за ними, чувствуя себя беспомощной. Опять мать уклонилась от ответа, и это выводило её из себя.
Мимо неё вихрем пронёсся старейшина Петрий. Его обычно размеренные движения сменились тревожной спешкой – он не шёл, а почти бежал, едва касаясь земли. Когда он поравнялся с Дариной, их взгляды встретились. В глазах его плескалась такая бездна ужаса, что девушка пошатнулась, как от удара.
Собрав остатки мужества, Дарина двинулась вслед за старейшиной. Каждый шаг давался с трудом.
Петрий уже догнал Велириму. Его рука легла на её плечо – не задерживающий жест, а предупреждение. Что-то в его прикосновении говорило: «Приготовься. То, что ты сейчас увидишь, изменит всё».
За калиткой клубилась толпа. Люди сбились в плотное кольцо, их спины, плечи, затылки сливались в единую, колышущуюся массу. Странный звук поднимался над ними – не рыдания, не крики, а низкий, утробный стон.
Велирима рванула вперёд с неожиданной для её возраста силой. Люди расступились неохотно, как вязкая жижа. Дарина протиснулась следом и застыла, поражённая зрелищем: посреди утоптанной земли лежало маленькое тело. Девочка не старше восьми лет, в простом холщовом платьице, теперь превратившемся в лохмотья, пропитанные кровью. Её светлые волосы разметались вокруг головы подобием нимба, а голубые глаза, широко распахнутые, смотрели в небо с немым вопросом. Но страшнее всего были глубокие борозды на её теле – не следы ножа, а когти гигантского зверя вспороли плоть, обнажив рёбра.
Рядом с телом, раскачиваясь из стороны в сторону, стоял на коленях отец девочки – Марон, известный в деревне охотник. Его лицо превратилось в маску безумия, покрытую разводами крови и грязи. Сильные руки, способные сломать шею волку, сейчас беспомощно сжимались в кулаки, чтобы снова разжаться.
– Чудовище… – хрипло выдавил он, глядя не на людей, а куда-то сквозь них. – Оно пришло из леса… огромное… я никогда… никогда такого не видел…
– Что за чудовище?! – выкрикнул кто-то из толпы.
– Как оно выглядело? – подхватил другой голос.
Молодой рудокоп, чьё лицо побелело от гнева и страха, шагнул вперёд и схватил Марона за плечо:
– Ты охотник! Почему ты её не защитил? Почему не убил эту тварь?!
Марон поднял голову. В его глазах плескалось такое отчаяние, что даже самые гневные крики смолкли.
– Я пытался, – прошептал он, и эти слова утонули в рыданиях. – Оно было слишком быстрым… слишком сильным… Стрелы отскакивали от его шкуры…