Девятигранник

Валентин

В офис я обычно прихожу раньше всех. Не потому, что боюсь опоздать. Просто не хочу опаздывать. У нас ведь как бывает – один раз опоздаешь и всю жизнь, потом носом будут тыкать. Так что лучше уж повода не давать. Хотя если быть честным, то кое-кому у нас в компании это постоянно сходит с рук. Вот, к примеру, Юля Розанова. Редкий день бывает у нее без опозданий. И что бы вы думали? Ругал ее кто-нибудь хоть раз? Да никогда. Ей, конечно, многое позволено. Она красивая. На нее многие засматриваются и наш босс в том числе. Интересно спит она с ним или нет? Я часто об этом думаю, особенно по ночам. И тогда эти мысли переходят в мучение. Ворочаюсь, целую ночь не могу заснуть. Иногда такое происходит, что об этом и рассказывать то стыдно. Даже маме. Я и не рассказываю. Это мой маленький секрет. Имею же я право на свои маленькие секреты? Имею. И знаете что? Хранить их внутри себя и иметь знание, доступное только тебе, это очень круто. Это добавляет значимости. Как, например, с тем случаем, когда Брусницкий опозорился перед начальством во время презентации. У него тогда во время выступления так живот схватило, что он прямо мимо стола с приглашенными инвесторами в туалет выбежал. И не добежал. Вот думаю сейчас об этом, и даже хихикать хочется от радости. Никто же не знает, что это я ему слабительного в кофе подсыпал. Да такую дозу, что ей коня можно было бы свалить. Он тогда несколько дней в больнице пролежал.

Я довольно откидываюсь на свой стул и жмурюсь от удовольствия. Как он тогда орал. Как на него тогда начальник злился. А поделом этому хлыщу. Он и в школе меня всегда унижал. Я когда увидел, что он в нашу компанию работать пришел, глазам своим не поверил. Вот надо мне было на другой конец города ездить, чтобы потом Брюса на работе встретить. Брюс – это его школьное прозвище, которым он всегда гордился. В общем, мне и до его прихода здесь несладко жилось, а теперь уж и подавно. Он ведь болтун, каких мало. И обо всех своих гадких приколах надо мной раззвонил на весь офис. И как на крючок в раздевалке меня повесил и сверху куртками прикрыл, и как в женскую раздевалку без трусов затолкал. Обо всем. Сволочь. Да его не пургеном его крысиным ядом надо было травить. Но всему свое время.

Дверь открывается и на пороге с ведром и тряпкой возникает наша уборщица тетя Клава. Она первая приходит в офис. Если не считать меня.

– Опять ни свет, ни заря явился, убогий? – беззлобно спрашивает она, – эх не спится тебе. Спал бы да спал.

– Не спится, тетя Клава, – я пожимаю плечами и на всякий случай улыбаюсь. Мало ли что. Вдруг она наябедничает, что я месяц назад мусор со стола выкинул не в общий контейнер, а в урну перед кабинетом босса? От нее всего можно ожидать. Вон как глазами меня ест. Прямо не уборщица, а прокурор.

Она между тем начинает нехотя елозить влажной тряпкой между столами.

– Жениться тебе надо, чудо ты дивное, – не в первый раз она заводит об этом разговор, – я ж тебе Любку свою сватала еще в позапрошлом году. Надо было тебе соглашаться. А теперь поздно. Замужем Любаша и ребеночка ждет.

Я недовольно морщусь, благо мерзкая бабка от меня отвернулась. Вот еще. Женить меня вздумала. На какой – то деревенской особе. Нам с мамой она не понравилась. Я тогда в позапрошлом году проследил за уборщицей, выяснил, где она живет и по совету мамы просидел в засаде целые выходные, чтоб все узнать о своей возможной невесте. И выяснил, что она, во-первых, толстая. Во-вторых, у нее рыжий цвет волос (а это, как известно, яркий признак вырождения) и в – третьих, совершенно не читает классиков. Ну, об этом я наверняка знать не мог, но мы с мамой пришли к однозначному выводу, что иначе, и быть не может.

Телефонный звонок прерывает ход моих мыслей. Мама звонит. Я беру трубку и говорю: – Алло.

– Валентин, – сегодня голос мамы звучит слабее, чем обычно, или это мне кажется?

– Да, мамочка.

– Ты добрался? Ты уже в учреждении?

Мамочка у меня по образованию филолог. Она преподавала словесность в школе, где я учился.

– Да, мама. Я уже за столом.

– Ты позавтракал и принял свои лекарства?

– Да, мама, не волнуйся все нормально.

– Нормально? Не лги мне, Валентин! Материнское сердце не обманешь! Мне прекрасно известно, что в последнее время ты пренебрегаешь кипяченым молоком, а это верный рак желудка в твои годы!

Я ненавижу кипяченое молоко. С детства. Еще, будучи маленьким мальчиком, я ненавидел его всей своей детской душой. И осторожно спаивал ненавистное питье нашему котенку. Закончилось это плохо для нас обоих. Мама, как обычно, обо всем узнала (она всегда обо всем узнает) и немедленно выставила котенка на улицу. Мои просьбы и слезы она попросту не заметила. И запретила мне впредь держать в доме любых животных. Однажды я ее все же ослушался…

– Мама, ты ошибаешься, – мирно отвечаю я, – я каждое утро выпиваю по половине стакана.

Но не кипячу его. Так и хочется мне добавить. Но я сдерживаюсь.

– Смотри, Валентин, – в голосе мамы появляются угрожающие нотки, – твоя ложь легко может свести меня в могилу. Ты вычистил свой костюм? Не забывай ухаживать за ним, помни, что это выходной костюм твоего отца. Изволь относиться бережно к его памяти.

– Да, мама. Я не забываю, мама.

– А этот ужасный Брусницкий? Он все еще работает с тобой в одном присутствии и постоянно тебя терроризирует? Я решительно настаиваю, чтобы ты переговорил со своим начальником (это слово звучит у нее с оттенком брезгливости) и потребовал прекратить произвол в отношении тебя.

– Я обязательно поговорю с ним, мама.

– Когда, Валентин? Когда ты наберешься духа? К этому времени я уже испущу свой дух, слышишь ты неблагодарное животное? Я, которая все эти годы холила и пестовала тебя, как…

Я опускаю руку с телефоном. Весь дальнейший монолог я знаю наизусть и с точностью до секунды могу спрогнозировать его завершение. Когда я вновь поднимаю телефон к уху, я слышу уже его окончание.

… А впрочем, живи, как знаешь. А я вынуждена прервать этот бесполезный разговор мне нужно принять лекарство. Но к этому диалогу мы еще вернемся.

В трубке короткие гудки.

Я опускаю телефон и вздрагиваю от неожиданности. Прямо на моем рабочем столе, вернее на его краю сидит и улыбается мне самым подлым образом мой школьный товарищ. Мой давний кошмарный сон. Брусницкий.

– Привет, Ляшкин, – дружелюбно обращается он ко мне.

– Я Ляшов, – угрюмо бурчу я в ответ.

– Да какая разница, – Брюс улыбается еще лучезарнее, – у меня к тебе дело на сто миллионов.

Так. Значит, будет о чем-то просить. И уж в этот раз я точно ему откажу. Пора ответить ему за все его оскорбления.

– Денег нет, – предупреждаю его я как можно тверже.

– Да нужны мне твои гроши, – с обидой отвечает он и, пригнувшись ко мне, говорит чуть тише, – ты хоть помнишь, что сегодня за день?

– А какой сегодня день? – я тоже почему-то начинаю говорить шепотом.

– Сегодня у Юли Розановой день рождения, – торжественно говорит Брюс и поднимает вверх указательный палец, – там тоже в курсе и хотят ее поздравить. Ты же заметил, что она у нас на особом положении.

Ах, сука. Значит, точно с боссом спит. Так я и знал. Но вслух говорю:

– Конечно, заметил. И что теперь?

– Надо поздравить, – резюмирует Брусницкий и разводит руками, – а поскольку ты у нас самый аккуратный с точки зрения товаров, то вся надежда только на тебя.

– Да, да, – мямлю я и вдруг меня осеняет, – подожди, у нее ведь в октябре день рождения. Перед днем учителя. Я как раз маму поздравлял и…

– Точно, – хлопает себя по лбу Брюс, – не день рождения, а именины. Теперь модно именины отмечать. Ты ж знаешь?

– Ну да, – отвечаю я.

– Вот и славно, – он хлопает меня по плечу, – значит, в обед дуй в магазин и минут за пять до окончания обеда здесь встречаемся. Встретим ее, когда она от начальства пойдет. Сначала они ее поздравят, потом мы всем отделом. Деньги тебе потом соберем. Ты уж там не жмись. Шампанское там, букет непременно. Можешь игрушку мягкую добавить. В общем, не мне тебя учить.

Он уходит, а я остаюсь думать о том, как все это пройдет. Ведь это конечно здорово, что такой шанс выпал. Вот будем мы поздравлять Юлию, и она обязательно спросит: «Кто же это купил такое хорошее Шампанское из натуральных продуктов как раз, такое как я люблю»? Брусницкий, конечно же, захочет все лавры себе присвоить и скажет, что это он все принес, но все остальные от такой несправедливости загудят и вытолкнут меня вперед. А Юлия тогда подойдет ко мне и скажет: «Валечка, я так ошибалась в отношении тебя. Я очень хочу познакомиться с твоей мамой. Я понравлюсь ей, и мы будем дружно жить втроем». Она переедет к нам с мамой, мы поставим ширму посреди комнаты, чтоб не мешать, когда мама отдыхает, а потом, когда мама увидит какая Юлия чистоплотная и хозяйственная, она разрешит нам переехать в квартиру, напротив, которую сдает мамина подруга Софья Марковна. А летом мы обязательно поедем все вместе на дачу, и нам вдвоем будет легче катать маму по лесу на коляске. Она очень любит лес, но не любит ходить по корням, а одному ее бывает очень тяжело возить. Вот вдвоем это совсем другое дело. А еще можно будет наконец-то поехать на море. Я его еще не видел, только в кино и на картинках. Очень хочется почему-то узнать, как оно пахнет. Нужно только придумать, куда именно в Сочи или в Крым, потому что…

– Заснул что ли?

Я вздрагиваю. Наверное, снова замечтался. Со мной такое бывает. Прихожу в себя только для того, чтобы снова чуть не потерять сознание. Сама Юлия сейчас стоит прямо передо мной и даже мне улыбается.

– Нет, – я пытаюсь, что-то сказать, а язык меня слушается плохо.

– Неважно, – Юлия слегка морщит нос, – Ляшкин, ты мне друг?

– Я Ляшов, – машинально поправляю ее я, и снова замираю, не зная, что ей ответить.

– Друг? – более требовательно спрашивает Юлия.

– Ммм, – я в ответ киваю головой.

– Тогда вот, – Юлия кладет мне на стол ворох бумаг, – у меня дело очень срочное, уехать надо, а за этот отчет с меня сегодня шкуру обещали спустить. Ты уж будь другом, проверь что там и, как и если что подправь, ты же умеешь. Потом его на стол в приемной положи, скажи, что Розанова передала. Ну, – она делается строгой, – справишься?

Я киваю головой и вдруг брякаю: – А к обеду вернешься?

Юлия, которая уже развернулась, чтобы уйти смотрит на меня через плечо с удивлением и непониманием.

– Ляшкин, – говорит она почти ласково, – я же тебе сказала, что неотложное дело. До обеда неотложные дела не заканчивают. Мне бы до вечера справиться. Давай, – она кивает на папку, – действуй. И чтоб мне за тебя потом не краснеть.

Стук ее каблуков отдается у меня в голове, словно удары молотком по крышке моего гроба. Брусницкий. Какой же он все – таки обманщик. Взять Брюса. С наслаждением подумал я. Взять за волосы. С силой ударить лицом о стену. И бить вот так раз за разом, пока лицо его не превратится в сплошное кровавое месиво, пока он не начнет зубы выплевывать один за другим, пока он…

– Чего подходила?

Я снова замечтался и теперь у моего стола снова Брусницкий. Сегодня ко мне просто паломничество какое-то.

– Я все знаю, – с обидой говорю я, – нет никаких именин, она уедет на целый день. А мне, – киваю головой на бумаги, – еще и работу свою подбросила.

– Ляшкин…

– Я Ляшов…

– Нет, – Брюс берет меня за шиворот и смотрит прямо в глаза, – Ты Ляшкин. Ты был и останешься Ляшкин. Тупой, жалкий и трусливый уродец, который сделает все, что ему велено. Пойдешь, как договорились и все купишь. Ты меня понял?

– Но Юлия…

– Она пошутила, – Брюс же сейчас нагло мне врет, я это чувствую, я это знаю, – она приедет, и мы ее поздравим. Если ты, конечно, не подведешь весь отдел и меня лично. А ты ведь помнишь, что бывает с теми, кто меня подводит лично?

Я молчу. Он отпускает мой воротник.

– Вот и умница. Хороший мальчик Валя. Без пяти два ты здесь с бутылкой и букетом. Опоздаешь хоть на минуту…

Я вздрагиваю.

– В общем, ты меня понял.

Он сильно хлопает меня по плечу и уходит. Я закрываю глаза. Нет. Так дальше продолжаться не может.

Эльвира

Хорошо спланированный день – это ключ к успеху. Попробуйте как-нибудь на себе этот простой способ улучшить свою жизнь. Встаньте на час раньше, чем обычно. Примите контрастный душ. И с ясной головой тщательно проанализируйте сегодняшний распорядок. Где в нем слабые места. Где в нем возможность для творческого подхода. Где в нем время для обязательной эмоциональной разгрузки. Отдыхать тоже надо. А то от работы можно и раньше времени в ящик сыграть. И вот когда вы целиком и полностью мысленно пройдете по всему заданному маршруту, считайте, что дело сделано наполовину. Наполовину – это потому, что, как правило, есть винтики, которые могут одним своим тупым поворотом отправить весь ваш наполеоновский план коту под хвост. Есть такие не побоюсь этого слова «уроды», которым и делать то ничего не надо для того, чтобы вам тупо подставить. И сидят они эти бездельники и спят и видят, как бы присвоить себе плоды вашего труда, вашей мозговой активности. И что характерно, им частенько это удается. Но не в моем случае. У меня эта банда проходимцев вышколена, как дворецкие в английских замках. Шаг влево, шаг вправо. Расстрел из рогатки. С ними иначе нельзя. Стоит только на минуту расслабиться – так и норовят соскочить с дела или вовсе его испортить. Строгий контроль с мое стороны и полное подчинение от них.

И сегодня после контрастного душа и обязательной медитации я как обычно начала подтягивать эти винтики. И как оказалось не зря.

– Дронов, здравствуй, родной. Я тут поступления просматривала, что у нас по делу Ивановой? Ты вроде мне еще три дня назад доложил, что вопрос решен. А по бумагам не складывается. Как объяснишь?

– Эльвира Натановна, я же вам докладывал. По основному долгу расчет произведен полностью.

– Это я вижу. Что с процентами, родной мой человек?

– Эльвира Натановна, – замялся мой подчиненный, – там такое дело…

– Слушаю внимательно.

– Ну, по факту заемщик не она.

– Да ты что, – изображаю удивление и скорбь.

– Да, – воодушевляется мой недалекий собеседник. Наверное, я была слишком убедительна в разыгрывании драмы, – кредит ее сын брал, а с ним недавно на стройке несчастный случай произошел и он…

– Дронов, – перебиваю я этот словесный поток, – давай по существу. Страховку он не оформил?

Молчание.

– Я не слышу ответа на поставленный вопрос.

– Нет, – наконец цедит Дронов, – отказался.

– А раз отказался, то пусть это будет уроком для всех хитрецов, которые хотят сэкономить пару тысяч на платеже и при этом не боятся подставить своих родственников. Езжай туда, бери пристава и решай вопрос. У него вроде машина осталась?

– Дочь, – сухо отвечают мне, – дочь у него осталась. Ее тоже описываем?

– Если будут принимать к оплате, то опишем. Даже не беспокойся. С места позвонишь, а сейчас бегом вопрос решать.

Кладу на стол телефон и с чувством выполненного долга потягиваюсь. Эх, как же здорово все-таки жить. За спиной слышу чьи-то неуверенные шаги. Разворачиваюсь на табуретке. И нос к носу сталкиваюсь с моим сыном.

– Доброе утро, мамочка, – он подходит и после какой-то неловкой паузы целует меня в щеку, которую я ему подставила.

– Привет, дефективный, – бодро отвечаю ему я и взъерошиваю ему прическу, – а подстричься то тебе не мешало бы, а то скоро косы заплетать будем.

– Это я для роли отращиваю, – сын осторожно снимает мою руку со своей макушки.

– У нас к выпускному вечеру готовится постановка спектакля «Евгений Онегин», я играю Ленского.

– Неудачника, – констатирую я, – даже тут выбрал, тряпку, а не роль.

– Почему это, – он вспыхивает до корней волос, – Ленский честный и порядочный. Он за любовь…

– Пристрелили его, – отмахиваюсь я от сына, – а остальное все меня не интересует. Если бы он был прав, то убил бы Онегина. А раз его убили, значит, он просто неудачник. Надо будет позвонить твоей классной даме, чтоб роль тебе другую дали.

– Зачем? – теперь он побледнел, – не надо. Ты не можешь…

– Я? – я встаю с табуретки и приближаюсь вплотную к сыну, – я чего-то не могу?

– Ну, мама, – кажется, что сейчас он заноет, – ну не надо ну я очень тебя прошу.

– Тряпка, – презрительно сквозь зубы тяну я, – весь в своего отца. Такой же никчемный. Такой же вечный слизняк. Хорошо, что хоть я у вас есть мужик в этой семейке.

– Очень хорошо.

Это еще один бесполезный член общества вмешался в наш разговор. Пока я с сыном провожу воспитательную работу, подкрался так сказать незаметно. Вот чего он меня так раздражает? Вроде бы выходила за него замуж, был мужчина, как мужчина. Нормальный такой. Что с ним сталось за эти годы, что он скукожился весь как старый башмак. Без слез не взглянешь. Ходит и нудит. Нудит и ходит. На сына не ори. В покое его оставь. Не ругайся. В доме не кури. Да если разобраться, то на самом деле это он воспитанием сына должен заниматься. Если он сам не учит, не воспитывает, то кто должен мужика растить, если не я. Как же он меня бесит иногда. Даже просто своим видом, своей походкой. Одеждой этой своей. Работой своей. Учитель рисования. Я думала, он художником станет. А он как был никто так никто и остался. И на все у него один ответ. «Не ругайся». Да если только захочу, я такой ор подниму, стекла в доме вылетят. На Марс. Я всегда права. И все, что есть мое.

– Тебе чего? – неприветливо гляжу я на суженого.

– И тебе доброе утро, Эльвирочка, – муж идет к раковине, споласкивает грязную чашку и ставит ее под кофе машину.

– Ты одевайся и иди, а то опоздаешь, – это он сыну. Сын словно только и ждал этой команды, буквально исчезает с глаз долой.

– Ну что ты к нему снова прицепилась? – миролюбиво начинает заводить свою шарманку муженек, – учится, по улицам не слоняется без дела, вот занятие любимое нашел. Что ты от него хочешь постоянно?

– Я? – на минуту я даже задыхаюсь от гнева, – да если я его не буду уму разуму учить, из него ничего толкового не выйдет. Будет что-то вроде тебя. Ни два, ни полтора. Ты бы, кстати, вместо того, чтобы вмешиваться, поддержал бы меня. А то от тебя слова умного не дождешься. Так ты если своих мыслей не имеешь, слушай, что другие говорят. И поддерживай.

– Может, мне и поколачивать его начать? – муж явно насмехается и меня это заводит еще сильнее.

– Если для дела, то можно и начать, – огрызаюсь в ответ, – мой папа мог по делу и подзатыльник дать и ничего. Только выросла умнее.

– А счастливее стала?

А вот это уже интересно. Никогда раньше муж в своей философии миролюбия не заходил так далеко? Это что? Рожденный ползать решил хлопать крыльями? Бунт на корабле? Надо в зародыше эту заразу выжечь.

– Ты со мной о счастье решил поговорить? – говорю как можно спокойнее и безмятежнее, – про рай в шалаше? Или мне тебе счета за квартиру отдать? Чтоб ты понял, что с твоей нищенской зарплатой ты можешь мыться раз в неделю, свет включать на полчаса в день и жить на десяти квадратных метрах?

Муж морщится лицом, но молчит. Нечем крыть этому нищеброду.

– Ты мне про мир во всем мире? А что ты сделал для этого мира? Ну, может картину нарисовал, чтоб народ восхитить, или расписал собор какой-нибудь? Что ты вообще сделал для мира, чтоб меня учить жить?

– Я учу детей видеть прекрасное, – тихо отвечает муж, – они на моих уроках познают красоту и имеют дерзновение ее выразить через холст.

– Можно я это запишу? – я складываю руки, и делаю одухотворенное лицо. Делаю вид, что смахиваю слезу умиления и продолжаю.

– Про прекрасное будущее и про холст мне очень понравилось. Холст я тебе регулярно покупаю сама. На средства, заработанные с твоей точки зрения некорректно. И это не мешает тебе на нем писать свои пейзажи. Если хочешь знать…

Звонит телефон. Начальник. С утра? Что-то срочное.

– У меня звонок, – быстро говорю я мужу, – но мы с тобой еще не закончили, – и уже в трубку, – слушаю, Сергей Борисович!

– Эльвира Натановна, у нас проблемы.

– Слушаю еще внимательней.

– Как можно внимательней, пожалуйста. Я тут читаю запрос из прокуратуры как раз по вашему профилю. Фамилия Иванов вам что-то говорит?

– Да, дело в производстве, сегодня как раз…

– Сегодня как раз приезжайте в офис, возьмите у секретаря все необходимые бумаги и поезжайте, голубушка, в прокуратуру. Там очень много всего написано, на месте разберетесь. Угрозы, шантаж, запугивания, превышение полномочий, в общем, есть о чем поразмыслить и вам и мне. Да, юриста с собой захватите обязательно. Ну, а после обеда ко мне, пожалуйста. У нас расширенное заседание Правления, на нем мы все вас и послушаем. Очень много вопросов к вам накопилось, голубушка.

В трубке гудки, а в голове гул. То, что босс меня называл «голубушка» это очень нехороший знак. Это отвратительный признак. В его устах это самое жуткое ругательство.

– Мне надо ехать, позже договорим, – не глядя на мужа, бросаю я и быстрым шагом иду одеваться.

– Что-то случилось?

– Не твое дело, – отрезаю я, – иди и рисуй.

Как же меня все это достало вокруг. Что за жизнь, когда вокруг только козлы и недотепы. Так больше продолжаться не может.

Настя

Больше всего на свете я люблю тишину. Наверное, поэтому и застряла в школьной библиотеке. Потому что ничего здесь нет кроме тишины. Ни денег, ни перспективы. Только книги и плакат «Не разговаривай громко! Ты в читальном зале!» Тишина и книги. Вот и вся моя жизнь. Читать я любила всегда. Читала днем, ночью, на прогулке на лавочке, дома в ванной, даже перед сном под одеялом лежа, тоже с фонариком читала. У меня очень здорово развито воображение. Я, например, очень придирчиво отношусь к фильмам, которые сняты по моим любимым книгам. С девчонками во дворе бывало, что до слез спорила. Они мне пытались доказать, что незачем столько времени над книгами просиживать, достаточно прийти в кино, там за полтора часа все содержание ярко красочно и доступно изложено. Глупые. Им почему-то казалось, что чтение для меня какой-то нелегкий труд, какая-то повинность, которую я сама себе навязала. А это не так. Это же целый мир. Мой собственный совершенно чудесный мир. И еще неизвестно, который из них настоящий. Тот, что вокруг нас или тот, что в моей душе. И в моем воображении артист, который играл де Бюсси, вовсе на него не похож. Ну, какой же Бюсси из Терлинского? Он в лучшем случае Монсоро. А то и вовсе Николя Давид. Почему этого никто не понимает, разве я одна это вижу?