Растерянный. Записки. Письма. Повесть

© Владимир Владыкин, 2024

ISBN 978-5-0065-0047-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Владимир Владыкин

РАСТЕРЯННЫЙ

Записки Письма Повесть

Сборник прозы В. А. Владыкина под общим названием «Растерянный» относится к раннему периоду творчества. К повести с одноимённым названием также примыкают – «Записки плохого семьянина», «Письма к девушке» и др. События происходят в эпоху «развитого социализма». Автору близок жанр психологической прозы. Он традиционно затрагивает этические, нравственные, социальные проблемы, автор умеет подмечать социальные явления. Он касается той среды, в которой преобладают потребительские тенденции. Автор хорошо знает жизнь, ему удаётся создавать выразительные образы и стилистически добиваться полифонического звучания.

Автор прошёл разностороннюю школу жизни. Служил в армии, работал на стройке, фабрике, заводах, бане, школе, ряде областных газет.

Владыкин – автор также исторических, социально-криминальных и психологических романов, повестей, рассказов. Роман «Юлия» входил в областную школьную программу по нравственному воспитанию. Десять лет издаёт журнал «Новый литератор».

ЗАПИСКИ ПЛОХОГО СЕМЬЯНИНА

1

…И стала она внимательно читать, быть может, и не нужно было знать преждевременно. Её мучили смутные догадки, что это же не её, а его жизнь. В записках он запечатлел то, как он жил с другой, до своего приезда к ней. И вместе с тем она понимала, что с его позволения вторгалась в чужую жизнь. Но хорошо ли это или нет, она не знала. Хотя любопытство было сильней её воли, с чем не могла ничего поделать. И потому она читала:

Наше с Ларисой знакомство началось сначала на дне рожденья у одного общего знакомого и её подруги. Но наши отношения тогда не задались. А только осенью, на городской танцевальной площадке, куда я пришёл в поисках своей бывшей девушки. Дома её не было. Но её я не нашёл, наверное, так было угодно Богу, зато встретил свою знакомую по работе на одном предприятии. Лариса стояла с подругой, она подозвала меня, познакомила с ней и попросила постоять с ними, так как какой-то пьяный тип назойливо приглашал одну из них на танец. Своей настырностью он так надоел девушкам, что они не чаяли, как отвязаться от него. Когда он увидел меня, то тут же удалился. И вот объявили белый танец, Лариса извинилась перед Людмилой и пригласила меня.

Этот танец для нас был не последним, мы танцевали и танцевали, а потом я напросился их проводить.

– Я чувствую, мне придётся с вами быть вместе до конца вечера. Надеюсь, вы не станете возражать?

– Ну, сделай нам такую милость! – весело проговорила Люда, несколько иронично.

До самого их местечка мы весело болтали и не заметили, как прошли главные городские арочные ворота. Лариса жила чуть дальше своей подруги Людмилы Д. Мне ничего не оставалось, как проводить её…

Не буду говорить, как развивались наши добрачные отношения, но скажу лишь, что точно так же, как и у всякой влюблённой парочки.

Через полгода сыграли свадьбу, после которой наша с Ларисой жизнь потекла, как у всех молодожёнов, довольно ровно без каких-либо предпосылок к разногласиям.

Первые две недели мы только присматривались друг к другу, скоро я стал понимать, что свидания – это совсем не то, что жить совместно. Мы бывали в ресторанах, в театре, посещали киносеансы, концерты таких заезжих звёзд, как Джордже Марьянович, Радимила Караклавич и многие другие, но в основном это были уже отечественные…

Но вернусь к нашим истокам тех дней, когда завязывалась наша непростая дружба, которая переросла эти рамки…

Весна в тот год наступала дружно и весело. Погода стояла великолепная. На деревьях из прорвавшихся почек раньше обычного срока распускались листочки.

В первых числах апреля почки на абрикосах только наклюнулись, и вот они дружно полыхнули бело-розовым цветом, испуская свой тонкий аромат, приманивая первых пчёл, которые вились дружно и жужжали стройным единым хором.

Через неделю с абрикос, а там и с яблонь, вишен, черешен полетели стайками лепестки, усеивая землю как первым снегом. Потом зацветали другие деревья, казалось, весна торопилась уступить место лету.

2

Через месяц после свадьбы между нами, молодыми супругами, начались первые разногласия. Скоро выяснилось, мы совершенно по-разному смотрим на жизнь. Я знал, что у Ларисы до меня был парень, перед нашей свадьбой она получила от него из армии письмо и дала мне его прочитать. Из-за него чуть не расстроилась наша свадьба. Им оказался Николай Полесник, который пытался вернуть прежние с ней отношения. Я служил в армии и знал, как происходит переоценка доармейских отношений с девушками. И не столько переоценка, а просто наступает скука, в такую ситуацию, я считал, попал и её бывший кавалер. И перепиской с ней решил скрасить нелёгкие армейские будни, о чём без обиняков, я сказал Ларисе.

– Какое же мне принять решение, что ему написать? – спросила она.

– И ты это у меня спрашиваешь? – удивился я.

В душе же моей копилось отчаяние, возмущение: неужели я должен стать её духовным наставником?

– Ты же, Валера, у меня всё знаешь, посоветуй?

– Я уверен, ты просто смеёшься надо мной?

– Нет, я совсем серьёзно!

– Значит, нам нужно расстаться, – сказал я обречённым тоном.

– Ты больше ничего не придумал?

– А что же я должен посоветовать, не отвечать ему? А потом будешь жалеть и меня обвинять, что я тебя обманул. Сама решай! Ты говорила, что любила его и была готова за него выйти замуж. Но только он тогда не захотел, видно, ещё для этого не созрел, а теперь ему скучно, может, даже жалко терять тебя, подожди его два года…

– И это всё?

– А что ты ещё хочешь услышать? – холодно, почти раздражённо ответил я, и с этими словами ушёл от неё.

На другой день Лариса позвонила мне на работу, что хочет меня увидеть. После смены мы встретились в центральном сквере. Я услышал от неё, что она отказала ему, переписку не поддержит…

Мы сыграли свадьбу, и уже после брачной ночи выяснилось, что она не девственница, это меня огорчило. Я вспомнил, что жена не зря как-то очень туманно рассказывала о характере своих отношений с Николаем. И теперь я считал, что она меня одурачила. Если бы призналась честно, наверное, я бы так близко это не воспринял и простил бы её. Она надеялась, что я не разбираюсь в женской физиологии.

Однако мы продолжали жить, я успокаивал себя тем, что у меня тоже было несколько добрачных связей. И потому полагал, что у неё, недоступной с виду, серьёзной девушки, какой она мне всегда представлялась, этого не должно было случиться. Словом, наша супружеская жизнь началась с её обмана. Но тогда я ещё не понимал, что она никогда не была настроена на искренние отношения, это куда ещё не шло по сравнению с тем, когда Лариса начала диктовать свои условия, то есть класть меня под свой каблук…

Говорят, что вначале между супругами всегда начинается, как бы борьба, кому быть главой семьи, о чём в старые времена женщине нельзя было и подумать. А тут ещё нравонаучал её родитель, а именно тесть. Пётр Андреевич, пребывая в благодушном настроении, говорил:

– У нас на дворе между мужчиной и женщиной эпоха равноправия. В семье нет слуг, а только супружеские обязанности. Она должна хранить семейный очаг, а ты, зятёк, его поддерживать, то есть быть добытчиком…

Ну и кто же против таких условий, однако, у тестя были свои представления, что должен делать зять, если живёт под их кровом. А тут ещё я страдал мнительностью, и поэтому мне казалось, что она относилась ко мне, как человеку, который должен во всём её слушаться. Однако я выказал себя строптивцем, отстаивающим свои убеждения и не способным ни на какие уступки. К тому же, во мне проснулась ревность к предшественнику, который оставил мне подпорченное наследство. Я полагал, что она ко мне намеренно безразлична, а стоило мне во всём с ней соглашаться, как я буду ею обласкан. Не знаю, жалела ли она, что вышла за меня, а не за того, кто лишил её девственности, для меня это навсегда осталось тайной.

Когда девушки теряют девственность, то многие из них на всю жизнь запоминают тот момент во всех подробностях. И не оттого ли для них это мгновение сильней брачной ночи. А если ещё и любили, тогда подавно. Лариса же в своих чувствах до конца была неуверенна, хотя в идеале это с ней должно было произойти исключительно по любви. Тогда ей об этом так и думалось, на самом же деле в момент потери девственности воображением любой девушки овладевает не одно любопытство: как это будет, а также и проснувшийся половой инстинкт. Он-то как раз и губит их…

Выяснив, что мы с ней разные люди, что полученным письмом Николай сумел пробудить у неё о себе воспоминания, и тем самым поколебать её чувства, мне надо было с ней расстаться. Я же искал повод для того, чтобы она отреклась от Николая. И Лариса это сделала, а мне не хватило благородства отступиться от неё ради её счастья с Николаем. Выходило, что я тоже обманул её. Ведь она продолжала любить не меня, а того, но пошла за меня, чтобы ему доказать, что её любит другой. Но она и сама однажды на вечеринке у друзей мне признавалась, будто любит меня, во что я на какой-то миг искренно поверил. А потом подумал, что эта волна любви ко мне пришла к ней под влиянием музыки, вина, и скоро эйфория схлынет и её окатит холодная волна рассудка. Она всегда понимала, что самые возвышенные чувства испытала с Полесником, а теперь надо просто жить ради того, за кого вышла замуж и внушать ему, что его пылко любит. Но в совместной жизни по всякому пустяку она стала ко мне придираться, например, почему я не выгладил (уже глаженную) сорочку или брюки. Хотя она знала, что я ходил всегда опрятным, но ради своего педантизма она заставляла гладить брюки каждый день. Лариса приучала меня извлекать из всего выгоду, эта её меркантильность донельзя меня раздражала, и мы начинали спорить. Я доказывал, что погоня за деньгами для меня не главное.

– Перестань, перестань! Я больше не хочу тебя слушать! – обрывала она меня с широко раскрытыми глазами, светившегося в них негодования.

– Что же я такого сказал?

– С твоей философией ты будешь нищим, тебя никто не поймёт, – доказывала она.

Я же считал, если достигну своей цели, то есть стану журналистом, достаток придёт сам собой. Поэтому сначала нужно было выучиться. Но дело в том, когда об этом я говорил ей раньше, Лариса говорила, что из меня не выйдет ни журналист, ни писатель. И потому жизнь надо строить так, как меня учили её родители.

3

Эти напрасные споры меня не приближали к ней, а только отталкивали. Мне даже было противно смотреть на то, как она раздевалась, и я отворачивался от неё к стене.

Она ложилась рядом так, будто между нами только что ничего серьёзного не случилось, и снова пыталась со мной заговорить на противную для меня тему – поиска дополнительного источника дохода. Мне же было ближе духовное общение. Но зная даже закоулки её души, я молчал, и скоро она отставала от меня и умолкала. Я мог не разговаривать с ней день и два, так как гордость заполняла всё моё существо. Она как бы заряжала меня своей гордостью, и тоже упорно молчала. Между нами пролегла невидимая пропасть разобщения и с каждым разом она расширялась до опасных размеров. Лариса обращалась ко мне довольно холодно лишь в тех случаях, когда приглашала к столу.

– Валера, ты будешь завтракать? – её лицо при этом выражало холодность и внутреннее раздражение, чего она умела не показывать. Но ледяной тон её выдавал с головой.

Я же упорно не отзывался и на работу отправлялся без завтрака.

Если это было в выходные дни, отказывался от приёма пищи дома и отправлялся в столовую, под видом, что мне нужно быть в библиотеке, где действительно готовил реферат или контрольную.

Поскольку мы жили с её родителями, завтраки, обеды, ужины всегда готовила тёща, Дарья Михайловна.

Как я мог принимать её стряпню, когда мои отношения и со старшими всё дальше заходили в тупик.

Прожив месяц, я заговорил о разводе, повторяю, как я мог есть то, что было приготовлено не моей женой? Но она не понимала даже этого. Меня услышала тёща и вошла в комнату.

– Нет, женился, так живи! – выпалила она и продолжала взволнованным голосом: – Ты знаешь, сколько мы с твоими родителями угрохали на вашу свадьбу?

– Меня это не интересует, – бросил я.

– А, тебя не интересует, так меня интересует! Ты оставь свои холостые привычки. Берись за семейный гуж! Вот что я тебе советую…

– Слыхал? Она тебе плохого не советует, – сказала жена.

Иногда я задумывался: зачем я навязываю ей свой образ жизни? Может, действительно я живу несбыточными химерами, относительно своих высоких устремлений?

Однако я не мог себя представить, занятым выращиванием поросят, а затем их резать и вывозить на продажу на рынок туши, как это делал тесть, а я ему старательно помогал вывезти на рынок сало. Я отдавал отчёт, что из меня никакой животновод и прочее, и прочее.

Но проходило время, я чувствовал, что от своей цели не могу отступиться, мне ничего не интересно, кроме того, чем я занимаюсь.

Однако я считал, что семейную жизнь должен строит мужчина, Лариса же пытается перехватить у меня инициативу.

Правда, не обладая диктаторским характером, к лидерству в семье я не стремился, а значит, совершал большую ошибку.

С ней я никак не мог договориться о том, что нам нельзя быть такими гордыми, неуступчивыми, надо уважать интересы другу друга и не отказываться от открытых доверчивых отношений.

А вместо этого мы возвели стену непонимания, потеряли друг к другу

уважение. Причём любовь в мелочах быта расползалась как ветхая ткань, замещаясь пресловутой привычкой.

4

После того, как узнал, что она беременна, я не стал заикаться о разводе. И наша жизнь пошла терпимо-вежливая, внешне можно было подумать, что мы нормально ладили: ходили в кино, театр, на концерты. Если первые дни после свадьбы я уходил на работу и целовал её, то через месяц этого уже не делал.

Что меня удерживало быть обходительным: гордость, отсутствие великодушия, её надменность, или боязнь попасть под её власть? Мне казалось, что отныне я должен ей уступать во всём. И потому даже дежурный поцелуй она бы воспринимала за мою покорность, принятие правил их быта. Но всё было проще, она однажды приоткрылась в одном почти откровенном разговоре.

Конечно, ей хотелось, чтобы вернуть заложенную традицию, но она проговорилась, что ко мне уже не испытывает прежних чувств и больше никогда не признавалась в любви. Когда вслух я об этом сожалел, она говорила, что к старому возврата нет, поскольку в ссорах растеряли свои чувства. И я невольно с ней соглашался, не задаваясь вопросом, разве можно спать без любви? Но если мы в этом друг другу не отказывали, значит, можно?..

Шло неудержимо время, стоял уже май, мы жили не очень дружно, подчиняясь исключительно обстоятельствам. У тестя, Петра Андреевича, на лугах был огород, всей семьёй мы ездили полоть картошку.

А в конце мая мы с ней поговаривали о проведении совместного отпуска на Черноморском побережье. Вечерами я писал свою первую повесть. Тесть как-то раз подошёл и спросил:

– Что ты пишешь, прочитать можно? Я охотно подал ему общую тетрадь. Слава Богу, он не разобрал мой почерк, и тогда заговорил о бесполезности моего занятия, что писателем я всё равно не стану, так как нет специального образования.

– Я же учусь, – на мои слова он отмахнулся.

– И охота тебе ерундой заниматься? Их вон сколько развелось, что читать уже некому! Лучше бы шёл учиться, куда я тебе советовал – в политехнический. Я бы тебе дорогу пробил туда…

Он целый час читал мне лекцию о современной жизни, в которой, по его словам, я не разбираюсь. На это я лишь изредка ему возражал.

Дарья Михайловна услышала, и вставляла свои фразы, которые меня должны были бесповоротно вразумить, чтобы оставил своё учение на журналиста и занялся бы тем делом, каким промышляют они, то есть наживой богатства.

Лариса уже легла спать, но из-под одеяла прислушивалась к разговору. Под конец, не придя к единому мнению, мы разругались. Меня обзывали твердолобым, упрямцем.

Я считал, что учиться можно без отрыва от производства, они же выдумали, что я хотел перевестись на дневное обучение. Пётр Андреевич считал, что без диплома с техническим образованием с моим документом «писаки» я буду ничто. Я не думал, что можно так заблуждаться. Но не возразил, зная его отношение к литературе вообще.

Он уже давно был отставником. Прошёл суровую школу жизни и ещё работал в отделе охраны социально-значимых объектов. Разве его биография настолько покрыта тайной, что недостойна пера? Пришлось заикнуться об этом его дочери, но Лариса возразила, что отец не любит, чтобы копались в его послужном списке. Такой он человек. Но за ним нет ничего такого, чтобы за него им всем было стыдно.

Своей дочери Пётр Андреевич достал путёвку в санаторий, меня же лишили такой возможности, то есть выходило, что своим упрямством я не заслужил путёвку и поеду дикарём.

Следуя его философии, я должен был прочувствовать, что значит остаться без общественных привилегий. Но я не стремился за ними, глубоко презирал всех тех, кто гоняется за престижами, прогибаясь перед начальством.

На следующий день я собрался уехать к своей матери, которая жила в загородном посёлке.

В субботу Лариса работала, я заехал в ателье мод сообщить ей о своём решении. Она ничего не сказала, хотя по её карим глазам я видел, что моим намерением она осталась недовольна. Тогда я резко бросил, что ухожу от неё насовсем.

– Почему? – спросила сдержанно она, хотя её зрачки бегали, глаза выражали растерянность.

– Ты же знаешь, что я ненавижу, когда меня начинают учить уму-разуму и при этом ещё и оскорбляют. И пока будем жить с твоими родителями, мы не будем ладить.

– Разве они тебе мешают заниматься? Разве они разрушают наши отношения? – вопрошала она.

– Именно так! Это же твои родители?

– А если бы жили с твоими, думаешь, мы бы не ругались?

Я не ответил, так как заметил, что в её глазах стояли слёзы, которые меня несколько смутили. Я смягчился и сказал ей, что приеду в понедельник и выскажу своё окончательное решение, с чем и уехал.

В понедельник я зашёл к жене на работу, и домой мы поехали вместе. Дорогой я говорил Ларисе, что, если мы хотим сохранить семью, нам необходимо куда-нибудь уехать, где мы можем получить квартиру. На худой конец мы должны снять жильё.

– Ну вот что, уезжать я никуда не собираюсь, – начала она как-то ожесточённо. – Но если ты найдёшь квартиру со всеми удобствами, тогда я ещё подумаю. И на большее не рассчитывай!

– С удобствами? – переспросил я.

– Да, ты правильно понимаешь, – язвительно подтвердила жена и строго посмотрела на меня.

– Много ты хочешь! Такую квартиру я обещать не могу…

– В таком случае, с тобой я никуда не пойду.

– Давай тогда уедем на стройку века?

– Я одна этого не могу решить… – уклонилась она.

– Ты должна посоветоваться с родителями? Ты же не ребёнок?

– Ты думаешь, нам сразу дадут жильё? Какое-нибудь общежитие?..

– На первый случай это уже хорошо… Или тебе нужен дворец?

– А почему бы и нет? Ты мужчина, вот и добивайся!

– Давай вместе, мы живём не в старое время. Нынче на дворе равноправие, как говорит твой деловой папаша.

– Ты так думаешь, а я нет, – огрызнулась она.

– Ну тогда будешь век жить с мамой и папой. Я поеду сам!

– Вот и поезжай! Заработай квартиру, а я подумаю, нужно ли мне к тебе ехать?

Её ответ меня, конечно, не устраивал, она начинала крутить носом. И, похоже, я ей не нужен и тогда я сказал:

– А если мне надоедят твои капризы, и там я женюсь? Тебя такой вариант устроит?

Она долго сверлила меня своим строгим взглядом, и затем сказала:

– Ты на это только и способен: вольному воля!

Не придя ни к чему, я собрался было уходить, но она меня попросила не оставлять одну.

5

До самого её дома она молчала. Когда мы пришли, тёща смотрела на меня хмуро, а тесть делал вид, будто меня тут не было. Вскоре Лариса села обедать с родителями, я же отказался и сидел на пеньке в сторонке. Пообедав, тесть этак важно, как барин, держа руки за спиной, подошёл ко мне, своему непокорному зятю.

– Так, – заговорил он, сделав паузу, – ты думаешь о будущем?

– Да что он там думает, – вмешалась тёща. – Учиться не думает там, где мы советуем. А ты хочешь, чтобы он заботился о семье, а с правильной учёбы и начинается забота. Он надеется, что жена будет его обеспечивать, только на неё и рассчитывает!

– Верно, за вашей спиной я не стану прятаться от жизненных бурь. Я не позволю вам распоряжаться мной как вещью! – выкрикнул я, полный обиды. Да, по вашей указке не хочу, и не буду учиться. Я работаю честно в отличие от некоторых…

– На что этот упрямец намекает? – взвилась тёща.

– На вору шапка горит? Это известно, так что сядьте и не прыгайте.

– Что ты сказал? – подступил тесть. – Что ты будешь делать, честный, когда родится ребёнок? Хватит твоего честного заработка?

– Вы, Пётр Андреевич, надзирали за ворами и убийцами, а такое говорите? Наверно, от них и набрались тюремной «мудрости»? – съязвил я. Тесть замахнулся на меня.

– Я бы тебя сейчас одной рукой! – выставил ладонь ко мне ребром, наверно, представил, что держит секиру палача.

– Вячеславу надо сказать, пусть поговорит с ним! – бросила тёща.

Вячеслав был их младший сын, отличавшийся тем, что дрался, воровал, а отец, используя связи, ограждал его от неминуемого суда.

Однажды он привёз несколько белоснежных гусей.

– Ой, Слава, какой ты молодец! – возгласила мать и обратилась ко мне: – А ты, зять твою мать, бери с него пример! – и замахала передо мной кулаком.

Её сын, бросив на меня недобрый взгляд, засвистел блатной мотивчик, и тотчас ушёл восвояси. Но это было три месяца назад, а теперь я стоял перед выбором. Другой бы на моём месте повернулся и навсегда ушёл, я же начал уверять, что обойдусь без их помощи.

– Я найду работу!

– Куда же ты пойдёшь с дурными мыслями? – спросил тесть.

– Они не дурные, а правильные.

– Что ты за человек, никак не пойму?!

– А что тебе непонятно? – воззрилась тёща.

– Вы бы хорошо сделали, если бы не лезли со своими советами, – сказал я.

– Да, да, если бы знали, что ты такой твердолобый, то не был бы в нашем доме.

– Кабы знали! – ехидно вставила тёща.

– Это больше ко мне относится.

– Вот и уходи, изверг! – вспылила Дарья Михайловна.

В это время из кухни показалась Лариса, направляясь в дом. Я с сожаление посмотрел на неё, она кинула на меня осуждающий взгляд.

– Вот ты нашла на свою шею! – воскликнула мать. – Он хороший… Так полюбуйся на своего «хорошего», ты бы слышала, что он тут плёл о нас…

– Да ладно вам, хватит, что теперь об этом говорить. Поздно уже,

– как-то обречённо обронила она.

Мне было жалко жену, и в то же время сочувствие смешивалось с ненавистью, а за что я её ненавидел, я не отдавал себе ясного отчёта. Наверно, мои чувства происходили от того, что Лариса сейчас демонстрировала полностью себя, зависимой от власти родителей.

Причём она становилась, нет, она всегда была моим идейным противником, но раньше не открывала своих подлинных взглядов. Она такой и осталась, даже когда мы через несколько лет расстались.

В какой-то степени с годами я пересмотрел свои взгляды. То, что раньше я называл карьеризмом, она – достижением общественного положения. И вот теперь на это я смотрю как на естественный ход жизни, то есть человек должен работать там, где требуются его знания.

Но на тот момент я ещё не стал журналистом… Так что всё, о чём я рассказываю, не пытаюсь себя оправдывать.

Просто я хочу, в меру своих возможностей, показать наиболее острые события, происходившие в первые годы супружества нашей семейной жизни.

Наш последний спор с Петром Андреевичем и моё решение уйти из их дома, было как бы кульминацией, а затем и развязкой, так сказать, первого действия. Ещё предстояло отыграть несколько сцен до последнего акта. Тесть тогда, не найдя больше ничего сказать, махнул рукой и ушёл.

Я тогда испытал душевное состояние сродни безразличию к тому, на что покусился. Мои слова «уйти из их дома», заставили Ларису сесть на приступки крылечка дома. Когда ушла в кухню и тёща, я подошёл к жене, она подняла на меня свои колючие глаза, пронизанные грустью. Я не мог проронить ни слова.