24 года

«Теперь они оба умерли, но я не скучаю по ним,

я скучаю по тому, что могло бы быть» –

Скарлетт Томас, «Наваждение Люмаса»

Мне двадцать четыре года. Такой примечательный возраст! Чем же примечательный? А тем, что можно говорить так: «мне двадцать четыре года», а не «мне двадцать пять лет». Словно рубеж какой-то, черта, через которую тебя перетаскивают, и теперь твоя жизнь измеряется не годами, а летами, и всё это вроде как серьёзно. Задуматься пора. Пора сесть и хорошенько задуматься, а в тридцать один год задуматься ещё сильнее, чтобы к тридцати двум осознать, что всё не так уж и плохо, и снова обрести право беззаботно заявлять: «Мне тридцать два года!»

Мне тридцать два года. Я очень много думала последние несколько лет, и, в особенности, последний год. Многое произошло за это время, за то время, пока я думала. Как-то незаметно для себя я начала курить, а потом задумалась – и бросила. Потом обнаружила у себя начальную стадию алкоголизма, призадумалась, и, сделав над собой усилие, избавилась от алкогольной зависимости, правда, ценой получения нервной анорексии. Снова начала курить. Однажды, когда я раскуривала очередную сигарету, сидя на кухне, мой парень сказал мне, что он категорически против курения, и я с удивлением вспомнила о существовании своего парня (спорим, он тоже удивился), с опаской покосилась на него, но не выбросила сигарету. Тогда он вынул у меня её из пальцев и выбросил. Я поджала губы, сказала: «Должен будешь», и сделала себе чай.

Как я уже сказала, в прошлом году я много думала, но, к сожалению, думала не о том, о чем стоило бы. А о чём стоило бы, спросите вы? Не спросите, конечно, но стоило бы думать о работе. Я подумала о том, чтобы подумать о работе, и снова потянулась за сигаретой. Сделав затяжку, я подумала о том, что на месте сигареты, то есть у меня во рту, могло бы оказаться пирожное, мороженое, шоколадное, фисташковое, и нажала на кнопку, чтобы язык обжёг острый ментоловый вкус, хотя обещался вишнёвый. Сойдёт. Когда у меня в отношениях всё плохо, я не могу думать о работе, ни о чём не могу думать, только об отношениях, и о том, что плохо, и том, как давно я не чувствовала разные вкусы. «Вредная привычка» – передразниваю я у себя в голове моего дорогого сожителя. Да что ты понимаешь во вредных привычках! Вот есть – вот это вредная привычка, а курение – так… День за днём проходили в вымышленных исходах вымышленных событий. Я репетировала вопросы, которые задам вечером, но как бы я ни старалась, твой инопланетный разум ставил меня в тупик, и я проигрывала бой, и ни разу не доходила даже до второго вопроса «по плану». Твой ответ уже на первый мой вопрос поражал меня так сильно, так глубоко вонзал в моё сердце стрелу тотального непонимания, что я даже не знала, что думать, лишь смотрела на тебя выпученными глазами, а ты сидел, словно провинившийся ребёнок в кабинете директора, в ожидании, пока его отпустят играть дальше. И я отпускала. В конце концов, каждый должен быть на своём месте, а в нашем случае, я должна быть наедине с собой, а ты – с собой. Но пока мы жили в одной квартире, как бы я ни старалась, я не могла быть ни с собой, ни с тобой, потому что я не могла понять ни тебя, ни себя. А я ведь не просто так оказалась на такой работе, где надо думать – у меня пытливый ум. Я привыкла копать до самой сути вещей, не останавливаться перед любыми преградами в поиске разгадки, и я хотела тебя разгадать. Ничего не выходило.

Я лежала на кровати, подняв ноги и прислонив их к стене. Жаль, что рядом нет фотографа, который бы запечатлел такую красоту. Да я, в общем, и сама могла бы сфотографировать, вот только телефон остался на кухне, а идти за ним мне лень. В глубине души (в очень глубокой глубине) я надеялась, что, если я буду довольно долго и упорно лежать, то телефон сдастся, не выдержит, и сам ко мне придёт. Я была прямо как lazy Jane: she wants a drink of water so she waits and waits and waits and waits and waits and waits and waits and waits and waits and waits for it to rain. Я верю, что она дождалась, и надеюсь, что лежала она на открытом воздухе. Было бы очень досадно, если бы она дождалась дождя, и ни одна дождинка не упала бы на её засохшие губы, потому что она лежала в своей комнате, а рот у неё был открыт, потому что уже много дней назад она… Опять задумалась.

Я перекатилась на кровати, протянула руку к книжному шкафу, и взяла с полки первую попавшуюся книгу – Скарлетт Томас. Самостоятельно разложить на атомы всю нашу трагическую Вселенную я была не способна, так что приходилось обращаться за помощью к книгам, чтобы во всём разобраться и окончательно запутаться. Я многозначительно провела пальцем по корешку книги, освежив в памяти её содержание, наполнилась ощущением уверенности в дальнейших действиях и поставила книгу обратно на полку. Что ж, если бы у меня были дальнейшие действия, я бы была в них уверена. А еще я всегда верила в то, что если очень долго что-то делать, то это, в конце концов, обязательно получится, поэтому я продолжала упорно думать.

Как-то раз я думала, сидя в офисе, в мягком кожаном кресле, положив ногу на ногу и грызя карандаш. Честно говоря, не совсем-таки грызя его, скорее, так, легонько прикусывая, чисто символически придерживая его зубами, чтобы не оставить на нём вмятинок, которые я сама так ненавижу. На этот раз я думала о чем-то по работе – слава Богу, что существует работа, а на работе есть офис, а в офисе есть коллеги, которые все до единого думают о работе, и кажется, что если ты подумаешь о чем-то другом, то это сразу же станет слышно. Придя, наконец, к какому-то умозаключению, я, во-первых, почувствовала угрожающе приближающуюся к губам слюну, и, во-вторых, поняла, что всё это время смотрю сквозь одного своего коллегу. Взгляд мгновенно, даже против моей воли, сфокусировался, и в этот миг он обернулся, и мы встретились взглядом. Меня словно ударило током. Я резко выпрямилась, вытащила изо рта карандаш, развернулась к столу, уткнулась в ноутбук и начала нервно записывать все подряд слова, посетившие мою голову, усиленно делая вид, что капельки слюны, упавшей на мою юбку вместе с карандашом, не существует. Немного успокоившись, я подумала (да когда я уже закончу этим заниматься?): «Только не это».

Это было бы ужасно. Что могло бы быть хуже? Хуже некуда. У меня и так были тяжёлые отношения, то есть, я хотела сказать, как я рада, что у меня есть мой парень, как я счастлива быть вместе с человеком, в котором я вижу своего мужа, свою вторую половинку, в чьих глазах я вижу своё отражение; так что ещё и этого я бы просто не выдержала. Перед моими глазами живо предстала картина, как шёпот волной накрывает офис, сначала про него, потом про меня, про нас, я почувствовала на себе косые взгляды коллег, и то, как сплетницы с улыбкой отводят глаза, делая вид, что скрывают свои обсуждения.

Придя домой, я на мгновение застыла – мой стандартный автопилот дал сбой. Я стала нервно вспоминать, что же я обычно делаю, приходя домой, пробежалась глазами по квартире и судорожно принялась готовить рис. Это меня немного успокоило, всё-таки всё привычное – хорошее, правда, если честно, я ненавижу рис. Для верности я решила, что было бы неплохо сегодня пообщаться со своим парнем: попили чай, посмотрели смешные видео в интернете, даже что-то обсудили и пошутили какие-то шутки. Я старалась не сильно кривить лицо от удивления на каждую его реакцию, и мне кажется, что у меня это получилось, так что всё прошло хорошо, а главное – это помогло мне забыть те светло-голубые глаза, которые за одно мгновение сегодня что-то во мне изменили. Я удобно устроилась на костлявой груди своего парня, посмотрела на стену так, словно у нас с ней есть общая тайна, и закрыла глаза.

На следующий день я отправилась на работу, преисполненная ощущением спокойного счастья стабильной и тихой семейной жизни. Как славно, что я встретила такого замечательного человека, как мой парень, который идеально мне подходит и рядом с которым я вижу всю свою дальнейшую жизнь. Дул тёплый осенний ветерок, моросил дождь, и было слышно, как шелестит под ногами ярко-жёлтая листва. Ты шёл впереди в своей кожаной куртке, запах которой я узнаю из тысячи, и мне казалось, что я чувствую каждый твой шаг, словно мои собственные ноги – это отголосок твоих движений, искаженных в мутном кривом зеркале, забрызганном дождевыми каплями и брызгами из-под колёс проезжающих мимо машин. Я замедлила шаг несмотря на то, что мне хотелось тебя догнать.

Из соображений безопасности, сидя в офисе, я запретила себе смотреть направо, но ты то и дело ходил туда-сюда мимо моего стола, то с чаем, то с кофе, то спрашивая что-то у других коллег. Когда ты проходил мимо, мои руки застывали над клавиатурой, как каменные, и мне потом приходилось ещё вспоминать, что же я печатаю. Я напечатала смс парню, спросила, как у него дела, как день на работе. Прежде я никогда так не делала, но сейчас даже не думала о том, хорошая эта идея или нет, отвлечёт это его от важных дел или сейчас он как раз сделал перерыв от работы. Эй, чувак, ну давай же, сейчас ты мне нужен как никогда. Нет, поддаться этому чувству означало бы потерять всё, всё, что у меня есть – работу и любящую семью из меня и моего парня.

Однако, уже через две недели я засыпала с мыслями о тебе. Я даже не знала, что хуже, испепеляющие меня изнутри вопросы без ответа, которые множились и росли кирпичной стеной между мной и моим парнем, или же… ты. Как было бы славно, если бы нас вдруг отправили куда-нибудь в командировку в одной команде! Я ведь хотела бы лишь прогуляться с тобой однажды в каком-нибудь парке во Франции, или в Германии, но лучше во Франции, и после работы, конечно. Я бы только хотела узнать тебя чуть ближе, чуть подольше послушать твой голос, украдкой смотреть на то, как твои зрачки сужаются при ярком свете дня, оголяя голубую радужку ещё больше, так что я могу с наслаждением утонуть в чистом зеркале твоей души. Мы бы гуляли до самого вечера, дошли бы до променада, молча смотрели бы на тёмную воду, и ты бы отдал мне свою куртку, чтобы я не замёрзла, даже если бы было вовсе не холодно, и как только я ощутила, что твои руки задержались на моих плечах на мгновение дольше положенного, я бы тут же поддалась и прильнула к тебе всем телом, давая твоим рукам свободно сомкнуться на моей талии под тихий шум прибоя.

Вскоре ты уехал в командировку во Францию, а я осталась здесь. Вот и славно. Время лечит. Два месяца до зимы пролетели незаметно. Я стала ходить на работу по другой тропинке, чтобы не вспоминать, как увидела тебя тем дождливым, но светлым осенним утром. Хотя, признаться, по началу я ещё баловала себя и разрешала себе надеть ту самую длинную юбку и коричневые ботиночки, в которых была в тот день. От раза к разу я всё больше убеждалась в том, как абсурдно я выглядела бы рядом с тобой: ты, такой красивый, уверенный в себе, целеустремлённо шагающий на работу, всегда в хорошем настроении, в своей кожаной куртке, чёрном поло и до блеска отполированных ботинках – и я.

И тем не менее, я всё-таки любила свои крошечные ботиночки, серую юбку ниже колена и свободную ветровку болотного цвета. Любила не меньше, чем каждое твоё поло, футболку и рубашку, которые я успела все выучить наизусть.

Шло время, наступали холода, и ботинки отправились на полку, а вскоре и юбка, и ветровка. Теперь ничего не напоминало мне о том, что этой осенью что-то произошло с моим сердцем. Я вновь по инерции готовила рис на ужин, писала бесконечные отчёты о написании отчётов, и даже подумывала о том, чтобы вернуться к мыслям, прежде терзавшим меня, но теперь они стали лишь почти добрым воспоминанием о том, как меня мучило то, что я не нравлюсь его родителям, как его мать пилила меня за то, что у нас до сих пор нет детей, как его отец отпускал в мой адрес шуточки сомнительного содержания и как одна лишь его сестра понимающе вздыхала, давая надежду на существование понимания и сострадания в этой обители абсурда. Они все словно перестали существовать в реальном мире, оставшись где-то в фантастическом замке, до которого мне никогда не добраться – и слава Богу, не больно-то и хотелось.

Холодными зимними вечерами я сидела в кресле у искусственного камина, еле поместившегося в нашу маленькую гостиную, и моментально сделавшего её ещё меньше, и в то же время ещё уютнее. Я проводила у огня целые вечера: писала отчеты, поставив ноутбук на колени, читала книги, слушала музыку и даже, порой спала. Иногда я думала о том, что хотела бы спросить кое-что у своего парня, а потом мысленно махала рукой на эту идею, делала себе кофе, и усаживалась в кресле вместе с альбомом Кристы Белл. Возможно, мне стоило задуматься о чем-нибудь, но мне не хотелось. Да ну его к черту, в самом-то деле. Может быть, я достаточно уже думала? Ну, не выходит – значит не судьба, не судьба мне до чего-нибудь додуматься. Однако, я всё-таки не привыкла бросать дела не законченными. Я понимала – да, бывает так, что ты устал, и тебе нужно какое-то время, чтобы отдохнуть, сделать перерыв, восстановиться, и продолжить работать с новыми силами. Кстати о работе – работать мне стало проще, и дела стали налаживаться. По крайней мере, мне уже не нужно было делать над собой такой нечеловеческой усилие, чтобы что-то сделать: всё делалось как-то само собой, я просто начинала работать, а потом что-то происходило, время куда-то девалось, а там уже и рабочий день заканчивался, да и дела подходили уже к завершению. Жизнь налаживалась, дни становились короче, и пролетали один за другим.

Как-то раз я задумалась, что мне подарили на Новый Год и Рождество, но не смогла вспомнить. Помнила только, как протёрлась дужка от детского крестика. Я долго смотрела на него, не в силах поверить, что время способно даже на такое, а потом, прямо перед Рождеством, пошла в лавку и выбрала себе новый, сама. Прежде у меня был крестик, повешенный на мою шею родителями, а теперь был тот, который я сама выбрала, сама добровольно надела на себя. Я любила оба крестика, но, если честно, второй любила больше. Я медленно, с трепетом, приближала цепочку к груди, и когда холодный металл крестика коснулся моей кожи, я вдруг почувствовала, как по всему телу пошли мурашки. Я застегнула цепочку и решила, что сегодня дома не буду как обычно прятать крестик под футболку, и весь оставшийся вечер довольно поглядывала на него краем глаза. Старый крестик при ближайшем рассмотрении оказался невероятно потёртым: все его края и рёбра скруглились, а надпись «Спаси и сохрани» почти сровнялась. Родители покупали тогда самый дешёвый крестик, во-первых, потому что это православно, а во-вторых, потому что у них не было денег (именно в таком порядке!). Можно ещё добавить в-третьих: готова поспорить, они были уверены, что я вырасту и куплю себе новый крестик, а не буду ходить с этим аж до тридцати.

Зимой в офисе по-особенному светло, кажется, что свет даже ярче, чем летом, и уж точно белее. Я люблю этот приятный диссонанс, возникающий, когда за стеклянными стенами лежит снег, а ты всего в паре метров от него – сидишь себе в тепле и печатаешь отчёт об отчёте. Я снова начала поворачивать голову направо, иногда засматриваясь на твоё пустующее кресло, которое мне уже казалось отчасти моим, и я не могла даже подумать о том, что однажды ты придёшь и вот так вот нагло его займёшь. Снова. Я убрала волосы из-за ушей, позволив им свободно обрушиться на бумаги и клавиатуру, в надежде, что они скроют ото всех моё напряженное выражение лица и округлившиеся глаза. Я сделала глубокий вдох, медленный выдох и решила, что лучше всего будет, если я продолжу жить так, словно ты и не приезжал. Но ты метался по офису, и твои друзья были так рады тебя видеть, и я тоже.

Я снова думала, очень много думала, я постоянно думала, это сводило меня с ума, и вот, наконец, я поняла. Я поняла… Господи! Я поняла, что будет для меня лучше всего, что принесёт мне облегчение. Я поняла, что единственный выход для меня – это смириться. Смириться с тем, что ты мне интересен, с тем, что я замираю, завидев тебя, с тем, что я почти тебя боюсь – и просто научиться с этим жить. Это смирение далось мне очень легко и естественно, словно я, наконец, упала из метастабильного состояния в привычную потенциальную яму, только чуть-чуть другую, нежели та, в которой я была раньше. Я перестала заставлять себя не думать о тебе и заставлять думать о том, как я счастлива со своим парнем. На какое-то время мне даже показалось, что я стала забывать и том, и о другом, стала больше замечать вокруг простые, и тем не менее прекрасные вещи: белизну снега, голубизну неба, блестящий от снежинок воздух или иней на ресничках. Каждый день я смотрела на тебя и спрашивала себя: «Ну ты как, нормально?», и отвечала себе: «Да вроде нормально, током он больше не бьётся». Ну вот и славно, вот и хорошо.

Однако ситуация осложнялась тем, что по приезду из командировки ты вдруг начал со мной здороваться, причём делал это так, словно я для тебя существую. Я всегда отдавала себе отчёт в том, что это беззаботное «Привет!» не значит для тебя абсолютно ничего, и я всегда старалась сделать в этот момент большее, на что была способна – и я вкладывала в свою улыбку столько доброты и нежности, сколько могло вместить моё сердце. Если бы ты знал, что каждый раз я готова остановиться прямо посреди коридора, выронить из рук все бумаги и броситься в твои объятия: «Я так долго ждала тебя, я ждала тебя всю жизнь!», но я приходила домой, готовила рис, засыпала на чьей-то равнодушной груди и думала лишь о том, что готова смотреть на твоё прекрасное лицо вечно. Конечно, знала об этом только стена напротив кровати – моя молчаливая собеседница, надёжно хранящая все секреты моей души, которые только она смогла разглядеть в моих уставших и сонных глазах.

Время шло. Я забыла о том, что когда-то у меня были какие-то вопросы, забыла о родителях парня, забыла даже о сигаретах на подоконнике. Он что-то говорил иногда, я даже слушала, но ничего не понимала, поэтому я поднимала брови и растягивала губы в улыбке, и мне казалось, что он вовсе не замечает моих стеклянных глаз. Я была счастлива – и это его устраивало, я перестала курить – и он был рад, я перестала задавать вопросы – и его жизнь наладилась; да и моя тоже. Я перестала думать, но что-то внутри подсказывало мне, что всё ещё что-то не так. Я не понимала, что, и думала о том, что об этом надо подумать. Потом. Я покрасила волосы в каштаново-рыжий цвет – вообще, давно пора было это сделать, ведь седина появилась у меня еще в двадцать, когда умерли родители; но настроение появилось только сейчас. Кажется, я помолодела лет на десять и стала выглядеть более складно. Я с нетерпением ждала наступления весны, ждала её как избавления, ждала, чтобы снова надеть серую юбку, коричневые ботиночки, ветровку, и позволить себе пойти на работу по той самой тропинке, чтобы моё сердце почувствовало это кисло-сладкое разочарование, когда я там тебя не встречу.

И я не встретила. Разочарование как-то успокоило меня, дав понять, что мой удел – любить всё вокруг, но не тебя; ты слишком хорош, я никогда не буду достаточно хороша для тебя, но это меня вовсе не расстраивало. Я смирилась с этим, и полюбила тебя таким, и себя тоже любила такой. С этими мыслями я улыбнулась и опустила глаза, продолжив бодро шагать навстречу рабочим будням.

Однажды, я задержалась на работе чуть дольше обычного, так что мой парень сказал, что сможет меня встретить, чтобы вместе пойти до дома. Я, конечно, согласилась. А что ещё делать. Это, вообще, так мило с его стороны. Я отправила короткое «Ок», и начала торопливо собираться, чтобы успеть покурить до того, как он за мной придёт, а ещё пожевать быстренько жвачку и попить воды. Так-то лучше. Я широко улыбнулась, обняла его, и мы за руку пошли домой. В воздухе пахло акациями, странными шутками, которые мне уготовано слушать целый вечер или даже… о нет! Целую жизнь?! В тот момент, когда эта мысль ошарашила моё неподготовленное сознание, какая-то сила заставила меня повернуть голову на проезжую часть, хотя меня никогда не интересовали машины, стоящие в пробке на этой двух-полосной трассе у работы, но я повернула голову, и в этот миг, ты поправил ремень и поднял голову, и мы вновь встретились взглядом. Мой парень задал мне какой-то вопрос, который я, очевидно, даже не услышала, он окликнул меня, и я обернулась, видимо, посмотрев на него глазами, полными ужаса: «Дорогая, что-то не так?» – спросил он, «Нет, нет, всё хорошо. Извини, что ты сказал?»

Я больше не хотела курить, не хотела варить рис, и засыпать у него на груди. Я умоляюще смотрела на стенку, и она одна понимала меня и жалела. Я лежала перед сном и представляла, как мы с ней обнимаемся, я плачу, прильнув к ней, и сползаю вниз, падаю на пол, и только тогда – засыпаю. Мысль о целой жизни не покидала меня. С каждым днём мне стало всё сложнее было контролировать лицо, шутки казались мне всё более странными, а рис всё более отвратительным. В голове крутилась Hubris, став саундреком к моей жизни, играя громче каждый раз, когда моё лицо опять кривилось в фальшивых улыбках. Я пыталась слушать радио, но эта мелодия уверенно продолжала крутиться на фоне, блокируя любые внешние сигналы, и мне казалось, что я даже стала ходить ей в такт, беззвучно нашептывая: «I don’t love you anymore». Нет, ну в самом деле. Прости меня. Я не хотела, я не специально! Ты думаешь, я хотела встретиться с ним тогда взглядом, думаешь, мне это нужно или, быть может, выгодно? Нет, вовсе нет! Ты же видишь, я была готова провести с тобой всю жизнь, хотела быть хорошей женщиной! Я всегда старалась прийти домой с работы пораньше, чтобы приготовить ужин, я будила тебя к завтраку, я старалась хорошо одеваться, я была хорошей женщиной! Разве нет? Нет? Скажи, пожалуйста, что я была хорошей женщиной, пожалуйста!

Я вышла с работы и остановилась, чтобы закурить, вынула из кармана пачку сигарет, посмотрела на неё, пожала плечами и положила обратно в карман – не хочу. Не важно, встречу ли я по пути домой обладателя самых красивых голубых глаз на свете, это было бы, конечно, славно, но прогулять до дома одной тоже очень хорошо, и сейчас это было бы даже лучше. Быть может, он шёл где-то рядом, но я не стала оглядываться и проверять, не хотела. Мне было достаточно акаций, их сладкого запаха и крошечных белых цветочков, роняющих на землю свои лепестки. Вечернее, но всё ещё высокое солнце светило прямо сквозь их кроны, и казалось, что деревья сами источают мягкий золотистый свет. Я буду долго идти домой, а когда приду, то не будет ни риса, ни шуток, ни человека, которому я, возможно, была нужна, но который меня никогда не любил.

Пожалуй, за последние годы я думала достаточно, так что можно и передохнуть. Hubris стихла, и ей на смену пришло тонкое щебетание птиц и шелест свежей листвы. Я стояла на пороге новой жизни, счастливая и беззаботная, словно мне вовсе не тридцать два, а двадцать четыре года.