Повесть о настоящем Карабасе Барабасе

Глава 18

18. Дом милый дом. Или встречай Валетта Карабаса.

Объединенный отряд Мальтийцев получил участок с южной стороны города, где ранее, стоял отряд местных жителей, убывший на отдых и переформирование, в связи с понесенными потерями.

Быстро сообразив, что на коне, на этих позициях, можно изображать из себя только мишень, Барти и Гонзало отправили с одним из ополченцев, их общего «Лорда» в лагерь маркитантов, на постой так сказать. Отдохнуть и вдоволь похрумкать овсом.

О том, что прежний отряд понес ощутимые потери, стало ясно всем командирам, только стоило им взглянуть на их позиции.

– Если мы хотим жить, Барти, то нам надо не просто укрепить позиции, но выстроить новые, тот отряд, конечно же, смелые люди, но в вопросах фортификации ничего не понимают, у них что, не было хорошего офицера что ли, – возмутился Джим.

– Скорее всего, и не было, я вообще думаю, что они даже и не догадывались, что есть такая наука, как считаешь наставник, – в свою очередь обратился Барти к Гонзало.

– Джентльмены и кавалеры, я думаю, что мы сейчас начнём делать то, что делают все джентльмены и отважные кавалеры на войне, мы будем копать и строить. Так? Я прав? – обратился Гонзало к обоим.

– Да вы провидец синьор Гонзало, если мы не будем копать, то закопают нас, – с нотками английской черного юмора, просветил Джим и показал рукой немного в тыл позициям, где уже было небольшое кладбище, со свежими холмиками и крестами.

И работа закипела, в течение нескольких дней, выросли редуты и были вырыты траншеи, выкопаны скрытые и замаскированные позиции для стрелков, а стрелки были вооружены английскими нарезными ружьями и метко стреляли даже ночью. Надо отметить, что половина работ происходила как раз ночью, что бы неприятель, не мог помешать стрельбой по работающим людям. Когда начались первые взмахи лопат и топоров, со стороны стен Валетты раздались первые выстрелы, попасть то не попали, но вот повод к размышлению дали.

Командир сводного отряда мистер Хиг, принял решение о подавлении таких ретивых стрелков. Втроем, они выбрали себе лёжки по длине участка, и в течение двух часов, ведя практически снайперскую стрельбу, заставили французов забыть о шалостях с ружьями, пристрелив по паре любопытных солдат. После этого им уже не мешали, но время от времени, какой то уж очень упорный француз постреливал по возводимым позициям не давая расслабиться старательно копавшим ополченцам.

Зато теперь, когда оглядываешь позицию отряда, сразу видно, что руководит тут хороший офицер, прошедший хорошую школу войны на земле. Барти как прилежный ученик, наматывал себе на ус, чему учил мистер Хиг и синьор Гонзало, вот эти трое руководителей, и вызывали уважение у личного состава ополченцев. Ещё бы, ведь за все время у них не было ни одного убитого, однако потерь избежать не удалось, несколько ополченцев были ранены, а одного тяжело раненного пришлось отправить в тыл к лекарям, мозоли на руках и на ногах за ранение не считались.

Французы тоже не сидели, сложа руки, несколько раз, они пытались провести вылазки, через ворота крепостной башни, которая стояла как раз напротив позиций. Но благодаря выставленным секретам и выучки ополченцев, все атаки были отражены. В одной из таких атак, Бартоло впервые пролил и свою кровь, получив ранение.

Бартоло, как один из помощников командира, сам не раз ходил в рукопашную, рубя врагов своим палашом, и он чувствовал, что оружие требовало насытить себя кровью врагов. Клинок как бы сам находил уязвимые места на телах врагов, сам парировал штыки и приклады, и ощущение победы становилось от боя к бою всё отчетливей. Организм Барта, наливался какой-то ранее не виданой ему энергией, – упоением боем. Вот в одном из таких боёв, когда Барти возглавил отражение вылазки за стены французов, он схватился на шпагах с одним из солдат. Быстро проведя короткий финт, он зарубил противника, но в этот момент почувствовал резкую боль с правой стороны груди. Это один из французов, разъярённый схваткой, умудрился в толчее свалки уколоть его штыком, который порвав одежду Барти, вскользь прошел по его ребрам. Не обращая внимание на резкую боль, Барти отбил своим палашом в сторону ружьё солдата и обернувшись на месте ударил его своим оружием по спине, нанеся ему глубокую рану, от которой тот дико закричал и упал на колени. Барти просто автоматически добил его, вонзив сталь в спину солдата. Когда кончилась свалка, он уже не мог активно двигаться, но крепкие руки ополченцев подхватили его под руки и быстро оттащили в лагерь.

Оказалось, что получить рану, это одна боль, а вот лечить рану, это другая боль. Лекарь, осмотрев и промыв рану, сообщил Барти, что сейчас будет немного больно, влил в парня стакан виски, от чего Барти закашлял и выпучил глаза, и не дожидаясь когда Барти осоловеет, как бывалый сапожник вонзил иглу в кожу рядом с раной. Когда Барти очнулся, у него тянущей болью болела рана. Он сразу не понял, от чего он потерял сознание, то ли от виски, то ли от действий лекаря. – Лучше больше не попадать им в руки, а то залечат, что сразу помрешь, – подумал Барти. Так он и провалялся в полевом госпитале почти две недели. Ему делали перевязки, мазали мазями, потом снимали швы, но в конце концов, лекарь сообщил ему, что он здоров как бык, что на нем заживает всё как на собаке и это скорее всего от того, что в детстве он много ел рыбы, а там полезные вещества. Мелкие ссадины и порезы за ранение не считались. Вот так, весь пропахший мазью и лекарствами, Бартоло вернулся в свой лагерь, в ставшую практически домом, походную палатку.

Встретили его как родного, Гонзало поделился последними новостями и предложил выпить замечательного испанского вина, которое раздобыл тайными маркитанскими схемами, как бывалый солдат.

А вот Джим, встретив Барти, пояснил ему, что бой это не испанская горячность, это наука, и он как командир, должен крутить головой на сто восемьдесят градусов, и отмечать в своей голове весь ход сражения, короче война это не шпага махание, это наука. Но потом, осмотрев внешний вид Барти, как то хмыкнул, перемигнулся с Гонзало, и выудив из походного баула, какой то сверток, презентовал его Барти.

– Юноша, не гоже молодому командиру ходить по лагерю в каких то обносках, вот мы тут приберегли тебе кое что, теперь такие казусы как штык в бок, тебя могут миновать, примерь пожалуйста. – и Джим передал Барти этот сверток.

Барти развернув его, обнаружил свернутую коричневую кожаную куртку и пару шелковых рубах, одну белого цвета, а вторую темно синего.

– Это всё мне? Откуда такое добро?

– Да тут как-то появился какой-то мужчина, назвался твоим закадычным другом, кажется метр Поль, вот он и передал этот сверток. – Объяснил про обнову Гонзало.

– Это от тёти Анны, точно от неё, – обрадовался Барти.

– Что-то я не припомню такую тётю у тебя, Барти, – констатировал факт Гонзало, – вроде я помню твою родню из Борго.

– Это не из Сицилии, это из Валетты, подруга бабушки, но как она узнала, что я тут, вот ведь тётушка какая, всё про всех знает.

– Так ничего сложного в этом нет, море то никто из французов не перекрывал, вот и бегает народ туда-сюда, это стены французы охраняют, а море нет, а там в Валетте, почти в каждом дворе по лодке, – сделал умозаключение Джим.

– И вообще примерь обновку, мы посмотрим, чем нас может удивить тётя, – ухмыльнулся в усы синьор Гонзало.

Барти скинул с себя сто раз стираные обноски, полученные в госпитале, чуть ли не как подарок богов, и взору взрослых мужчин предстал на зависть многим, хорошо скроенный торс Барти. Правда, эту Аполлонову красоту уже обезобразил кривой шрам на правом боку, длиной сантиметров пятнадцать, зашитый каким-то уж очень криворуким хирургом. Все знали этого хирурга, у него главное, чтобы выжил, а шрамы украшают тело, такое вот у него было кредо. Надев на себя синюю рубашку, он так же надел на себя куртку, двубортную с костяными пуговицами, которая была ему немного велика, – на вырост,– подумал Барти.

Двое мужчин уставились на того, кто ещё пару минут назад, выглядел оборванцем.

– Так, и кто мы теперь есть, – задумался Джим,– глядя на Барти, одевшего на себя прекрасную кожаную куртку.

– Что-то не хватает, – подхватил Гонзало. – Сейчас закончим образ. Гонзало встал, подошел к лежанке Барти, сдернул одеяло, под которым лежало оружие Барти.

– М-да парень, тебе не только шкуру испортили, но и амуницию, сейчас всё исправим, – произнёс Гонзало и вышел из офицерской палатки.

Вскоре вернувшись, он одел на Барти новую кожаную перевязь для клинка, и портупею для нагрудного ношения пистолетов.

– Вот теперь всё юноша, можно и на королевский парад, – дал оценку новому виду Барти Джим.

– Точно, на парад в самый раз, – подтвердил Гонзало.

Барти очень понравились обновки. Куртка, из толстой, светло коричневой кожи, была усилена по бокам и спине толстыми кожаными накладками, что защищало тело от ударов саблей или штыком, сшита она была двубортной, как офицерский мундир, а перевязь была широкой и удобно лежала на плече, портупея с кобурами, на четыре пистолета не просто удобная вещь для боя, но и дополнительная защита. Пуговицы были желтого цвета и блестели в лучах солнца. Было бы зеркало, как в салоне Анны, он бы крутился у него, рассматривая себя и любуясь самим собой, но зеркала не было.

– Ну как ничего не стесняет, – поинтересовался Джим.

– Не тяжело ли в куртке и с пистолетами, в свою очередь решил узнать Гонзало.

– Да мы рыбаки крепкие парни, и не такое на себе таскали, – подмигнул Барти Гонзало, намекая на его тренировки с охотничьими трофеями.

И опять у юноши начались военные будни. Братья рыбаки из Мелихи, сразу оценили наряд Барти, сообщив ему, что с таким бравым командиром, они могут взять на абордаж любого Марокканского пирата, правда, им ещё до моря надо добраться.

Бок у Барти ещё побаливал, но он постоянно держал в тонусе вражеских солдат, постреливая по крепостной стене. Теперь, понюхав пороху, и чуть не отправившись на тот свет, Барти психологически воспринимал эту войну как нечто нормальное и необходимое. Но он так же и понимал, что для его возраста, это всё-таки чересчур, но память об невинно убиенном отце и наставнике святом отце Марко, отгоняла эти философские мысли на третий план в его светлой голове.

Честно говоря, у ополченцев не было сил взять город штурмом и поэтому руководство решило взять город измором. Чем и занимался отряд Джима, где Барти числился помощником командира.

Барти, как то вечером, подсел к костру, у которого сидел Гонзало, и поделился с ним своими мыслями и ощущениями, которые он испытывает во время боя. О том, что он не чувствует жалости к врагам, о том, что он становиться равнодушным к чужим смертям, на что Гонзало, подумал, а потом невозмутимо похлопал его по плечу и произнёс, – нормально Барти, это ты взрослеешь на войне, вот и всё. Война это война, а мир это мир. Умей разделять эти понятия.

Так просто, – подумал Бартоло, – я взрослею на войне, а если бы войны не было, как бы я взрослел? Он не стал копать в своей голове, что по этому поводу думали философы, просто принял это как аксиому.– «Я тут взрослею, вот и всё».

Так отряд продолжали свою осаду, так Бартоло продолжал свою войну, потихоньку расширяя свое личное кладбище врагов.

Жалованья ополченцам никто не платил, кормили и уже хорошо, но маркитанты, несмотря на отсутствие товарно-денежных отношений всё-таки у них были и стояли они практически рядом с границей лагеря ополченцев. Вот к ним и тащили трофеи, снятые с убитых французов. Не густо конечно, но на-выпить закусить им хватало. Кроме того, обязанности поменяй и продай, маркитанский лагерь, ещё имел и специфические обязанности, присущие всем маркитантам, при всех армиях мира.

Как то вечером, под ухмылки Джима, Гонзало предложил Барти прогуляться до маркитанского лагеря, за одно и посты проверить, Барти охотно согласился, и пошел с наставником, нацепив на себя свою замечательную шляпу и надев шикарную куртку.

В лагере маркитантов, куда они пришли, было довольно таки спокойно, никто из ополченцев не гулеванил и не пропивал нажитое ратным трудом добро. В отряде был порядок с трофеями, всё в кучу, потом дележка по долям, как и на промысле, ничего нового.

Подойдя к повозке, где продавали вино, Гонзало стукнул своим кулачищем по стенке кибитки и потребовал наилучшего вина. Из повозки вылез главный маркитант по выпивке, старый еврей с пейсами и крючковатым носом.

– Ну что так стучать в такую рань и так громко, что вы думаете, я глухой, что я сам делаю вино в тиши кибитки? Вы глубоко ошибаетесь господа, я его там не делаю, я его покупаю, а тут продаю, несу издержки, так что за цену и не спрашивайте, она справедливая,– выдал тираду еврей.

– Мойша, – подражая еврею начал свой разговор Гонзало,– я таки не интересуюсь ценой твоего замечательного вина, я интересуюсь его наличием, у двух офицеров сегодня будет такой маленький праздник, что одним кувшином мы не обойдёмся.

– Ой, вей, праздник это хорошо, для праздника для таких уважаемых людей у меня всегда есть, что то очень хорошее, не далее как вчера, привезли купцы, правда немного дороговато, но я думаю, что мы сговоримся, – закончил Мойша и посмотрел на гостей с легкой грустинкой в глазах.

Сговорились, и сели за накрытый для них грубый стол, где уже стояла немудреная закуска. Пили они вино из кружек, не разбавляя, ибо, по мнению испанца, это было действительно хорошее вино и пить его нужно как принято у них в Испании, смакуя каждый глоток, а не как, в какой-то там Греции с водой.

Через некоторое время у Барти немного закружилась голова, потом откуда-то появилась музыка, играла скрипка и гитара, а потом, в эту мелодию отдельным инструментом вплелся девичий смех. Теплые и нежные руки под эту музыку обнимали его, поглаживали под рубашкой, а когда дотрагивались до шрама, становились ещё нежнее и, подрагивающие пальца осторожно провели по грубым, недавно заросшим швам. Барти было легко и приятно, но что самое интересное, его не клонило в сон от выпитого. Какое то новое чувство блаженства, захватывало его волнами и отпускало постепенно, потом опять накатывало и опять медленно отпускало. А по прошествии, некоторого времени, он ощутил, что уже его руки, сами по себе, в такт музыке, не слушаясь своего хозяина, ощущали ладонями, ранее не известные ему приятные и возбуждающие выпуклости. Чей-то поцелуй, и красивое девичье лицо затмили ему глаза и разум.

Утром он проснулся в объятиях неизвестной красотки, которая мирно спала, положив свою голову ему на грудь, разметав каштановые волосы по подушке. Её теплые руки обвили его тело, и ему было очень приятно от этого нового ощущения. Вообще ему казалось, что он родился заново, новые эмоции и новое, какое то лёгкое состояние тела, охватывали его разум.

Да, Бартоломео Борго Альчерито, стал мужчиной. Он не так себе представлял этот момент, он думал, что найдет себе любовь и под венчальные колокола станет тем, кем стал в эту ночь. Но война меняет планы народов, не говоря уже о юноше, которому честно говоря, пора бы уже иметь девицу на примете. Своей головой он понимал, что по логике, он конечно же согрешил, но он молодой растущий организм, требующий выхода накопленному стрессу и энергии. В конечном счёте, надо будет покаяться у капеллана, когда тот приедет на воскресную службу.

– Ну что Ромео, наелся? – с улыбкой спросил Гонзало, заглянув в палатку, где он провел ночь с девушкой.

– Наелся, конечно, но хотелось бы ещё, – чувствуя, что его организм готов к очередным подвигам,– ответил с умным и одновременно довольным видом Барти.