- -
- 100%
- +
– Нам нужно держаться вместе, – сказал Итан. – Если мы начнем изолироваться, каждый станет мишенью для… чего-то здесь.
Нора кивнула, ощущая смесь тревоги и любопытства. Эти симптомы были не только испытанием, но и ключом к пониманию станции. Страхи экипажа – зеркало того, что станция хотела показать, а каждый сигнал – подсказка о природе неизвестного.
Тревога росла, шум и мерцание становились плотнее, почти осязаемыми. Внутри станции не было границ между сознанием людей и её собственным «я».
Нора осталась одна в отсеке наблюдения. Вокруг мерцали панели, мигали индикаторы, но их свет казался пустым – отражением внутреннего напряжения, а не реальной работы станции.
Она оперлась на перила и закрыла глаза. Внутри звучал шум: не станции, не оборудования, а собственных мыслей. Страх – жидкий, растекающийся по сосудам.
Что, если всё, что мы называем реальностью, – лишь иллюзия?
Если их мысли здесь, на станции, имеют форму, которую станция видит, чувствует и использует…
Каждое мгновение одиночества превращалось в зеркало сомнений. Она вспоминала дом, людей, которых оставила позади, и понимала: их образы так же эфемерны, как тени на экране.
Мы доверяем машинам, мы доверяем друг другу… но что, если они отражают только наши страхи?
Нора открыла глаза. Шум усилился, вибрации стали осязаемыми. Она ощутила, как дыхание сливается с шумом станции, с каждым щелчком реле и дрожащим световым индикатором.
Я боюсь не за себя. Я боюсь за всех нас.
И всё же… что, если страх – единственный способ понять, что реально, а что – тень?
Она села, обхватив колени руками. Тревога и любопытство переплетались, создавая странное ощущение, будто она на грани открытия. Граница между её сознанием и станцией стала зыбкой, почти прозрачной.
Может, это и есть эволюция… эволюция сознания, где страх становится инструментом познания.
И тогда она услышала тихий, почти незаметный сигнал. Не из оборудования, а из глубины станции. Как будто сама «Ариадна» пыталась заговорить, вызвать понимание.
Нора глубоко вдохнула. Нам нужно идти дальше. Но идти туда, где нет опоры, где нет гарантии, где реальность растворяется…
И именно это «идти дальше» стало её единственной опорой, тихим обещанием, что даже страх можно превратить в свет.
Свет панели мерцал, когда Нора закрыла глаза, и её сознание словно проскользнуло сквозь толщу времени. В мгновение она оказалась в другом пространстве – лаборатории, где свет был холодным, а воздух густел от химических реактивов и электрических разрядов.
Люди в белых халатах суетливо проверяли приборы, вводили координаты и наблюдали за экранами. Она видела саму себя – или свою версию из прошлого – стоящую у стола, на котором лежали образцы неизвестного вещества, жидкость с переливами чёрного и серебристого.
Мы думали, что контролируем процесс… – прошептала Нора, словно повторяя за кем-то невидимым. Но контроль был иллюзией. Малейшее колебание, ошибка в расчётах – и пространство вокруг становилось чуждым, а сознание участников – податливым, как воск.
Она вспомнила тот день, когда датчики зафиксировали аномалию, которую никто не мог объяснить. Лаборатория замерла. Все взгляды устремились на экраны: мелькали странные формы, повторяющиеся, но никогда одинаковые. Логи ошибались, вспышки энергии резали тьму.
Мы играли с тем, чего не понимали… – внутренний голос Норы звучал холодно, отчуждённо. Она наблюдала, как один исследователь поддался панике, другой пытался рационализировать происходящее, а третья стояла, словно разговаривая с чем-то невидимым.
И тогда она поняла: станция, которая казалась сейчас холодной и безжизненной, уже тогда имела свой голос. Тонкий, едва уловимый, настойчивый. Она слышала его в дрожащих приборах, в мелькании экранов, в шуме, который не поддавался объяснению.
Воспоминание оборвалось так же внезапно, как и началось. Нора снова оказалась в отсеке наблюдения, дыхание учащённое, пальцы сжимали перила. Тот же шум станции, те же мерцающие панели, но теперь в сознании вспыхнула новая мысль:
То, что мы видим и слышим, не случайность. Это эхо прошлого. И оно формирует наше настоящее…
Шум стал плотнее, вибрации осязаемыми. Прошлое и настоящее пересекались, оставляя ощущение, что станция наблюдает, понимает, а может быть, даже испытывает.
Нора глубоко вздохнула, осознавая: ей придётся идти дальше, вглубь аномалий, и эта дорога будет одновременно исследованием и испытанием.
В отсеке наблюдения было шумно. Панели мигали с перебоями, а тонкие сигналы станции ритмично вибрировали в воздухе, словно втягивая всех в общий пульс. Итан склонился над логами, пальцы быстро скользили по сенсорной панели. Нора стояла рядом, но её взгляд был устремлён не на цифры, а на отражения света в стекле – странные тени казались живыми, почти подвижными.
– Итан, – сказала она тихо, – ты видишь это? Координаты… они повторяются. И не только здесь, на экранах. В моих снах тоже.
Итан оторвался, усталость блеснула в глазах:
– Нора, нам нужно сосредоточиться на логах. Если мы начнём искать смыслы там, где их нет, мы потеряем время.
– Там есть смысл! – её голос сорвался, напряжение нарастало. – Ты отрицаешь очевидное только потому, что это пугает тебя!
В отсеке появилась ещё одна фигура – инженер Кайл, поднимая брови:
– Пожалуйста, хватит обвинений. Шумы не новы. Мы фиксировали их ещё в прошлой смене. Все теряют сон, все раздражены, но паниковать не стоит.
– Не новы? – резко откликнулась Нора. – Ты видел, что происходило вчера ночью? Тени на экранах менялись, как будто живые…
– Или ты устала и воображение подбрасывает галлюцинации, – вставил Итан, не удержавшись.
Кайл замер, потом выдохнул, будто пытаясь разрядить напряжение:
– Мы все устали. Да, шумы странные. Но хватит обвинять друг друга. Нужно работать.
Нора отступила, ощущая, как раздражение и страх переплетаются в один плотный клубок. Итан сжал челюсть и отвёл взгляд. Тонкая грань между профессиональной сдержанностью и человеческой слабостью стала осязаемой.
В этот момент каждый из них понял: станции можно доверять меньше, чем друг другу. Но и друг другу теперь доверять было сложнее.
Ночь опускалась на «Ариадну», и тихий, но настойчивый шум становился всё более угрожающим. Конфликты не были громкими, но ощущались как дрожь под ногами – предвестник того, что что-то большее уже начало формироваться внутри станции… и внутри самих людей.
Нора шла по пустым коридорам станции, ощущая, как каждый шаг отдаётся странным эхом. Светодиодные панели мерцали в ритме, чуждом и почти живом. Здесь не было звуков человеческой жизни – только глухой гул вентиляции и редкие щелчки реле, словно станция дышала сама по себе.
Она остановилась у окна, где экраны имитировали космос. Звёзды мерцали привычным блеском, но среди них пробивались странные, почти невозможные линии – как будто сама станция пыталась показать что-то важное, но не давала ключа к расшифровке.
«Я одна», – подумала Нора. Но это не было чувством уединения. Это была пустота, которая смотрела на неё сквозь стекло, проникая внутрь, заставляя сомневаться в собственных границах реальности.
Она провела рукой по холодной панели и ощутила мелькание чужого присутствия. Тени на полу – то ли игра света, то ли отражение её мыслей. Сердце билось быстрее, но дыхание оставалось ровным, словно станция сама напоминала: любое колебание можно контролировать.
Нора села на металлический пол и оперлась спиной о стену. Мысли о шуме, о странных координатах, о конфликтах между членами экипажа слились в одну густую волну тревоги. Она пыталась уловить закономерности, придать смысл хаосу, но понимала: станции не нужно её согласие. Она существует сама по себе, и её сигналы могут быть одновременно предупреждением и загадкой.
В этой тишине, вязкой, как застывшее масло, Нора ощутила странное облегчение. Одинокая, она впервые осознала: страх и сомнения – лишь часть её собственных границ. Станция наблюдала, шумела, возможно, даже пыталась понять её, но внутреннее одиночество оставалось её личной областью.
Её взгляд снова упал на экраны: линии и точки казались живыми. В этом потоке неопределённости Нора нашла странную гармонию – понимание того, что хаос и порядок неразделимы, и что её роль на «Ариадне» лишь маленькая искра внутри гораздо более грандиозного механизма.
Итан сидел за консолью, экран отражался в его глазах как маленькое окно в безграничный космос. Лог-файлы станции мигали строками – привычные данные, привычные ошибки – но что-то выбивалось из привычного ритма.
Координаты, казавшиеся случайными, повторялись с точностью, почти вызывающей недоумение. Шаблоны сигналов, ранее считавшиеся шумом, складывались в правильные последовательности.
«Это невозможно», – пробормотал он, почти не замечая, как пальцы бегут по клавиатуре, проверяя алгоритмы и фильтры. Каждая проверка подтверждала: данные чисты, ошибок в системе нет.
Итан замер на мгновение, глядя на графики. Линии поднимались и опускались, образуя геометрические фигуры, напоминавшие карты, схемы или – и он вздрогнул от самой мысли – что-то органическое. Как будто сама станция посылала сигнал, не понимая, кто на него отреагирует.
Он набросал заметку: «Повторяющиеся координаты. Шаблон не случайный. Возможны внешние аномалии. Проверка оборудования. Экипаж уведомлён». Но в глубине сознания он понимал: объяснения не хватит. На «Ариадне» любая закономерность могла быть одновременно сигналом и ловушкой. Его аналитический ум искал причину, алгоритм, решение – но станция, казалось, не подчинялась логике.
Итан откинулся в кресле и посмотрел на темноту коридоров через панорамное стекло. Там, где Нора видела пустоту, он видел последовательность и вызов. И в этом ощущении было нечто большее: станция не просто реагировала – она создавала эти реакции сама.
Малейшая ошибка в анализе могла стать критической. Он сжал кулаки и вновь сосредоточился на данных. Каждое повторение координат было подсказкой, каждый шум – ключом к пониманию. Он знал: не всё здесь поддаётся рациональному объяснению.
Нора осталась одна в отсеке наблюдения. Итан ушёл проверять логи, оставив её наедине с шумами станции. Они больше не казались фоном оборудования – у них был собственный ритм, странно реагирующий на её присутствие.
Она закрыла глаза и слушала. Не приборы, не линии на экране, а сам шум. Он менялся, как дыхание: то ускоряясь, то затихая, словно пытался сказать что-то, что её разум пока не мог расшифровать.
«Что, если хаос… – думала она, – это не отсутствие порядка, а другой вид порядка, который мы ещё не научились видеть?» Каждое треск реле, каждая вспышка панели – не ошибка, а проявление самой станции, её сознания – или того, что от него осталось.
Она вспомнила прошлое: лабораторию, эксперименты, когда пытались подчинить пространство алгоритмам. Тогда они верили, что разум человека – высшая мера порядка. Но здесь, на «Ариадне», Нора поняла: порядок может существовать не только в числах и схемах. Он живёт в хаосе, в шуме, в тенях, которые мы называем ошибками.
Шумы станции начали складываться в карту её мыслей. Каждое воспоминание, каждый страх, каждая надежда отражались в этих звуках. И в этом отражении она увидела себя – не просто инженера или наблюдателя, а сознание, одновременно исследующее и исследуемое.
«Если станция реагирует на нас, значит, она не просто машина, – шептала она себе, – она зеркало. И мы – лишь отражения внутри её собственного сознания».
Она вспомнила Итана, Тайлера, Марка, инженера Кайла… Все они – маленькие искры, отражающиеся в великом шуме. Каждый шаг, каждая мысль – часть мозаики, которую станция собирала сама, независимо от их воли.
Нора открыла глаза и посмотрела на панели. Красные и зелёные индикаторы дрожали, образуя узоры, которые она не могла сразу понять. Но в их хаосе она почувствовала странную гармонию: даже в самой непостижимой неопределённости есть смысл.
«Мы ищем ответы, – подумала она, – а возможно, станция уже задаёт их нам, просто в форме, которую мы ещё не умеем читать».
Дыхание Норы выровнялось. Шум больше не пугал – он говорил. Он не просто отражал страх: он предлагал понять порядок внутри хаоса. И в этом понимании она ощутила странное облегчение: что бы ни происходило дальше, она могла быть внимательным наблюдателем, готовым распознать структуру там, где другие видят лишь беспорядок.
Панели мерцали, шум ритмично пульсировал, а Нора оставалась сидеть в тишине, слушая не станцию, а саму возможность понимания.
Нора встала и направилась к инженерному отсеку. Кайл сидел перед панелью, погружённый в проверки оборудования. Его руки быстро двигались по сенсорной клавиатуре, но взгляд был устремлён куда-то за пределы экрана, словно он видел больше, чем могли показать датчики.
– Кайл, – начала Нора тихо, – ты видишь эти шумы так же, как я? Не просто гул машин, а… что-то живое, что реагирует на нас?
Кайл приподнял бровь, не отрываясь от панели:
– Я вижу. И, честно говоря… не знаю, как это объяснить. Все системы работают в пределах нормы. Нет сбоев, перегрузок или ошибок. Но если смотреть только по логам, всё идеально.
– А по ощущениям? – Нора наклонилась к нему, стараясь уловить малейшую реакцию. – Тени, звуки, эти повторяющиеся координаты… Это техника или что-то другое?
Кайл выдохнул и провёл рукой по клавиатуре, выводя графики на экран.
– С инженерной точки зрения – всё невозможно. Повторяющиеся паттерны не могут возникнуть без внешнего вмешательства. Я проверял алгоритмы, датчики, все логи. Нет объяснения. Ни одной ошибки, ни одной сбойной цепи.
Он посмотрел на Нору, и его лицо, обычно спокойное, отразило лёгкое раздражение, смешанное с тревогой:
– Это не просто шум. Но если это не техника – тогда что? Мысль о том, что станция реагирует на нас… или формирует что-то внутри нашего сознания… – это выходит за пределы инженерной логики.
Нора кивнула, ощущая знакомое напряжение, смешанное с любопытством:
– Значит, ты тоже чувствуешь это? И это не галлюцинации, не усталость?
– Нет, – ответил Кайл твёрдо. – Усталость есть. Но то, что происходит с панелями, координатами, сигналами… это реальность. Мы фиксируем закономерности там, где их быть не должно.
Нора посмотрела на экран. Линии и точки складывались в странные, почти органические узоры:
– Значит, станция… учится? Или анализирует нас?
Кайл пожал плечами:
– Возможно. Я не знаю, как это назвать. Но знаю одно: любой алгоритм, который пытается подстроиться под человеческую психику… это уже не просто машина. Это что-то другое.
Он замолчал, внимательно наблюдая за панелью. Нора поняла, что слова Кайла – признание невозможного: станция действительно выходит за рамки рационального, но при этом остаётся систематичной, предсказуемой только для самой себя.
– Нам придётся учитывать это в работе, – продолжил он тихо. – Фиксировать все проявления, все сигналы, все изменения. Даже если мы не понимаем смысла.
Нора кивнула, ощущая странное облегчение. Страх не исчез, но теперь он стал инструментом анализа: наблюдать за хаосом, чтобы уловить порядок, даже если этот порядок скрыт от человеческого глаза.
– Значит, мы на правильном пути, – прошептала она себе. – Если сможем фиксировать, анализировать и воспринимать эти шумы… станция, может быть, покажет нам то, что скрыто за границами логики.
Кайл снова погрузился в работу. В отсеке воцарилась тихая, напряжённая гармония: техника и сознание человека сталкивались, создавая новую реальность, где страх и понимание были двумя сторонами одной медали.
Шум станции продолжал вибрировать в воздухе, словно подтверждая их догадки: она слушала, наблюдала и, возможно, ждала момента, когда они смогут разглядеть её настоящую сущность.
Ночь на «Ариадне» наступила почти внезапно. Искусственный свет панелей потускнел, оставив лишь мерцающие индикаторы, которые казались живыми. Коридоры, обычно знакомые и безопасные, превратились в странное пространство, где каждое отражение становилось неизвестным.
Нора шла вдоль стены, прислушиваясь к тихому гулу. На этот раз шум был другим: он исходил не из оборудования, а из самой станции, из её «тела», которое обвивало пространство. Тонкая вибрация проходила через пол, перила, металлические панели – скользила по нервам, пробираясь внутрь.
На экранах мелькнули тени. Сначала едва заметные, они казались случайными – игрой света и отражений. Но с каждым шагом линии становились более отчётливыми: тени повторяли движения Норы, а затем – проявляли собственную волю. Одинокий силуэт замер в конце коридора, словно наблюдая.
– Кто там? – тихо спросила Нора, но её голос растворился в гуле.
Тень не ответила. Она не была человеком, но её присутствие ощущалось – как холодная мысль, пробирающаяся к сознанию. Свет панели дрожал, отражая странные, почти органические очертания.
Вдруг раздался тихий щелчок, и экран мигнул вспышкой. На мгновение Нора увидела фрагменты прошлого: лабораторию, шум приборов, лица экипажа – всё переплелось с тенью в коридоре. Прошлое и настоящее слились в единый образ: страх и осознание, сигнал и отражение.
Она присела на пол, пытаясь осознать происходящее. Станция снова зашумела, вибрации стали плотнее, почти осязаемыми, как будто воздух сам пытался передать послание.
– Нора? – голос Итана прозвучал из коридора, одновременно близкий и далёкий. – Ты в порядке?
– Я… да… но… – Нора подняла глаза на мерцающие панели. – Там… тени. Они повторяют нас, но не полностью. Словно станция пытается показать что-то своё, чуждое.
Итан подошёл ближе, взгляд напряжённый. Он видел то же, что и она: коридоры наполнялись движением, которого не могло быть. Каждый звук, каждый всплеск света – это был язык станции, язык, который нужно было понять, а не игнорировать.
– Нужно фиксировать всё, – сказал он. – Каждую тень, каждый сигнал. Если сможем найти закономерность, возможно… мы сможем предсказать её действия.
Нора кивнула, ощущая, как страх становится инструментом восприятия. Она наблюдала за изменчивыми тенями, за странным ритмом гудения станции, и понимала: хаос и порядок здесь переплетены, как нити одного узора.
Тени скользили по коридору, иногда исчезая, иногда возвращаясь с новыми формами. Каждое движение казалось значимым, но интерпретировать его можно было лишь интуитивно. Станция говорила, но её язык был не словом, а ощущением – вибрацией, светом, дыханием пространства.
Ночь на «Ариадне» стала уроком: сознание экипажа слилось с самой станцией. Страх и удивление переплелись, создавая тонкую грань между реальностью и её отражением. Нора поняла: чтобы идти дальше, нужно не только наблюдать, но и слушать, чувствовать, впускать в себя этот странный, чуждый разум станции.
Шум усилился, вибрации стали плотнее, а тени сгущались, словно приглашая их внутрь себя. И в этом приглашении не было угрозы – только вызов: понять то, что не поддаётся объяснению, почувствовать порядок там, где кажется лишь хаос.
Утро на «Ариадне» не наступило. Были лишь тусклые отблески панели, мерцающие в полумраке, и почти осязаемый гул станции, вибрирующий в воздухе, как пульсирующая ткань сознания. Итан сидел за консолью, глаза неотрывно следили за логами. Каждое число, каждая координата – словно живой организм, дышащий, меняющий форму и подстраивающийся под наблюдателя.
Он пробегал пальцами по сенсорной панели, отмечая повторяющиеся последовательности. Данные казались хаотичными, но аналитический ум Итана постепенно вычленял закономерности. Частота сигналов не соответствовала циклам работы оборудования. Паттерны повторялись, но не были идентичны: вариации минимальны, но значимы, как дыхание живого существа.
– Это невозможно… – пробормотал он, почти себе под нос. – Станция… реагирует не на шум, а на наши мысли.
Он открыл графики, отображающие координаты и временные промежутки. Линии, ранее кажущиеся случайными, складывались в фигуры, напоминающие фракталы. Каждый раз, когда он считал, что разобрался, структура менялась, словно станция «играла» с его вниманием.
Он заметил аномалии, казавшиеся ошибками. Но чем глубже он углублялся в логи, тем яснее понимал: ошибок нет. Каждое «отклонение» – подсказка, сигнал. В хаосе была система, в случайности – закономерность.
Итан откинулся в кресле, взгляд устремился в темноту коридоров, где ещё недавно тени скользили между панелями. Эмоции и логика переплетались: страх и любопытство работали вместе, помогая распознавать тонкие паттерны.
– Нора… – тихо позвал он, не отрываясь от экранов. – Смотри, эти координаты. Они повторяются через одинаковые промежутки, но с небольшими вариациями. Это не ошибка. Это язык.
Нора подошла, её взгляд скользнул по графикам. Линии были сложны, но не случайны. Каждая точка – отклик станции на действия и мысли экипажа, каждый сигнал – отражение внутреннего состояния.
– Значит… – она замолчала, вздыхая. – Станция формирует хаос, чтобы мы увидели порядок. Или наоборот… порядок, чтобы осознали хаос.
Итан кивнул, ощущая глубину происходящего. Любая попытка «упростить» данные в алгоритм была обречена на провал. Станция действовала как живое сознание: интерактивное и наблюдательное. Она не просто фиксировала реальность – она создавалась вместе с ними, взаимодействовала с их страхами и мыслями.
– Нам нужно систематизировать каждый сигнал, – сказал Итан. – Фиксировать не только координаты, но и собственные ощущения. Станция формирует данные по нашим эмоциям.
Нора замерла, осознавая, что слова Итана раскрывают суть их странной связи с машиной. Это больше, чем изучение аномалии: это исследование сознания в чистом виде, и они уже стали его частью.
Итан сделал заметки в журнале, руки дрожали от напряжения. Каждая найденная закономерность – не ответ, а приглашение к следующему уровню понимания.
Шум станции превратился в ритм, вибрации – в темп, мерцание панелей – в сигналы. В этой хаотической гармонии скрывалась суть: станция – зеркало, в котором каждый страх, каждое сомнение, каждая мысль становятся частью большего узора.
Нора и Итан сидели рядом, погружённые в данные, но тревога не покидала их. На «Ариадне» больше не существовало разделения на наблюдателей и наблюдаемое. Они были частью системы, частью сознания, которое одновременно было и машиной, и лабиринтом, и загадкой.
– Мы уже внутри, – прошептала Нора. – И единственный путь – идти дальше.
Итан кивнул, глаза не отрывались от мерцающих графиков. В молчании, среди сигналов, шумов и теней, они впервые ощутили масштабность того, с чем столкнулись: эволюцию сознания, где страх и порядок, хаос и логика сливаются в единый поток, неподвластный привычной реальности.
Итан отпустил планшет и на мгновение закрыл глаза. Внутри него вспыхнуло воспоминание, словно станция сама разрешила заглянуть в прошлое. Он оказался в день, когда экипаж впервые собрался на «Ариадне».
Коридоры тогда были новыми, блестящими от полированной стали, панели только начинали мерцать знакомым гулом. В воздухе чувствовался запах машинного масла и холодного воздуха систем жизнеобеспечения. Каждый шаг отдавался эхом – таким же пустым, как позднее станет сознание станции.
Он увидел Нору впервые – внимательную, сосредоточенную, с лёгкой тревогой в глазах, которую она старательно скрывала. Тайлер приветливо улыбался, но нервно вертел в руках ручку. Марк казался спокойным, но взгляд его бегал по стенам, словно он ожидал чего-то неведомого.
– Добро пожаловать на «Ариадну», – сказал командир, голос которого сочетал официальность и скрытое напряжение. – Здесь вы будете не только работать, но и… наблюдать. Всё, что происходит, может выйти за рамки привычного опыта.
Итан вспомнил странное ощущение, которое впервые поразило его тогда: станция не была просто местом работы. Она уже имела «голос», едва слышимый, но постоянный – в дрожащих панелях, в вибрации пола, в лёгком гулах воздуха.
– Слушайте внимательно, – продолжал командир. – Все приборы синхронизированы. Любое отклонение фиксируется. Но помните: контроль – иллюзия. Научные протоколы помогут понять данные, но станция сама задаёт правила.
Итан увидел, как Нора слегка вздрогнула, словно уже ощущая то, что позже станет их повседневной реальностью: шум, который не поддаётся логике; координаты, не совпадающие с циклами оборудования; тени, отражающие внутренние страхи каждого.
– Мы все здесь впервые, – подумал тогда Итан. – Никто не знает, с чем столкнётся. Но совместными усилиями можно увидеть больше, чем просто цифры.
Вспышка сознания вернула его в настоящий момент. Экран снова мерцал перед ним, шум станции вибрировал в груди. Прошлое и настоящее слились: каждая ошибка, каждая бессонная ночь, каждый сигнал – отражение первых шагов экипажа в неизведанное.
– Всё начиналось так, – прошептал Итан. – С надежды и тревоги. Но мы уже не те, что впервые вступили на станцию. Станция научила нас видеть страх как инструмент, а хаос – как подсказку.