Чары крови и роз. Другая история Белль

ЧАРЫ КРОВИ И РОЗ. ДРУГАЯ ИСТОРИЯ БЕЛЛЬ

ЧАСТЬ

I

. СИМВОЛ ЭЛФИНА

Роза

Аннабелль Грейс Тэйлор была последней фейри и самой красивой девушкой на свете, поэтому легко могла позволить себе опоздать на работу. Будь Белль иного склада характера, она могла бы и вовсе не работать, играя на вожделении мужчин и заставляя их делать, что ей заблагорассудится. Но Белль не желала пользоваться чарами фейри и старалась соблюдать правила, установленные для всех. Вот и сейчас ей не хотелось подводить хозяина кафе, у которого она работала официанткой.

Укорив себя, что не вызвала такси десять минут назад, Белль свернула в квартал Пророчеств, который обычно обходила стороной. Проскользнув мимо поворота на улицу Ясеней, ведущую к особняку, где сто шестьдесят пять лет назад жила печально знаменитая ведьма Айрин Бёрд, Аннабелль вышла на широкую улицу Бражников. Дедушка рассказывал: раньше здесь жили банши. А лет сто назад квартал Пророчеств заселили цыгане, и теперь улица Бражников пестрела красными крышами домов, жёлтой штукатуркой стен, и мелькающими то здесь, то там полосатыми юбками и цветастыми платками. Завидев Белль, несколько молодых цыганок, звеня монистами, стали радостно зазывать её к себе. Аннабелль со смешком подумала, что среди них она вполне могла бы сойти за свою: спасибо бабушке-итальянке за тёмно-каштановые кудри, на которых бы так хорошо смотрелся узорчатый платок, и большие карие глаза – их можно было бы подвести чёрным карандашом. Лёгкий загар вполне сошёл бы за цыганскую смуглость, оставалось добавить золотые серьги-кольца, браслеты и мониста – и образ готов. А уж со своими чарами фейри Белль могла бы внушить людям что угодно. Усмехнувшись перспективе сделать карьеру цыганской пророчицы, Аннабелль ускорила шаг.

– Яхонтовая моя! – Цыганка средних лет преградила Белль дорогу и радостно затараторила, широко улыбаясь. – Перемены ждут тебя, бриллиантовая! Большие перемены!

– Дай ручку, нагадаю тебе жениха, красивого да богатого! – пообещала вторая, помоложе.

«Мне имеющихся женихов некуда сбыть, куда мне ещё один», – подумала Аннабелль, резко сворачивая в сторону. Женщины дружным табором последовали за ней.

Белль ещё раз свернула направо и вниз, к ручью, и, когда уже поднималась на мостик, едва не столкнулась со старой цыганкой в чёрно-зелёном залатанном платье и хитро скрученной на голове чалме, из-под которой выбивались тёмные с сединой пряди.

Аннабелль отшатнулась. В руке у старухи была красная роза, а белёсые мутные глаза не мигая смотрели вперёд.

– Предначертанное – да свершится, – глухо и скрипуче проговорила она. – Прими свою судьбу, последняя фейри.

Белль стало не по себе, и она попыталась обойти старуху. Но та вновь преградила дорогу и, вцепившись Аннабелль в запястье ледяной рукой, заговорила:

– Сладкая, сладкая кровь! Создания тьмы придут, они близко! Маленькая фейри в опасности! Пусть роза укажет путь!! – старуха казалась не в своём уме, её голос звучал надсадно и хрипло, как несмазанное колесо или карканье вороны в зимнее студёное утро, и под конец фразы сорвался почти на визг. Потом безумная пророчица вложила в ладонь Белль розу и наконец отпустила её руку.

Аннабелль отшатнулась и опрометью бросилась через мост в сторону кафе «Клевер и фиалка». Она торопилась и не сразу заметила, что по-прежнему сжимает в ладони стебель розы, да так сильно, что шипы расцарапали ей кожу до крови. Белль разжала пальцы, и маленькие ранки стали затягиваться, оставляя на коже лишь пятнышки крови, тонко пахнущей фиалками. В руке Белль красная роза расправила лепестки и её аромат стал выразительнее. Аннабелль вспомнились алые розы, прорастающие сквозь могилу её друга, погибшего полгода назад в горах…

На работу Белль всё же опоздала, но лишь на семь минут. Серебристые колокольчики на входе в «Клевер и фиалку» мелодично прозвенели, впуская в кафе. Мистера Льюиса не было видно, Роберт вышел из-за бара и принял у Белль её молочно-белое пальто и розу. Поставив цветок в вазу, Роб приготовил для Белль чашечку её любимого лавандового рафа. Она присела за барную стойку, наблюдая за спорой работой парня. Вскоре напиток был готов, и Роб поставил кружку перед Белль.

– Красивая, – произнёс он, глядя на розу.

Потом Роберт перевёл взгляд на Аннабелль и, как всегда, смутился, густо покраснев.

Белль задумчиво коснулась пальцем стебля розы, провела перламутрово-розовым ноготком по одному из шипов, чувствуя взгляд Роберта, зачарованно следившего за её движениями.

– Откуда она?.. – смущённо спросил он.

– Цыганка дала. – Белль не спеша сделала глоток рафа. – Сказала, эта роза укажет мне путь.

– Укажет путь?.. – переспросил Роб, быстро взглянув на Белль.

– Да, – ответила она, улыбнувшись.

Роберт кивнул. Помолчав, он заметил:

– На гербе Спенсера красная роза.

– Ага, и волчья голова, – отозвалась Белль. – Повезло, что пророчица не вручила мне отрубленную волчью голову.

Роберт издал неловкий смешок, смутился и вновь робко посмотрел на Белль.

Минувшим летом Белль едва ли не прописалась в замке Спенсера: большинство заказов из «Розы ветров», туристического агентства, в котором Белль работала гидом в летний сезон, были экскурсиями в Волчий Клык – некогда элфинскую резиденцию герцога Спенсера, а теперь памятник уолтерианской1 эпохи, построенный, как и многие здания того времени по типу средневековых замков. Аннабелль любила маршрут в долину Ришты, и ей за него хорошо платили (больше, чем другим гидам). И, хоть двадцать девять раз за сезон – это всё-таки перебор, она бы не отказалась сводить туда ещё раз. Может, и найдутся желающие посетить замок, пока не выпал снег и не закрыл Волчий перевал.

Возле кафе раздались голоса, Белль допила раф, спустилась с высокого стульчика, повязала поверх лавандового платья зелёный фартук официантки и, улыбнувшись бармену, пошла встречать посетителей.

В дни, когда у Белль были смены в «Клевере и фиалке», от народу в кафе не было отбоя: ведь туристы, приезжавшие на Элфин, желали посмотреть на последнюю фейри. И жители Торнфилда, как могли, пользовались популярностью Белль для увеличения своих доходов: продавали сувениры с её изображением, одежду в оттенках её брендового лавандового цвета, чай или еду, позиционируя их, как её любимые. Аннабелль знала: устроившись два года назад в «Клевер и фиалку» официанткой, она помогла хозяину кафе, Джозефу Льюису, решить проблемы с долгами, ведь открыть кафе на Элфине было крайне затратным удовольствием. Белль чувствовала благодарность Джозефа, но часто ловила на себе его взгляд, в котором читалось недоумение: он не понимал, почему она вообще работает. Ведь стоило ей поманить пальцем почти любого мужчину, и тот сделал бы всё, что она пожелает. Но вместо этого первая красавица Элфина, Британского королевства и всего мира ловко собирала и разносила заказы, выслушивая упрёки от ревнивых женщин, а от мужчин – похабные комментарии.

Аннабелль работала много: летом гидом, зимой инструктором по горным лыжам, а в межсезонье – официанткой. Ей нужны были средства на переезд в Нью-Йорк и учёбу в университете, однако последнее, что она бы сделала – это прибегла к чарам фейри ради денег. Это было бы нечестно и подло по отношению к людям. К тому же Белль знала: за то, что легко даётся, потом часто приходится платить вдвойне. Это была одна из тех истин, которые Белль усвоила от своей матери.

Телефон в кармане фартука вдруг будто стал тяжелее: Белль вспомнила, что до сих пор не ответила на сообщение от матери, которое пришло ещё до начала смены. «Если у тебя в этом году снова не получится с поступлением, – писала София Тэйлор, – ты можешь вернуться домой. На ферме всегда пригодится лишняя пара рук».

Этот снисходительный тон – как же он раздражал Белль! Мать считала глупостью желание дочери уехать в Нью-Йорк, а стремление заниматься наукой («…которой даже не существует!») – нелепой блажью. София Тэйлор обвиняла своего отца в том, что тот заразил Белль мечтами о путешествиях и учёбе. Аннабелль чувствовала: за раздражением матери прячется страх за неё и забота, но ей хотелось бы ощутить ещё поддержку и понимание. В детстве Белль нравилось весь день проводить в седле: скакать среди холмов, петлять по лесу, преодолевая барьеры в виде поваленных деревьев, читать, усевшись (а чаще улёгшись) на лошади, и между делом присматривать за неспешно жующими сочную траву овцами, дважды в день гоняя стадо на водопой. Но возвращаться к той жизни Белль определённо не собиралась.

Скоро придёт зима, и Торнфилд наполнится отдыхающими. Белль уже прикинула по броням: за зимний сезон она, получающая за свои услуги инструктора по повышенной ставке, накопит недостающую сумму и к началу марта сможет уехать.

Осталось всего четыре месяца, и она отправится учиться. В конце концов, что её здесь держит? «Фредерик…» – мелькнуло в мыслях. Но Белль уже распрощалась с грёзами о нём. Она уже не та девочка-подросток, которой была, когда влюбилась, и глупо продолжать мечтать о том, кто всегда выбирал другую.

Сердце болезненно-сладко сжалось, когда Белль вспомнила его взгляд тогда, на кладбище… «Взаимная любовь, – прозвучал в голове напевный голос дедушки, – вот истинный дар Лилит для каждого из своих детей». С шестнадцати лет Белль думала, что будет по-настоящему счастлива лишь с Фредериком, но, возможно, считать так – ошибка. Возможно, она ещё не встретила того, кто станет её настоящей любовью. Ей нет и девятнадцати – в таком возрасте даже у людей вся жизнь впереди, а она – фейри. «Однажды ты встретишь того, кто будет достоин твоей любви, дочь Лилит», – вспомнились Белль слова крёстной. В тот день на кладбище, когда хоронили погибшего в горах Капкейка и других альпинистов, крёстная, конечно, заметила, с какой жадностью Белль смотрела на Фредерика, обнимавшего Камиллу.

Аннабелль вздохнула и, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, достала из кармана фартука телефон и написала: «Спасибо за заботу, мама. Но у меня всё под контролем».

Она поедет в Нью-Йорк и будет штудировать антропологию, этнологию, археологию, психологию. И раз нет науки, изучающей детей Лилит, Белль создаст её. Когда дедушка вернётся (а он обязательно вернётся – Белль не допускала никаких «если»), он сможет ею гордиться и наверняка захочет присоединиться к исследованиям.

Телефон коротко тренькнул: пришёл ответ от матери. «Хорошо, дочь. Увидимся в День Всех Душ2. От папы привет». Белль горько усмехнулась: мама упорно притворяется, будто у них нормальная семья, в которой отец признаёт существование младшей дочери и может даже – любит её. Женившись на Софии Тэйлор, он взял её фамилию, ассоциирующуюся на Элфине с последним родом фейри, но свою дочь, родившуюся фейри, принять так и не смог.

Белль с тоской подумала про ежегодную поездку домой в День Всех Душ и вздохнула. «Да, мама», – быстро напечатала Белль и убрала телефон в карман.

В этот момент до её слуха донёсся обрывок разговора молодых парней, ведущих себя грубо и развязно. Белль прислушалась: парни говорили на брамми3, а ей нравились разные языки, диалекты и акценты – точно приветы с разных концов мира.

– И чо, королевской семье норм, что невеста наследника престола разносит выпивку в какой-то дыре? – спросил первый.

Белль усмехнулась про себя: с тех пор, как три года назад на Молочном балу она познакомилась с принцем Ричардом (которому тогда было тринадцать), жёлтая пресса с удовольствием смаковала всякие подробности романа, а то и тайной помолвки наследника престола с последней фейри. Что, разумеется, было неправдой. Более того – невозможно, ведь на браки членов королевской семьи с детьми Лилит ещё в конце восемнадцатого века вето наложил сам король Артур4.

– Дыра? – раздражённо проворчал второй голос. – Мы на поездку сюда три года копили.

Белль мысленно согласилась: называть дырой Торнфилд, курортный город на уникальном волшебном острове, было по меньше мере странно.

– Джонни опять «Жёлтых листков»5 начитался, – насмешливо заметил третий голос. – Почему здесь не подают пиво? – риторически возмутился он.

– Никакая она не невеста наследника, Джонни, – поддержал третьего ещё один голос. – Ты башкой своей думай. – Раздался характерный звук, с каким стучат костяшками пальцев по лбу.

В этот момент дверь распахнулась, мелодично прозвонив входными колокольчиками, и Белль почувствовала до раздражения знакомый парфюм: кедр, тубероза, медовый мускус и корица. Гидеон Джонсон вошёл в «Клевер и фиалку». Сын члена Совета Основателей и главного редактора «Торнфилд ньюз», а также самый надоедливый из всех поклонников Белль на Элфине, Гидеон оставлял ей чаевые, превышающие стоимость его заказа раз в десять. И как бы Аннабелль не нужны были деньги, от Гидеона она их никогда не брала – ни в виде чаевых, ни в виде переводов, ни в виде стопки банкнот в конверте, засунутом ей в карман пальто. Гидеон пытался подкупить Белль ещё со старшей школы и смотрел щенячьими глазками каждый раз, когда видел её.

Найдя глазами Белль, Гидеон пошёл к ней. Он выглядел так, точно отправлялся на вечеринку миллиардеров: великолепный костюм цвета слоновой кости, стоивший больше, чем Белль зарабатывала в «Клевере и фиалке» за год, запонки с бриллиантами, бабочка с вышивкой ручной работы. Каштановые волосы Гидеона были уложены одним из лучших парикмахеров Лондона, которого мистер Джонсон ради сына уговорил переехать в Торнфилд и чьи услуги оплачивал по-королевски. Гидеон следил за собой ещё тщательнее, чем все знакомые парни Белль вместе взятые, и уже два года ходил за ней хвостиком, умоляя о свидании.

– Аннабелль… – начал Гидеон и смолк, точно забыл, о чём хотел спросить, жадно глядя на фейри и едва ли не пуская слюни из приоткрытого рта.

– Ты можешь занять свободный столик, Гидеон. – Белль заставила себя дежурно улыбнуться.

– Хорошо, – сморгнув, произнёс он и послушно пошёл к незанятому столику у клетки с канарейками.

Когда Белль вернулась к нему с меню, он, умоляюще глядя на неё снизу вверх, выдал на одном дыхании:

– Ужин сегодня в «Королевской пристани» в восемь, приходи, пожалуйста!

– Ох, извини, Гидеон… – произнесла Белль, принимая расстроенный вид. – Сегодня Совет Основателей и потом… На сегодняшний вечер у меня уже есть планы.

«Реформы Ришелье сами себя не изучат», – подумала Аннабелль. Это было значительно интереснее, чем ужинать в компании Гидеона.

Парень расстроенно вздохнул и с новой надеждой спросил:

– А завтра?

– Завтра – семейный день, – ответила Белль. Она несколько недель мечтала наконец выбраться со старшей сестрой и племянниками на пикник к заливу святого Элреда, а завтра как раз обещали хорошую погоду.

– А послезавтра?

– Послезавтра двадцать седьмое октября, – ответила Аннабелль.

– Прости, пожалуйста, Белль, – смутился Гидеон и торопливо сделал заказ: брускетта с авокадо и зелёный чай.

Сегодня из-за своей ошибки Гидеон не досаждал Белль разговорами, только виновато следил за ней взглядом. Аннабелль на самом деле вовсе не обиделась, она привыкла: в Торнфилде большинство людей предпочитало не вспоминать, что семьдесят лет назад двадцать седьмого октября были убиты почти все фейри-полукровки Элфина. Но ей и не нужно было сочувствие большинства: главное, самые близкие были рядом и поддерживали её. Конечно, Белль по-прежнему оставалась последней фейри, но она верила: однажды дедушка вернётся из Заповедника, и она больше не будет одна.

Аннабелль приняла очередной заказ и направилась к бару, как вдруг, сияя светлой улыбкой, к ней подбежала девочка лет четырёх в синем платье-матроске. Малышка обняла колени Белль, запрокинула голову и, улыбаясь доверчиво и восхищённо, выпалила:

– Я тозе хотю быть «фейлино отлодье», как ты! – и прижалась щекой к ноге Белль.

Детский восторг, искренняя радость окутали Белль в кокон света и тепла, ей захотелось погладить малышку по светлой голове и чмокнуть в румяную щёчку, но она не стала этого делать. Подбежала мама девочки и, пробуравив Белль злым взглядом, увела сопротивляющуюся дочку прочь.

– Сколько раз тебе повторять: к этой тёте подходить нельзя! – сквозь зубы внушала женщина малышке, торопливо натягивая на всхлипывающую девочку пальто. – Давай руку! Ну что ты..! – женщина с силой всунула ручку дочери в рукав пальтишка.

– Я не хотю!.. – всхлипывала та.

– Всё, пойдём, – женщина взяла плачущую дочь на руки и вынесла из кафе.

Сердце Аннабелль тоскливо сжалось, чувствуя обиду девочки и чёрную ненависть женщины.

Дети любили Белль и тянулись к ней как цветы к солнцу. Вот только их матери были как правило отнюдь этому не рады. И каждый раз Белль было больно – не за себя, а за малышей, которые не понимали, за что на них накричали. Аннабелль подумала о своей далёкой прабабушке Амире́ль – её, как и других первородных фейри, люди любили: и дети, и взрослые. Вся человеческая ненависть досталась полукровкам. Впрочем, по рассказам дедушки, так тоже было не всегда. Проклятие всё изменило.

Без двадцати пять Белль закончила смену и вышла из кафе, листая заголовки статей на «Торнфилд ньюз»: «Открытие «Зимней сказки», «Часовую башню Дэвиса закроют на реставрацию», «Курорт «Эдельвейс» готов к новому сезону», «Розы в конце октября». Белль нахмурилась и открыла последнюю статью. «Сегодня утром горожане обнаружили большой куст красных роз возле моста через ручей Хэмпшира в квартале Пророчеств. Очевидцы утверждают, что куст появился между девятью и десятью утра…» Белль заблокировала экран телефона и пошла к серебристо-серому роллс-ройсу, который уже ждал её возле кафе. Она расстроилась из-за роз: уже конец октября, скоро ударят морозы, и цветы погибнут. Ей было досадно, что она по-прежнему не может контролировать свои способности и что по-прежнему, вот уже пять месяцев, у неё получаются только красные розы.

– Добрый вечер, Аннабелль, – распахнув дверцу автомобиля, поздоровался Энтони Чейз, личный водитель мэра. Часто он возил и Белль, ведь она, будучи последней фейри и символом Элфина, находилась под протекцией правительства Торнфилда. – Сегодня чудный закат.

– Добрый вечер, мистер Чейз, – ответила Белль и взглянула на запад: солнце почти скрылось за Маунт-Белл, окрасив небо вокруг гор в персиково-винные цвета. – Да, очень красиво, – Белль села позади водительского кресла. – Как думаете, скоро снег выпадет?

– Обещают недели через две, – ответил Энтони и, захлопнув заднюю дверцу машины, вернулся за руль. – Ты работаешь в этом сезоне?

Белль кивнула.

– Да, у меня уже декабрь, январь и почти весь февраль забронированы.

– Значит, без работы не сидишь, – улыбнулся Энтони в зеркало дальнего вида. Машина плавно тронулась с места.

Белль вспомнила, что у мистера Чейза шурин работает инструктором, и, хоть в словах Энтони не было упрёка, ей стало немного неловко, что она рассказала о своей загруженности: не все были так востребованы, как она.

Чтобы отвлечься, Белль снова достала из сумочки телефон. «Андроид Дэвиса продан на лондонском аукционе за пятьдесят пять тысяч фунтов» – гласил один из новостных заголовков. «Интересно, почему так дёшево?» – подумала Белль и открыла статью. Оказалось, у андроида неполадки с речевым центром, поэтому цена так снижена. В комментариях под статьёй велись жаркие споры: нормально ли продавать механических людей на аукционах как вещи? Аннабелль вспомнила гиноида Стеллу. Десять лет назад Стелла разносила подносы с едой в кафе «У Джорджа» и собирала грязную посуду со столиков. Её, как и остальных андроидов и гиноидов, больше ста лет назад сделал Александр Дэвис, самый известный элфинский фейри, учёный и филантроп. Когда маленькая Белль приходила с дедушкой поесть пирожных, ей ужасно нравилось наблюдать за работой официантки-гиноида. Ту было не отличить от людей: она говорила и выглядела, как человек, а кожа у неё была хоть и тёплой, но неживой: неестественно бархатная, искусственная. Потом Стелла сломалась, а у тогдашних хозяев кафе не было денег на починку: они продали её, а затем и кафе, которое позже выкупил Джозеф Льюис и переименовал в «Клевер и фиалку».

Белль нашла ещё две статьи о механических людях. Первая была опубликована в «Вечернем Лондоне», и в ней автор утверждал, что андроиды и гиноиды Дэвиса обладают сознанием, а значит имеют равные права со всеми разумными существами. «Вечерний Лондон» славился своими провокационными заявлениями по любому поводу: то ли для того, чтобы споры в комментариях увеличивали статье просмотры, то ли потому, что «Вечерний Лондон» желал регулярно доказывать общественности, что является оппозиционной газетой, ведь Королевская академия до сих пор продолжала утверждать, что андроиды и гиноиды Дэвиса – не более, чем машины, подчинённые программе и не способные переступить через неё.

Статья вышла ещё на прошлой неделе, поэтому комментариев под ней было больше десяти тысяч. Вверху обсуждения с четырьмя тысячами лайков красовалось сообщение счастливчика, успевшего первым написать «Дэвис гений». Ниже велись жаркие споры о разумности механических людей, их правах и положении в обществе.

Вторая статья была опубликована в «Таймс», и в ней был анонс научной конференции и выставки, посвящённых разработкам учёных со всего мира в области искусственного интеллекта. Имя Александра Дэвиса в статье не называлось, но зато в комментариях его вспоминали почти все. И неудивительно, ведь никому из учёных и инженеров так до сих пор не удалось приблизиться к тому, что создал Дэвис ещё век назад. Программы современных роботов были примитивны, и их ни за что нельзя было спутать с людьми, что, вполне возможно, было скорее благом, чем недостатком.

Выйдя у Мэрии из машины, Белль по привычке надела перчатки, которые всегда лежали у неё в сумочке, и лишь потом вспомнила: неделю назад по приказу мэра все ручки, среди которых были и железные, заменили на бронзовые. Мистер Купер объяснил это дизайнерским решением, ведь Белль не хотела напоминать всем, что железо опасно для фейри. Об этом в Торнфилде, конечно, и так знали, но это знание жило где-то в бессознательном в виде легенды. Поэтому Белль могла получить, к примеру, в ресторане содержащие железо приборы скорее по случайности, чем из-за злого намерения, и ей хотелось, чтобы так и оставалось. Мистер Купер сначала возражал против такой скрытности, так как считал, что весь город должен оберегать последнюю фейри, но потом, случайно услышав разговор двух ревнивых торнфилдских женщин, согласился с Белль.

Мэр был у себя в кабинете.

– Аннабелль! – поприветствовал он, встав из-за рабочего стола. – Хорошо, что ты приехала чуть раньше.

Мистер Купер был среднего роста, коренастый и широкоплечий. Он выглядел чуть старше сорока, но на самом деле год назад отпраздновал своё пятидесяти пятилетие. В его русых в лёгкую рыжину волнистых волосах кое-где виднелась седина, но в серых глазах неизменно горел огонёк неутомимости и оптимизма.

– Здравствуйте, мистер Купер, – ответила Белль, подходя ближе.

– Твоё платье пришло из ателье, – улыбнувшись, сказал мэр. – Примеришь? Или уже после Совета?

– Сейчас, конечно! – обрадовалась Белль.

Мистер Купер снова улыбнулся, видя её радость.

– Оно у миссис Марч, – сказал он.

Миссис Эдвина Марч была невысокой и худой, но очень подвижной и деятельной старушкой. В свои семьдесят три года она продолжала отлично справляться с обязанностями секретарши мэра. Миссис Марч успела поработать с пятью мэрами, двое из которых избирались на второй срок, а ещё пережила двух мужей. Она стригла свои белые волосы под пажа, носила брючные костюмы, мужские монки6 жёлтого, красного и зелёного цветов, серебряные кольца с крупными камнями, обожала цветастые платки, джазовую музыку и возиться с цветами, а также она находила Белль ужасно худой и постоянно подкармливала, чем та с удовольствием пользовалась на радость старушке.

– Детка, твоё платье готово, – с улыбкой сказала миссис Марч, держа в руке узкую лопатку, которой взрыхляла землю в горшке с бегонией. – Оно в коробке на столе.

Белль увидела белую коробку, перевязанную лавандовой лентой и, нетерпеливо развязав бант, аккуратно подняла крышку.

– Ох… – восхищённо выдохнула Аннабелль. – Вы всё-таки выбрали этот атлас… Он же такой дорогой… – и коснулась тонкой и нежной, струящейся как вода, переливающейся лавандовой ткани.

– Надевай скорее, – произнесла миссис Марч, вытирая руки полотенцем. – Сейчас я только дверь закрою.

Когда Аннабелль надела платье, миссис Марч попросила её повернуться, застегнула на спине потайную молнию и оправила длинные рукава.

– А декольте не слишком глубокое? – с беспокойством спросила Белль, придирчиво осматривая себя в зеркале.