- -
- 100%
- +
Поменял я самовольно номер в программе в последний момент. Такое даже представить страшно! Шестиклассник в пионерском галстуке выдал зрителям и комиссии гороно в первом ряду на школьном смотре, посвященном столетию В. И. Ленина – внимание! – лекцию о вреде самогона Аркадия Райкина. Не вру! На школьном смотре. К столетию Ленина. Как гороновскую комиссию не хватил удар, я до сих пор не понимаю. Стоит пацан в пионерском галстуке, иображает пьяного дяденьку-лектора, который читает лекцию про самогонку полному залу пионеров. Такое тогда даже по телевизору не показывали, а тут я стою, тарахчу. А они… А что они могут поделать? Не за ноги же меня со сцены тащить? А номер идет минут десять. Целых десять бесконечных минут вселенского ужаса! Какое столетие вождя к чертям? Армагеддон! Ученики ржут. Учителя хватаются за голову и за сердце. А я… Звездный час у меня! Минута славы! Мамку вызвали в школу. Батя даже наказывать меня не стал. Пошугал, конечно: «Дундук ты, Сашка! Ох и дундук!» А вечером слышу – ржут на кухне с мамкой. С этого момента я вообще даже думать про артиста перестал.
А тут проявился во мне еще один талант. Шибко уж я в математике соображал. Выигрывал все математические олимпиады на свою голову. На свою голову потому, что родители тут же увидели меня инженером в светлом будущем. Вот он где аукнулся мне, тот «анжинер» из «презентации» в первом классе! То есть политех уже в девятом классе замаячил передо мной конкретно. И вот тут я впервые озвучил свою мечту. Кем-кем? Артистом хочу быть!
Что тут поднялось! Да ты сдурел?! Да артисты, они же все алкаши, как наш дядя Вася. Ходи вон в драмкружок, и хватит тебе. Ни у кого из них семьи нормальной нету. У нас тут вон в клубе гармонист. Тот еще артист! Алкаш алкашом. Вылитый дядя Вася. Ни семьи, ни роду-племени. Даже думать забудь! А я… А я, друзья мои, уперся. Первый раз в жизни я осмелился перечить своим родителям. Не мог я предать свою сокровенную мечту. Не мог, хоть убивайте!
Весь год мы воевали, весь десятый класс. «Торг в дворницкой» состоялся у нас с мамкой на картошке. Сажали мы в поле картошку. Посадили. Ждем, когда отец за нами приедет. И вот: да как, да что… Да пойми, мама! Тошнит меня от этой математики уже. И мамка пошла на уступки, но… Но! Ладно, не инженер. Но никаких театральных училищ, сынок! Выбирай любой институт. Любой! Я выбрал театральный институт, чуть ли не ВГИК. Опять пошли споры. Короче, сторговались мы с ней к папкиному приезду на пединституте. Историком быть мне была уготована мамкой судьба.
И вот наступило первое августа. Сижу я пединституте. Сдаю «восточные славяне в древности», такая вот тема мне попалась. Сел к столу преподавателя. Открывается дверь. Краевое телевидение! День абитуриента! Репортаж к вечерним новостям! Ставят фонари. С камерой по аудитории туда-сюда. Берут меня крупным планом. Экзаменационный лист мой. И мне на глазах всего края под треск камеры в этот лист мой – отлично! Бац! И вечером в 19.00 я сам себя впервые видел со стороны. Скромный такой очкарик. С везучим значком на лацкане, подаренным мне на удачу одной милой одноклассницей. Спасибо тебе, Наташка!
А на малой моей родине – фурор! «Клава-а-а-а! Беги в квартиру-у-у-у! Сашку по телеку показывают!» И мамка из огорода, побросав тяпки-лопаты! И весь наш двор за ней. Гурьбой с криками и слезами стоят у телевизора. «Смотри-смотри! Пятерку ставят! Ну Сашка! Ну дает! А я сразу говорила, хороший мальчик. И окно своим мячом дурацким он тогда нечаянно… А в одиннадцать еще повтор будет, Клава! Смотрите с Толей, не прозевайте!»
Это сейчас интернет в каждом телефоне, а тогда? А тогда это было событие вселенского масштаба. Вот так я стал еще раз звездой. А потом: сочинение пять, русский устный четыре. Четырнадцать баллов уже есть! Остался английский. Сдам даже на тройку – проходной бал набран. А вот теперь – нарочно не придумаешь, как я и обещал.
* * *И все-таки не предал я свою мечту. Остался я ей верен до конца! Но то, что было дальше, – ни в какие рамки. Никакому здравому смыслу дальнейшее не поддается. Солнечное августовское утро. Иду я в институт на консультацию по английскому. Уверен в завтрашнем экзамене абсолютно. Мне и консультация-то эта – так, время занять. Присмотреться, пристреляться. Во-первых, я не боялся этого языка напрочь. В аттестате пятерка. Во-вторых, набранные за три предыдущих экзамена баллы меня тоже успокаивали. А в-третьих, мне понравилась эта дуэль. Дуэль абитуриент – экзаменатор. Кто кого, как в спорте.
Иду я с мороженым в руке. Читаю попутные афиши-плакаты – и оба-на! Стоп-стоп! Ну-ка, ну-ка! Обьявляется. Дополнительно. Набор. Училище искусств. Актер драмы. Адрес. Завтра. Время начала. Я еще раз перечитал. Потом еще раз. И что вы думаете? Пошел я по этому адресу. Как это понять? А никак. Пошел и всё. Записали меня на экзамен. Без документов, так можно у них, оказывается. «Пройдете первые три тура, юноша, принесете документы. Желаю удачи!» Логично, в принципе. Подготовил я за ночь стихи, басню, прозу. Они у меня уже были в голове со времен школьной самодеятельности. Прорепетировал несколько раз. И утром – знала бы моя мамка, убила бы на месте! – вместо вступительного экзамена в институт, оценка по которому была у меня в кармане, а стало быть, и сам факт зачисления, я, идиот, пошел в это училище. Сейчас я бы своего сына за такое прибил! Ах, если бы молодость знала…
Народу в коридоре Училища искусств было – не продохнуть. И все, как один, гении. Я-то думал, что это только я гений, а тут!.. Кто-то пришел с гитарой и хрипел под лестницей что-то из Высоцкого. Девушки сверкали коленками и стреляли глазами напропалую во все стороны. Одна краше другой. Кто-то изображал слепого инвалида. Кто-то бродил, прикидываясь пьяным. Кто-то пародировал убитую горем вдову. Кто во что горазд! Из аудитории, где шел экзамен, народ вылетал пачками. Стою, трясусь. И вот моя очередь. На ватных ногах вхожу в этот «кабинет рентгеновский». Сквозь цветастую пелену в глазах вижу знакомое лицо. Ба! Да это же диктор краевого телевидения. Еще люди и… Я не поверил своим глазам: капитан Цветаев, помните? Да-да! Сам Николай Олялин из киноэпопеи «Освобождение»! И я как-то даже успокоился. Типа, ну он-то найдет во мне талант, не ошибется. Ну я и выдал этой комиссии такое!.. «Казнь Стеньки Разина» Евтушенко я выдал. В манере а-ля Юрий Левитан. С какого-то смотра в голове осталось. Слава богу, не лекция о вреде самогона. «Над Москвой колокола гудут. К месту Лобному Стеньку ведут, – молотил я кулаками воздух. – А над Стенькой, на ветру полоща, бьется кожаный передник палача». Комиссия застыла в едином порыве. Даже Олялин не шолохнулся. «А в руках у палача над толпой голубой топор, как Волга голубой. И бегут по топор…» Спасибо! Следующий! «К-к-к-ак с-с-следующий? Как же так?!» Результаты потом, юноша. До свидания! «Да я же. Да вы же. Да я еще могу. А басн…» Пригласите там следующего, пожалуйста.
Я не знаю, как там Наполеон под Ватерлоо, но я в ту минуту… Я вышел, убитый наповал. В голове стучало только одно: как?! Вы же… Я же… Как же басня?! А народ в коридоре гудит! И стало мне всё ясно. Провал самый настоящий. Всё, Саня! Бесталанный ты человек. Забудь о сцене раз и навсегда! Но надежда умирает последней. Стал я ждать итоги. Короче, к вечеру только все наконец-то прошли эту экзекуцию. Вышла девушка, зачитала список тех, кто прошел во второй тур. Моей фамилии, естественно, нету. Кого зачитала, завтра в десять на второй тур. И всё?! Всё! Вздох разочарования по всему коридору. Тишина. И тут произошло невероятное. Непостижимое никакому разуму! Так не бывает! Я до сих пор не знаю, что это было. И вот кто меня дернул спросить: «А Волков?» Она уткнулась в листок. «Ах, да! И Волков еще, извините. А разве я не назвала?» Не вру!
Что это было? Как это обьяснить? Но всё было именно так! Сейчас я бы, конечно, напился от радости, а тогда… Спортсмен, артист – какой алкоголь, вы что?! Я по улицам летел, а не шел. И плевать мне теперь на этот пединститут с его английским. Что будет дома, после моего триумфа с пятеркой на весь экран по телевизору я даже не думал. Я был даже не на седьмом небе от счастья, нет! Я был… Я был во Вселенной! В бесконечной Вселенной во времени и пространстве. «Я один на белом свете. Волосы и мысли спутал ветер». Душа пела. Я до сих пор помню то свое состояние. Даже сейчас помню, когда всё это пишу. Счастливейшая бессонная ночь! Мечты-фантазии!!!. Где-то там замаячила Таганка. Забрезжил Театр сатиры. Владимир Высоцкий и Андрей Миронов махали мне из ближайшего будущего рукой.
Короче. Пришло нас, счастливчиков, на второй тур уже человек двадцать из вчерашней огромной толпы. Пустой коридор. Меня вызвали первым. Всё те же за столом, но без Олялина. Ладно, мне уже ничего не страшно. Пройти первый тур означало быть практически зачисленным. Помешать могло только нечто такое, что…
– Садитесь к столу, молодой человек. – Женщина указала мне на пустой стул напротив комиссии.
– Как, а… Это, ну…
– Читать ничего не надо. Повторяйте за мной. Ложка.
– Не понял?
– Повторяйте. Ложка.
– Ну, ложка.
– Лошадь.
– Лошадь.
– Лодка.
– Лодка. Я никак не въеду, а в чем дело-то?
– Юноша. А вам никто не говорил, что у вас дефект речи?
– ?!
– Вы не выговариваете звук «л». Вы знаете об этом?
Я сначала вообще не понял, о чем она. Я прошел на второй тур, а вы мне тут…
– Так что, извините, Александр, но с таким дефектом речи мы вас принять не можем.
– И что мне теперь делать?!
– Ну не знаем. Исправите дефект – приходите. Будем только рады.
– А его можно исправить?
– Можно. Наверное. Но я таких людей не встречала.
И побрел я по улице с двойным чувством. С одной стороны, я прошел огромный конкурс и вышел во второй тур. Значит, талант у меня есть, оказывается. А с другой, и что из этого толку? А вот теперь, друзья, вспомните, что я читал комиссии в тот день. Про «Казнь Стеньки Разина». А теперь представьте, как всё это звучало для комиссии при моем дефекте на звук «л». С интонацией Юрия Левитана: «Над Москвой ковокова гудут. К месту Вобному Стеньку ведут. Перед Стенькой на ветру повоща, бьется кожаный передник павача. А в руках у павача над товпой говубой топор, как Вовга говубой». А теперь попробуйте всё это прочесть вслух. Попробуйте! Похохочете лишний раз. Попробовали? Ну и как вам? А каково это было свушать народному артисту Николаю Олялину и его компании?! Кто бы знал, где упадешь. Вот тебе и «нарочно не придумаешь»…
Как я отбивался, оправдывался, изворачивался и отбрехивался в разборках с родителями, это тема отдельной беседы. Мать – ее на мякине не проведешь! – поехала в пединститут и узнала, что я не явился на последний экзамен. Потом от тетки, у которой я проживал тогда – вот где Штирлиц отдыхает! – она узнала, что ночью перед этим экзаменом я бубнил какую-то басню про «Квартет». А вычислить Училище искусств оставалось делом мамкиной техники. Закончилась вся эта моя эпопея ссылкой на работу в службу связи местного предприятия, где я лазал по столбам-опорам и таскал бревна в мороз и слякоть до самой весны.
Но самое главное в этой истории стало то, что я вылечил я свой дефект речи, друзья! Исправил-таки свое произношение звука «л». Чего мне это стоило, знаю только я. В один момент я стал заикаться. Прежде чем произнести слово со звуком «л», я делал паузу. Я учился говорить практически заново. Знакомые, что знали меня с детства, обалдевали. А я продолжал эту борьбу и победил! И мои родители, глядя на все мои героические мучения, отступились. Смирились. Батя махнул рукой. А мамка: «Ты только не пей, Саша! А то будешь, как дядя Вася». И поступил я летом безо всяких проблем в театральное училище. Правда, уже в другом городе. Но это без разницы. Вот так!
Это я про мечту. Она есть у каждого, я уверен. Только вот не каждый находит к ней дорогу. Единственную дорогу! Ну а что со мной было дальше? Была сначала любительская, а потом уже и профессиональная сцена. В перестройку дорос я уже и до сольных программ. А потом ГКЧП. Ваучеры. Расстрел Белого дома. Где и как я только ни агонизировал вместе со страной, чтобы прокормить семью! Но это, как говорится, уже совсем другая история.
А уже в двадцать первом веке на мой юбилейный концерт пришел мой отец. Мамки уже не было с нами. Сел батя скромно в уголке зрительного зала. Всё было торжественно, как и положено в таких случаях. В один из моментов я представил переполненному залу своего отца. Поднялся батя. Поклонился во все стороны. Овация! Аплодисменты! На сцену он, правда, не пошел, но я видел, что ему приятна вся эта процедура. Вручили ему девчонки цветы, расцеловали. Он стоял, как именинник! И уже по дороге домой, в машине, я услышал самые дорогие моему сердцу слова в своей жизни, когда-либо сказанные мне. Мой батя мне и сказал:
– А знаешь, Сашка, о чем я подумал, сидя в зале?
– О чем, пап?
– Я подумал, – он хмыкнул по своей привычке. Помолчал. – Я подумал вот о чем. А хорошо все-таки, что ты тогда на тот английский свой экзамен не пошел.
Папка! Как я тебя люблю!
Судьба культработника
«Нам не пишут песни и сонеты,
Не слагают оды в нашу честь,
Словно и не слышали поэты,
Что на свете культработник есть…»
А я вот и решил восполнить этот пробел.
И вы узнаете много очень интересного.
То, что остается, как правило, за кадром…
Как я культуру в массы носил
Я никогда не страдал манией величия, и вот… Даже как-то неловко сравнивать себя с классиками, но… Достоевский изучал великую русскую душу, типа «тварь я дрожащая или право имею?» Горький заявлял, что «человек – это звучит гордо!» Чернышевский изучал сны Веры Павловны. Шолохов всё больше по колхозной части. Игорь Фесуненко всё больше про бразильский футбол. У каждого своя тема. И я вот. Со своей клешней. Клубная художественная самодеятельность. Вот такую тему я решил застолбить! Не помню я, чтобы наши классики обращались в своем творчестве к этому всенародно-массовому явлению. Единственное, что приходит на ум, – это песня Тихонова-Матвея с баяном на клубной сцене фильма «Дело было в Пенькове» и режиссер народного театра в фильме «Берегись автомобиля», блистательно сыгранный великим Евстигнеевым. Впрочем, в литературе этой темой отметился Сергей Довлатов, написав про то, как на зоне зэки поставили пьесу о Ленине. И всё вроде.
Не знаю, как насчет писательства, но уж профессиональное отношение к этому явлению я имею полное и основательное. Чисто символически, например. В 1978 году я ступил на эту стезю, и через сорок пять лет, помотавшись по свету белому и сменив кучу профессий, от аккумуляторщика до дирижера духового оркестра (ого!), я завершил свою творческую деятельность на той же сцене, в том же Доме культуры того же села, выпуская на сцену уже внуков моих первых воспитанников из далеких 70-х. А если говорить серьезно, то я совсем не собираюсь писать трактат или, не приведи господи, диссертацию на эту тему. Просто решил я окунуться еще раз в ту атмосферу, что сопровождала меня в первые годы моей творческой жизни. Вспомнить друзей. Погрустить. И, конечно, посмеяться. Посмеяться вместе с вами, дорогие мои собеседники-читатели. Благо, всё уже позади и есть повод расслабится.
Абсолютное большинство из нас ходили в разные кружки в школе. А я вообще впервые вышел на огромнейшую сцену местного Дома культуры в пять лет. Помню и сегодня, как сверкали искры в глазах и стучало в висках, когда я орал со сцены непонятное для себя: «Николай объелся меду, а касторку дали мне!» И пошло-поехало. Кружки, кавээны. Школьный хор. «Слышишь, идут барбудос!» А всё определила музыкальная школа, которую я люто ненавидел все пять лет обучения. А кто полюбит? Сижу, пилю. А за окном футбольный мяч хлопает. И так все пять лет! Стадион под окном.
А потом благодаря диплому занесло меня в клуб. Со своим сельским ВИА мы в деревне были популярнее «Битлов». Начинали играть на танцах где-то в 23.00, а заканчивали… Женщины и бабульки выгоняли утром коров в стадо и, возвращаясь, плясали под нашу музыку в шесть утра. Специально для них мы даже разучили кадриль и цыганочку в довесок к «Шизгаре». Все деревенские свадьбы были наши. Причем совершенно бесплатно! Какие могут быть деньги, вы что?! И понеслась, родная.
Был у нас довольно приличный ВИА. Любили нас, как и других музыкантов, в каждом селе. На наши танцы приезжали автобусами строители КАТЭКа за пятнадцать километров по ночам. Нас это подхлестывало. И мы отвечали публике ответной любовью, учили самые-самые свежие новинки. Еще по телевизору нету, а мы уже поем. Ловим с «голосов» и пр. И вот подошла очередь «Бони М». Он тогда гремел по всему Союзу. Выскочили мы на летнюю эстраду в далеком сибирском селе и как выдали знаменитую «Санни»! На. английском. Шесть куплетов. Как мы говорили, толпа на ушах. Все подходили. Восхищались. Руку нам пожимали. Типа, как вы умудрились выучить ажно целых шесть куплетов?! Вот это вы профи! Дорогие миленькие наши тогдашние поклонники! Братья и сестры! Рабочие и колхозники! К вам обращаюсь я через сорок лет. Простите нас за то, что мы вводили вас в заблуждение. Простите! Это был один и тот же куплет. Да-да. Один куплет, исполненный шесть раз. Простите нас! Мы честно зубрили, как могли. Записали русскими буквами непонятно про что. Зубрили по ночам. А ведь пели мы вчетвером. Синхронность должна быть фантастическая! А где ее взять на чужом языке? Вот и пришло мне в голову: а кто там разберет в общем крике и экстазе, о чем мы поем? И смогли мы осилить только один куплет. До сих пор не знаю, о чем мы пели, но текст этого единственного куплета помню до сих пор. Не верите? «Санни. Естедэй май лайф о смолдриф зее». И так далее.
И еще маленькая тайна. Ни один музыкант на моей памяти не умел танцевать. Всё обьясняется просто. Каждый из нас имел всего одну паузу во время танцевального вечера. Только один танец! Отпускали друг друга танцевать по очереди, поскольку у каждого была девушка. Всего один «медляк» на каждого за вечер. У меня это были «Белые крылья». Всего один танец! Когда тут научишься?
На базе нашего ВИА мы создали Театр юмора и пародий. Одиннадцать молодых парней, нечто вроде «Уральских пельменей». За двадцать лет до Димы Соколова! Выступали с юмористической программой. Нас везде на КАТЭКе знали. Репутация юмористов ходила за нами по пятам, и однажды мое руководство потребовало от меня на торжественный концерт ко дню рождения Ленина 22 апреля подготовить номер с оркестром народных инструментов. Куда денешься? Половина моих артистов были музыканты, обучить их русским мелодиям мне не составило труда, но… Но шесть человек – это не оркестр! Для массовости я ввел в состав «оркестра» остальных юмористов из театра. Раздал им ложки, чечки, маракасы, трещотки. На этих погремушках любой сыграет. Всё отрепетировали. Концерт. Обьявляют нас: оркестр русских народных инструментов под управлением… Выходим. Сапоги. Рубахи. Кушаки. Картузы с цветком. Походка соответствующая. И в полном зале на триста пятьдесят человек начинается дикий хохот. Весь зал ржет. Аплодисменты. Представьте, что на сцену с балалайками выходят «Уральские пельмени». Ваша реакция? А тут мы, юмористы. Буквально три недели назад мы феерили на этой сцене в «Юморине». А тут… Сели мы. Начали играть. Хохот-грохот в триста глоток! Всё это передалось нам. Мы тоже начали хохотать. А номер идет минут семь. До сих пор не могу понять, что это было. Мы играем – они ржут. Мы играем – они ржут. Хохот стоит бешеный! На концерте к юбилею вождя мирового пролетариата! В первом ряду ржет весь президиум во главе с первым секретарем горкома КПСС.
Кое-как закончили. Под гром аплодисментов и хохот ушли за кулисы. Ведущий обьявляет: «Стихи о советском паспорте исполняет…» И на сцену выходит один из наших юмористов, что не был в оркестре. Зал как его увидел – и под сиденья сполз. Я волком бы выгрыз бюрократизм! А в ответ из зала улюлюканье, визг, всхлипы от смеха. Он сам ржет. Они ржут. Уполз он со сцены со своим паспортом. Короче, прервали концерт. Антракт!
Впервые в истории человечества на торжественном концерте ко дню Ленина был обьявлен антракт. Такого даже в Кремлевском дворце не было!
* * *Как ни странно, профессия культработника – дело зависимое. Мало того, что требуется какой-никакой талант, но еще хотелось бы иметь какую-никакую коммуникабельность. Почему? В советское время главный упор в любой области делался на массовость. Всегда и везде. Миллионы тонн. Миллионы литров. Миллионы квадратных метров. А в сельской самодеятельности это проявлялось наиболее уродливо. В каждом клубе обязан быть хор. За его малочисленность спрашивали по полной. И если в бумагах еще можно было что-то приписать, то весной, как правило, на отчетном концерте хор обязан стоять на сцене. И не просто стоять, это еще куда ни шло. Хор обязан был петь. Песни три минимум. Директор сельского Дома культуры сгонял в хор всех, кто числился у него в штате. Кочегаров. Уборщиц. Библиотекарей. И членов их семей. В первых рядах стояла, естественно, вся родня самого директора. Жена. Теща с тестем. Свояк. Шурин. Жена шурина. Деверь (кто такой?). Жена деверя. Теща шурина. Свекровь шуриновой жены. Свекровь тещиной свекрови. И так до седьмой воды на киселе. А сзади уже мы со своей родней. Под угрозой увольнения или расстрела. Ну и, конечно, большую поддержку ДК имел в лице совхозного парторга. В совхозе вопрос решался просто и гениально. Не ходишь в хор – хрен тебе с маслом, а не комбикорм или солома. Накося выкуси! Споешь – приходи, подпишу заявку.
И вот наступал момент. Начинались репетиции. И вот тут худрук проявлял чудеса дипломатической эквилибристики. Как ты можешь сказать человеку, что ему петь категорически противопоказано, ведь его без комбикорма жена на порог не пустит. И начинается взаимное мучение. Один делает вид, что поет, другой делает вид, что ему это нравится. Как будет всё это терпеть зритель в зале, не волнует никого. На карту поставлены четыре (четыре, Карл!) мешка комбикорма! Не хошь – не слушай. Ничего личного.
Но надо отдать должное руководству совхоза: своим личным примером они звали за собой на сцену из окопов, как в бой. Замдиректора. Парторг. Комсорг. Рабочком. Женсовет. Весь совхозный Олимп. Исключение делалось только для директора. Правда, добросовестный и мудрый директор отправлял в хор свою жену. А уж за ней были вынуждены тянуться и все остальные. Главбухша. Кассирша. Завхоз. Плюс к этим хористам и хористкам подключался местный сельский совет. Секретарша. Бухгалтерша. Паспортный стол. Хошь не хошь – запоешь! Это целая наука была, поверьте. Каждый, кто работал в клубе в советское время, может это подтвердить. Каждый!
А вот тут я бы хотел сделать небольшое серьезное отступление для тех читателей, кого миновала судьба участника самодеятельности. Во-первых, человек так устроен, что он хочет быть интересен для окружающих. Даже если он обладает фантастической скромностью. А поскольку места под солнцем Мельпомены или Терпсихоры хватает не всем, для этого и придумали люди художественную самодеятельность. И не просто придумали, а поставили ее на поток в государственном масштабе. А во-вторых, из миллионов самодеятельных артистов мы имеем гордость нашей страны в лице того же Владимира Винокура или Романа Карцева. Геннадия Хазанова и Льва Лещенко. И Галина Вишневская, и Валерий Золотухин, и еще тысячи ярких звезд начинали свой творческий путь на клубной сцене. И не каждому зрителю приходит в голову, что у того же Владимира Машкова, скажем, когда-то был первый наставник. Простой культработник, руководитель самодеятельности. Может даже, пьющий. И матерящийся. И если говорить откровенно, то таким великим режиссерам, как Юрий Любимов или Олег Табаков, было проще. К ним приходили тот же Высоцкий или Хабенский уже возмужавшими актерами, прошедшими горнило театральных вузов. А вот мы, культработники, мы-то и делали всё возможное для того, чтобы вот этот способный вихрастый пацаненок не потерял интерес к тому делу, которому он решил посвятить свою жизнь. Ни много ни мало!
У меня в конце восьмидесятых был в студии шестилетний некто Эдик. Пацаненок пел всё, что слышал. Голос был такой, что в хоре Локтева ему не было бы равных. Я молился и ждал, что вот-вот он чуток подрастет – и мы с ним!.. Но… Расселили наш аварийный поселок кого куда, и больше я о нем не слышал до сих пор. Обидно по сей день.
Как и в любой профессии, у культработников тоже были свои издержки. Любой работник культуры в связи с пресловутой массовостью холил и обхаживал каждую живую душу, забредшую к нему на репетицию. Он был вынужден не только терпеть все капризы и выходки какой-нибудь дамы – солистки хора, но и выпивать и опохмелять незадачливого танцора или артиста. На один из моих новогодних утренников буквально приполз тракторист – Дед Мороз, не соображающий, где он, кто он и кто мы ему. Кто эти дети? И зачем тут елка?.. Побежали срочно в сельмаг. Принесли спасительную жидкость. Похмелили-обрядили и пинком в зал. И он целых час-пять – один час и пять минут, государственный стандарт, временной период мероприятия, принятый для приличия у всех халтурщиков страны – говорил одну и ту же фразу каждые пять минут: «А теперь, дети, давайте походим вокруг елочки». И больше ни слова он не помнил из сценария на тридцать страниц! Месяц репетиций кобелю под хвост.