Замужем – глагол прошедшего времени

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Инга Шокина не любила своего мужа.

Нет. "Не любила" – это слишком мягко. Прям вот не-на-ви-де-ла.

Все его привычки, фразы, повороты головы, голос, руки.

От его прикосновений все внутри сжималось ржавой пружиной, царапало внутри и, распрямившись, выстреливало в самое сердце. Это было невыносимо. Больно. Обидно. Страшно. Беспросветно…

Раньше муж не чувствовал ее ненависти, списывал истерики на несносный характер жены, терпел, приспосабливался. А когда понял, просто стал невидимым.

Так дети от страха замирают с фразой: "Я в домике!", так и он замолчал и уполз в безопасный и бездонный уголок самого себя. Вытащить его оттуда было невозможно. Даже поскандалить теперь было не с кем.

Самым необъяснимым во всей этой истории было то, что ненавидеть мужа было не за что. Он был настолько идеальным во всех отношениях, что «только в образА, да молиться».

Все вокруг было сделано его умелыми руками, придумано умной головой, засыпано плодами его беспрестанной работы. Люби, да радуйся.

Она сама не могла объяснить причину этой безумной ненависти, которая беспричинно залезала в душу и устраивала там полный разнос.

Но и жить с ней внутри было невыносимо.

Это было похоже на ад в центре рая. Где голова понимала всю ценность щедрого подарка, а внутренний пожар сжигал всю нежность, которая появлялась в ответ, уводил ее от чистых окон в темные подвалы бессмысленных фантазий.

В надежде погасить бушующее пламя внутри, Инга купила небольшой домик на берегу моря, и в один прекрасный день собрала вещи и оставила мужа и двадцать семь лет брака на растерзание беспощадного зверя по имени Время.

Лечит оно или даёт шанс, предстояло ей выяснить на новом месте жительства.

Когда покупаешь дом из раздела "вторичное жилье", к ключам прилагается старая пыльная мебель, местная паутина и макулатура, разбросанная по комнатам.

И если с первыми все было понятно, то случайные листочки, исписанные от руки торопливым женским почерком, не давали Инге покоя, в них она узнавала себя.

Что с ними делать? Запихнуть в стол? Сослать на чердак? Отдать настоящему писателю?

Владея искусством художественного слова, он наверняка смог бы сложить их в новый роман, причесав все углы и шероховатости?

Инге же хотелось оставить все как есть, сохранив все паузы и пунктиры, в которых нежность брала верх над нестерпимой болью.

Удивляясь себе, она старательно собирала разрозненные кусочки вместе, как осколки разбившейся картины.

Для чего? Зачем? Почему? Может быть для того, чтобы понять, о чем была та картина.

Оставив мужа, Инга готовилась к новой яркой жизни. Ей казалось, что уже никто и ничто не сможет изменить ее твердого решения.

А тут эти чужие записки – на салфетках, квитанциях, схемах, договорах, рецептах – где застала мысль, там и остались жить.

Ее будоражили эти тексты, расшатывали все твердое в ней. Тексты ни писателя и ни поэта, а обычной женщины, живущей в этом доме.

И зачем только она взялась их читать?!

Инга надолго зависала над исписанными листочками, пока не научилась разбирать торопливый почерк и не поняла, что все истории, о чем бы они не рассказывали, встречаются в одном центре, как лепестки ромашки, образуя единое целое.

И как в плетении макраме, между узелками чьей-то незнакомой жизни оставалось пространство для собственных мыслей, воспоминаний, фантазий, додумывающих и довязывающих петельки намёков до законченный истории.

Странички хотелось очистить от пыли, разгладить, сложить в стопочку, обернуть в мягкий переплет и, перечитав, поставить на полку со словами: «Здесь нежно очень. Грязными ногами не топтать!»

Обычной иголкой с ниткой, Инга сшивала рваные клочки чужой истории, огромным зеркалом встающим перед ней. И с каждой стяжкой ей все более хотелось собрать чемодан, сесть в поезд, открыть дверь своим ключом, и залезть под бочок к (не)Любимому мужу.

Обнять его крепко-крепко. Такого родного и близкого. И просто полежать. Молча. Долго. Делясь с ним внезапно нахлынувшей нежностью. Такой теплой и бурной до ваты в голове, до кома в горле, до четкой яркой мысли: главное – мы оба живы, а значит еще можно многое исправить. Только пока мы дышим, возможно ВСЕ…

Это потрясающе, когда человек рванул в новую жизнь, а обрывки его историй продолжают обитать в старых стенах.

Живут, разворачиваются, цепляют…

И многое объясняют. Например, про любовь. Про которую люди так много говорят, но так редко чувствуют.

ЭХО УСКОЛЬЗАЮЩИХ ШАГОВ

«Время. Любовь. Смерть.

Эти три вещи объединяют абсолютно всех людей на земле.

Нам всем не хватает времени.

Мы все жаждем любви.

И все боимся смерти.

Все взаимосвязано…»

Этими словами начинается фильм «Призрачная красота», который стал любимым, потому что там нашлось две-три фразы, которые зацепили и не отпускают.

«Я – Любовь. Я – причина всего. Не вздумай жить без меня. Я есть даже в твоей боли…»

Когда Время, Любовь, Смерть встречаются в одном вечернем кафе с названием Жизнь, рождается особенная, ни с чем не сравнимая Нежность.

КИНО

Хрупкая трехлетняя девочка с огромными зелеными глазами фарфоровой статуэткой сидит на высоком стуле перед квадратной дыркой в стене.

По ту сторону на большом экране плывут титры. Она с радостью узнает знакомые буквы. Трогательно-покорно-аккуратно сложив маленькие ручки на коленочках, она готовится к этому недетскому испытанию.

Как обычно.

Как обычно, родители ушли, оставив ее на старшую сестру.

Как обычно, та убежала играть с мальчишками, подбросив ее в будку местного кинотеатра.

Как обычно, Сережа, красивый, молодой киномеханик с огромными мягкими руками, бережно усадил ее на этот ужасный, раскрученный до предела, скользкий стул.

Все счастливы: ребенок занят и под присмотром. Все, кроме маленькой девочки, готовой к терпеливо-вынужденному просмотру полуторачасового взрослого фильма.

Все как обычно.

В зале медленно гаснет свет…

Начинается непонятное ей «КИНО».

Спустя много лет я не раз пыталась найти ответ на вопрос: почему не орала тогда во всю глотку, не вопила, как все нормальные дети, требуя снять меня с этого стула? Откуда это смирение, покорность и спокойствие? Неужели киношная будка со стулом была самым безопасным местом для меня в том огромном непонятном мире?

Стул без спинки на тонкой винтовой ножке высоко над залом.

Стул, с которого мне никогда не слезть самой…

Лишь однажды, когда во взрослой жизни очередной фильм неожиданно прервался на самом интересном месте. И захваченные сюжетом зрители в зале свистели и топали, требуя продолжения. Именно в тот момент, когда менялась бобина с лентой, я вдруг затылком почувствовала огромные детские глаза в квадратной дырке за спиной, которые спокойно смотрели на чистый белый экран…

И я подумала тогда: а ведь она единственная в том зале знала, что будет дальше и чем закончится фильм. Может быть, это придавало ей силы?

Но главное, та девочка точно знала, что в конце фильма появятся большие, сильные мужские руки, которые бережно снимут ее со стула. На мгновение нежно прижмут к груди ее маленькое хрупкое тельце.

И, может быть, именно ради этого она готова была еще миллион раз смотреть фильм про бестолковую, странную женщину в старой вытянутой кофте…

АТТРАКЦИОН

Количество снов, которое видит каждый человек, равно числу прожитых дней. И почти все они, пролетая мимо легким облачком, не оставляют следа. А есть такие, которые потрясают, запоминаются и даже меняют жизнь…

Ну, кому не знакомо такое?!

Просыпаешься утром и знаешь, что был сон, и в нем было что-то очень важное, необыкновенное, интересное, но вспомнить не можешь.

Или еще хуже, когда привяжется какая-то глупая песня и испорченной пластинкой крутится у тебя в голове, не отделаешься.

Именно эти два варианта сцепились в моей голове в то далекое утро.

«Это увлекательный был аттракцион. Так еще никто не шутил, как я и он…»

Песня Любови Успенской тупой иглой скользила по кругу внутреннего патефона, спотыкаясь всякий раз на слове «Он», и, возвращаясь обратно с тошнотворной настойчивостью.

А тут еще этот Ницше из сна. И звонок мужа с дачи, совсем некстати. И мое недоумение в ответ:

– Какая трава? Какая баня? Мои мысли совсем в другую сторону маршируют.

Сегодня у меня встреча одноклассников. Забыл? И в планах – не просто произвести впечатление и удивить, а шокировать, утереть нос, сразить наповал, положить на лопатки. Чувствуешь разницу?

– Когда одержишь победу на всех фронтах, звони. А я – на пляж, за песком. Не хватило немного, – спокойно отвечает муж.

– А что, кстати, ты там ешь два дня? – скорее для приличия спрашиваю я.

– Нашел в гараже банки гречки с тушенкой. Вполне себе ничего.

– О, ужас! Им же в обед сто лет! – но это я не вслух, а про себя.

Мысль, что нормальная жена должна быть сейчас рядом с мужем, когда тот заливает площадку под мангал, и кормить его домашним борщом, не задержалась ни на секунду и скоростным поездом Москва – Париж пролетела мимо.

Но чем длиннее и шелковистее становились ресницы под действием щеточки с тушью, тем ниже сползала пленка с забытого сна, а картинка под ней проявлялась ярче. И когда вместо живого и настоящего в зеркале появилось симпатичное, но кукольное лицо, сон стал четким и понятным до безобразия.

Во сне я знала, что единственный в мире аттракцион в пустыне пользовался бешеной популярностью,

Во-первых, он был самым дорогим развлечением. Во-вторых, никто не мог узнать, что там на деле происходит.

Встречающие всегда слышали одно и то же: «Это потрясающе!», «Это невообразимо!», «Это неподражаемо!» Но на этом восторженные возгласы заканчивались и наступал ступор.

Вернувшиеся будто забывали все сразу, в один миг, и добиться от них подробностей было невозможно.

Помню, я – единственная, кто смог тайно пронести туда скрытую в сережке видеокамеру.

На огромной площадке каждый мог набрать столько песка, сколько пожелает, и дальше делать с ним все что захочет.

На соседней площадке, специально оборудованной, имелось все что душе угодно: краски, цемент, горячий шоколад, золотая крошка, серебряные нити, бриллианты, бензин, грязь, осколки и многое другое…

Все это очень напоминало огромную детскую песочницу. Каждый был занят своим песком.

Кто-то строил целые города и украшал их. Кто-то – дворцы, замки, подземные ходы.

Другие раскрашивали песок разноцветными красками.

Кто-то создавал на стекле потрясающие картины.

Кто-то смешивал песок с глиной и что-то лепил из нее.

Некоторые просто получали удовольствие, пропуская песок сквозь пальцы.

Находились чудаки, мешавшие чистый желтый песок с грязью.

Кто-то взбирался на крутые песчаные горы.

Кто-то рушил постройки соседа.

Кто-то возводил песочные ограды.

Кто-то рыл глубокие колодцы и наполнял их водой…

Во сне, как и в жизни, я хотела быть оригинальной, тем более что камера фиксировала мою неповторимость. Поэтому я выбрала нефть.

С каким удовольствием я втирала и размазывала ее по чистому песку, перемешивала, наблюдая за тем, как остатки солнца и чистоты скрывались за толстым слоем жирной черной жидкости.

Никто и никогда не мог бы вспомнить, сколько продолжалось это действо.

Никто не смог бы даже дать ему название.

Такая простая детская игра. И что все так рвались на этот аттракцион?

А потом пришел Он («Какой это вам Ницше?» – возмущалась я на шушуканье вокруг). Пришел и сообщил, что то, что каждый сотворил, будет высушено и под названием «Моя жизнь» помещено в Песочные Часы.

Будет проставлен код в виде отпечатков пальцев, и это станет вечной жизнью автора.

Той жизнью, которую тот сам для себя сотворил и сам выбрал.

В нужный момент Часы будут перевернуты, и все повторится сначала.

– А сейчас у вас есть немного времени, чтобы изменить то, что вам не нравится. Но помните: то, что вы оставите, станет для вас бесконечным.

Сколько времени осталось на исправления – Он не сказал. Немного…

Я знала, что чистый солнечный песок был бы для меня самым желанным, настоящим счастьем и чудом. Я смогла бы много чего сделать из него. Зачем я пронесла эту камеру? Кто будет смотреть этот дурацкий фильм? Для кого я так старалась, рискуя вовсе не попасть на долгожданный аттракцион?!

Кто-то тачками возил песок, желая увеличить продолжительность и без того бесконечной жизни.

Кто-то торопился ее разнообразить, украсить, добавить веселья, успеха, денег.

Кто-то от ужаса зарывался в песок по самое не хочу.

Мне же нужно было сперва его очистить, промыть, чтобы вернуть то, что было дано мне в неограниченном количестве в самом начале, что держала в руках и что готово было откликнуться на любые мои творческие проявления…

Огонь вспыхнул неожиданно. Кто-то неловко обошелся со спичками рядом.

Я смотрела, как пламя уносит с собой то, что я натворила. Да, я все-таки смогла выделиться. Теперь дело оставалось за малым…

Сон оборвался, как ему и положено, на самом интересном, зажевав концовку…

Едва придя в себя, я даже не сильно удивилась, обнаружив, что подставкой под зеркало со сломанной ножкой стала «случайная» книга с полки «Когда Ницше плакал» Ирвина Ялома с закладкой на любимой странице.

И когда, при полном параде, я шарила по карманам в поиске ключей от дома, и в моих руках оказались спички из дырки дачной куртки, то несоединимое: Люба Успенская, Ницше, муж с пляжным песком и спички встретились в одной точке.

На даче скоблил банку с гречкой муж.

В ресторане визжали от радости одноклассники.

И никому не было никакого дела ни до моих длинных ресниц, ни до моего триумфального появления.

Потому что все они просто ждали меня такую, какая есть… настоящую.

Распахнутая на все возможности петель дверь ждала моего выхода.