Бабье лето любимой жены

– Плачешь? Ну-ну,… – тяжело дыша, он снова покачал головой, – только плакать теперь уж поздно. Разбила чужую семью, – Валерьян Ефимович беспомощно развел руками.

– Ничего я не разбивала, – с отчаянием бросила Лера, – я к маме уеду.

– Ага-ага, это ты матери расскажешь, – закивав, Валерьян Ефимович перевел на племянницу растерянный взгляд. – Как я буду людям в глаза смотреть?

– Никак, – отрезала Лера, – я и не просила. Вадим сам предложил,… – она осеклась, прикусив нижнюю губу.

– Какой он тебе Вадим?! – стукнул по столу Валерьян Ефимович, да так, что подпрыгнула стоявшая в центре стола вазочка с искусственными гвоздиками. Лицо его при этом побагровело еще больше, а сам он, тяжело дыша, расстегнул верхнюю пуговицу клетчатой сорочки.

Чувствуя, что голова расколется от резко подпрыгнувшего давления, Валерьян Ефимович попытался взять себя в руки и успокоиться. Все еще тяжело дыша, он расслабился и молча уставился на племянницу.

«Шут его знает, может, девчонка не виновата? – подумал он. – Как ни крути, а она таки красавица. Ну да, Вадим тоже не слепой, сразу разглядел. Да там и разглядывать нечего, сама в глаза бросается».

– Ладно, – расстроенно продолжал он, – может, у них еще и наладится. Я Лизу знаю. Она мягкая, отходчивая. Ты… вот что, с работы уходи. А ему скажи, что домой уезжаешь, – исподлобья бросил он на племянницу мрачный взгляд. – Вздумаешь крутить, я тебя сам домой отправлю. Не забыла, поди, как там сладко жилось?

– Не забыла, – вздохнула Лера, опустив глаза.

Похоже, гроза миновала. Дядя был человеком мягким, но в этот раз рассердился не на шутку. Именно к этой его мягкости и человечности прикипело ее сердце. А дома, что? Работать переходящим вымпелом от одного хозяина к другому? Все как по шаблону, только рожи разные. Чего было ждать от таких? Потаскают, пока не отцветет, да и бросят. И в семье не лучше. Сколько Лера себя помнила, еле сводили концы с концами. А в последнее время и того хуже – отцу зарплату стали платить раз в три месяца. Если и уволишься, так куда пойдешь? Мама на почте тоже немного зарабатывала. Другое дело – здесь. Подучили, приодели. Все так или иначе попадали сюда по чьей-либо протекции, потому и не выставлялись друг перед другом, потому и закрывали глаза на амурные дела кормильца, опасаясь лишиться хлебного места. Да и сейчас за спиной не шушукались, лишь холодком повеяло – сама, мол, влипла, сама и разбирайся. Знали, небось, чего стоят эти романчики. И оказались правы.

– Не переживайте за них, – ответила Лера, сунув ноги в шлепанцы, – ничего с их семьей не случится. Таких, как я, Вадим Владиславович для развлечения держат. А с такими, как Лиза, они в семью играют.

Валерьян Ефимович молча смотрел на племянницу, пытаясь до конца осознать смысл ее слов. Может, он чего-то не понимал? Или она еще не все знала?

Не замечая этого недоуменно пристального взгляда, она продолжала:

– Не буду я ему ничего говорить, никто меня искать не бросится. Так мне и надо.

– А,… – начал было Валерьян Ефимович, но запнулся. Какое-то время, склонив набок голову, он о чем-то раздумывал. И вдруг что-то теплое промелькнуло в его взгляде. – Правильно, правильно. Поняла, и хорошо. Ты чужую семью не суди, не надо. Смотри, чтоб тебя не осудили. На твой век и неженатых хватит. Ты у нас в девках не засидишься.

Но, к его удивлению, эти слова возымели обратный эффект. Закрыв лицо ладонями, Лера вдруг заплакала. Она плакала горько, навзрыд, время от времени громко всхлипывая.

– Не нужен мне никто, – сквозь всхлипывания бросила она, – все они… одинаковые…

Валерьян Ефимович опешил. Нехорошие тревожные мысли понемногу закрадывались в его голову. Да только с какого же боку подступиться, когда не знаешь, как и начинать-то? Взял на свою голову мороку, одно слово… Валерьян Ефимович с озабоченным видом почесал затылок, крякнув при этом.

– Ты… вот что, плакать погоди, – сказал он, не смея взглянуть на племянницу, – слезами горю не поможешь. Ты, – тут он замялся, – может, я чего не знаю?

Лера подняла к нему заплаканные глаза, и Валерьян Ефимович прочитал в них немой вопрос.

– Непонятно? – осмелел Валерьян Ефимович.– Не с мальчиком небось гуляла.

Лера какое-то время продолжала сидеть неподвижно, и по всему было видно, что смысл дядиных слов до нее дошел не сразу. Поняв, она отвела взгляд и отрицательно покачала головой. Валерьян Ефимович облегченно вздохнул и только сейчас почувствовал, как даже вспотел от напряжения.

– Тогда и плакать нечего, – пытаясь приободрить племянницу, начал он.– Радоваться надо. Ничем хорошим это все равно бы не кончилось…

Неожиданно монотонный шум дождя за окном нарушил звук подъехавшего автомобиля. Валерьян Ефимович тяжело поднялся и направился к выключателю. Лера опомниться не успела, как очутилась в полной темноте, а он уже стоял у окна и, отодвинув штору, что-то высматривал. Лера же, словно завороженная, следила за дядей.

– Принесла кого-то нелегкая, – вытягивая шею, тихо сказал дядя. – Не пойму, к нам, что ли?.. Вроде к нам кто-то идет.

Словно в подтверждение его словам, послышался резкий оглушительный звонок. Дядя слышал плохо, поэтому и поставил звонок на полную громкость. Пользовались им редко: у них были ключи, а соседи здесь заходили запросто, без стука. И сейчас этот звонок звучал как набат в тревожной тишине. Валерьян Ефимович раздумывал, как быть. Понимая, что приехавший заметил свет в их окне, он рассудил, что играть в кошки-мышки бесполезно. С другой стороны, кому он мог понадобиться на ночь глядя? Поэтому он решил маленько погодить, авось, уберутся восвояси. Но звонивший такой мысли явно не разделял и, не желая мокнуть под дождем, снова и снова приводил в действие эту мощную сирену.

Лера не выдержала:

– Что вы стоите? Оглохнуть можно.

Махнув рукой, Валерьян Ефимович грузной походкой направился в коридор. Дядины гости ее не интересовали, поэтому она снова собралась прилечь и подумать о предстоящем увольнении. Собралась, но так и застыла с пледом в руках. Голос вошедшего был похож на голос Вадима. На миг ей показалось, что она сходит с ума.

Резко повернувшись на скрип открывающейся двери, она снова застыла, не в силах вымолвить ни слова. Вадим стоял у порога, устремив на нее свой взгляд. Просто стоял и смотрел на нее. Все слова, какие только придумало человечество, не смогли бы выразить того, что сказали его глаза. Вся во власти этих глаз, она потеряла способность мыслить и говорить. Она видела только его. Она знала только то, что без него ей не нужен ни этот мир, ни эта жизнь. Не раздумывая, она пошла бы сейчас за ним хоть на край земли.

– Собирайся, – нарушил он тишину, не рассчитывая здесь задерживаться.

Эти слова вернули ее в реальность.

– Почему же ты?.. – начала было она, но Вадим не дал ей закончить.

– Я не хотел тебя вмешивать в свои дела, – в его словах ощущалась боль и усталость, – потом поймешь.

Слегка отстранив Вадима, в комнату вошел Валерьян Ефимович.

– Куда это ей собираться? – побагровев от негодования, он решил показать гостю, кто в доме хозяин.– Нет, Вадим, так дело не пойдет. Это ты там у себя начальник, – махнул он рукой, – а здесь я несу за нее ответственность перед матерью.

– Она не ребенок и вправе решать, что ей делать, – с высоты своего внушительного роста обратился он к низкорослому Валерьяну Ефимовичу.

– Она-то, может, и не ребенок, да только и ты не холостяк, – мрачно отрезал Валерьян Ефимович.

Вадим с укором смотрел на друга своего отца.

– За кого вы меня принимаете? Вы ведь говорили с отцом, значит, все знаете. Какой смысл нам сейчас жить врозь?

Валерьян Ефимович вздохнул и, глядя себе под ноги, покачал головой.

– Ладно, садись. Собраться она всегда успеет.

Вадим без видимой охоты присел на стул. Лера так и застыла в недоумении, прижимая к себе этот злополучный плед.

Валерьян Ефимович тоже тяжело опустился на стул.

– Подумай, пока не поздно, – обратился он к Вадиму. В его словах сквозила отеческая забота и просто человеческая просьба. – Она ведь совсем молоденькая. Покалечишь жизнь девчонке, как ей дальше жить? Ты в семью вернешься. А она – куда?

Вадим задумался, изучая взглядом оранжевую плюшевую скатерть на столе, слегка постукивая по столу пальцами.

– Не вернусь, – лаконично ответил он.

Всем было сейчас непросто, хотелось определенности, и вместе с тем нечего было сказать друг другу.

Первым не выдержал Валерьян Иванович.

– Ну и куда же ты ее хочешь забрать на ночь глядя?

– Я квартиру снял, – не сводя со скатерти глаз, словно читая там ответы на все вопросы, уставшим тоном произнес Вадим, – потом куплю что-нибудь.

С печальным видом Валерьян Ефимович время от времени покачивал головой.

– Ну, ну… ну, ну,… – говорил он при этом. – А что я матери ее скажу?

Лера подошла к дивану и присела на краешек. Похоже, никто этого не заметил. Она смотрела на дядю, и ей было невыносимо жаль его, растерянного, подавленного, так трогательно заботившегося о ней все это время.

– Маме не надо говорить, – робко вставила она, – я ей сама напишу. И обо мне, – слезы навернулись на глаза, когда взгляды их встретились, – не переживайте. Я к вам буду приходить и помогать тоже. Я с собой сейчас и брать ничего не буду. Завтра после работы зайду.

Валерьян Ефимович покорно закивал, опустив глаза. Ничего ему больше и не оставалось, как согласиться.

– Поехали, – поднимаясь, сказал Вадим. – Завтра так завтра.

И уже через пять минут Лера с Вадимом ехала в новую жизнь. Ей так много хотелось сказать ему, но она видела, каким уставшим и подавленным он был. Лера понимала, что в его сердце она всегда будет занимать лишь половину. Вторая половина будет принадлежать его семье. И никогда он не впустит ее туда. Пусть так, она докажет ему, что способна понять и принять это. Он увидит, что она готова разделить с ним все тяготы и невзгоды, и поймет, как она любит его. Так думала она, не подозревая, что двадцать лет назад, сидя рядом с мужем в салоне новеньких «Жигулей», другая такая же чистая и наивная женщина воздавала благодарность судьбе за столь щедро отмеренное ей счастье.

Автомобиль мчался по мокрому шоссе, увозя Леру все дальше от того места, где она впервые обрела свой дом. Это расставание было сейчас единственной тучкой на горизонте ее счастья. Но счастье было таким огромным, а тучка такая маленькая, что она никак не могла омрачить его.

Лера не знала, что в маленьком домике на тихой городской окраине тотчас после ее отъезда произошла еще одна встреча. Но в этот раз Валерьян Ефимович не подходил к окну, никого не высматривал и не раздумывал, открывать ли ему дверь. Гостья вошла бесшумно, не дожидаясь приглашения. Внезапно представ перед Валерьяном Ефимовичем, она устремила к нему холодный бесстрастный взгляд. В тот же миг он почувствовал, как этот холод пронизывает его насквозь. Он смотрел на гостью, окруженную ореолом голубоватого свечения, и ему казалось, что отведи он взгляд хоть на миг, она исчезнет, потеряв над ним власть. Но вместе с тем он был не в силах это сделать.

Страшно ли ему было покидать этот мир в полном одиночестве, или же он безропотно и покорно принял свой жребий, никто никогда не узнает.

8

Впервые за последнюю неделю, выглянув из-за туч, солнце озарило унылую картину. Соскучившись по свету и теплу, природа нежилась в его раскосых лучах. В золоте и багрянце красовались деревья, разноцветным ковром укрылась под ними земля. Воздух наполнился горьковатым ароматом дымков, опалых листьев и осенних цветов. Красуясь пестрым одеянием, гордо поднимали кудрявые головки астры, георгины и хризантемы.

Но здесь цветы не смели радоваться жизни. Они склонились над могилой, печально вздыхая о том, с кем предстояло им разделить общую участь. Здесь даже птицы не смели нарушить вечный покой тех, кто по Божьей воле завершил свой земной путь.

– Благостно-то как, братик мой, а ты уже не видишь, – в очередной раз подлив масла в огонь, Софья Ефимовна окинула присутствующих беглым взглядом.

Их осталось немного, да и те расходились, бросая скорбные взгляды на сослуживца, друга и соседа, отныне упокоившегося в этой земле.

Стоя рядом с матерью у могилы Валерьяна Ефимовича, Лера ничего вокруг не замечала. Она чувствовала внутри себя страшную пустоту, словно из нее вынули сердце, оставив там зияющую черной болью дыру. Несмотря на то что мама держала ее под руку, ей было совершенно не на кого опереться. Она только сейчас поняла, насколько они с мамой отдалились друг от друга. Они и внешне были не похожи, и вели себя сейчас по-разному. Лера стояла как вкопанная, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Неподвижным был даже ее взгляд. Софья Ефимовна, почти на голову ниже дочери, постоянно сморкалась, терла глаза, исподтишка бросая на окружающих цепкие взгляды.

– Братик мой дорогой, – завела Софья Ефимовна, когда они с дочерью остались у могилы одни, – спасибо тебе за доброту твою. Мы тебя никогда не забудем, – она приложила к глазам скомканный носовой платок, – покойся с миром. Пошли, доченька. Его уже не поднимешь, пусть земля ему будет пухом.

Бросив прощальный взгляд на покрытую венками и цветами могилу, они втроем направились к машине. По дороге никто из них не проронил ни слова.

Едва они вошли в дом, состоявший из трех небольших комнат и кухоньки, Софья Ефимовна открыла шкаф и принялась проверять содержимое своей дорожной сумки. Лера села на краешек дивана в своей комнате и почему-то уставилась на стул, на котором недавно сидел Валерьян Ефимович.

– Что будем делать? – тихо спросил Вадим.

– Полы вымыть надо, – донеслось из соседней комнаты.

– Зачем? – недоуменно оглянувшись, спросила Лера.

– За покойником так полагается, – зайдя в комнату, ответила Софья Ефимовна и окинула все скорбным взглядом.

Только сейчас по-настоящему рассмотрев женщину, Вадим отметил про себя, что Лера, ее мать и покойный дядя были совершенно не похожи друг на друга. Софья Ефимовна была невысокая, тощая, несимпатичная. Может, потому и выглядела зажатой, словно не испытывала в жизни никакой радости, живя лишь в силу необходимости.

Понимая, что сидеть так можно неизвестно сколько, Вадим нарушил тишину:

– Мне надо на работу, – произнес он, считая свое присутствие здесь неуместным.

– Да, конечно, – сказала Лера, так и не взглянув на него, продолжая по-прежнему смотреть в одну точку.

– Я вечером заеду, – сказал Вадим, поднимаясь.

Лера перевела на него тяжелый взгляд и слабо покачала головой.

– Не надо, я потом сама приеду, – тихо, мягко ответила она.

Софья Ефимовна молча наблюдала за ними, пытаясь разобраться в их отношениях. То, что мужчина представительный, она определила сходу. То, что помогал дочери в подготовке к похоронам и постоянно был с ней, говорило о близости их отношений. Но как-то странно он держался – все время в тени, в сторонке. «Едет, и ладно, – решила она про себя, – мешать не станет». Поэтому только молча кивнула, когда Вадим попрощался с ней.

Оставшись наедине с дочерью, Софья Ефимовна села рядышком с ней и обняла, припав к ее плечу. Закрыв глаза, она сказала тихо, ласково:

– Доченька, как же я по тебе соскучилась. Как ты здесь жила все время? Хорошо тебе было с дядей?

– Я же писала, – выдавила из себя Лера, не понимая, как сейчас можно говорить об этом. – Это я во всем виновата. Если бы я осталась,… – не в силах говорить, она закрыла лицо руками.

– А ты не с ним разве жила? – с недоумением отстранившись, спросила мать.

– С ним. Но Вадим забрал меня, он квартиру снял. После работы я за вещами пришла, а дядя здесь на диване лежит. Я подошла к нему, думала, он уснул. Смотрю, а он какой-то… на себя непохожий, – видно было, что каждое слово давалось ей с трудом.

– Ну, ну, – пытаясь успокоить дочь, мать снова обняла ее и, прижав к себе, принялась покачивать, словно ребенка, слегка похлопывая ладонью по спине. – Ни в чем ты не виновата. Смерть людей не боится. Раз уж пришла, свое и возьмет. Он ведь и раньше один жил.

– Не знаю, – прошептала Лера, прильнув к маминой груди. Она вдруг ощутила, как в детстве, ее тепло, и от этого на душе стало спокойнее.

Какое-то время они молча так сидели, думая каждая о своем.

– А Вадим этот, кто? Твой жених? – пытаясь не бередить свежие раны, осторожно спросила мать.

– Не знаю, – вздохнула Лера.

– Как, не знаешь?… Зачем же ты поехала с ним?

– Он ушел от жены. Не развелся еще.

– Да, непросто, – протяжно сказала Софья Ефимовна, покачивая головой. – Ты этим разведенным не очень-то доверяй. Жена выставит, так они себе молоденьких дурочек ищут. Где он работает?

– Это я у него на фирме работаю. Меня туда через его отца дядя устроил.

– Вон оно что, – протяжно произнесла Софья Ефимовна. – А с женой они что не поделили?

– Меня и не поделили, – устало бросила Лера.

Возможно, в другое время она была бы осмотрительнее в своей откровенности. Но сейчас ей именно откровенности и хотелось. Ей хотелось, чтобы ее просто по-человечески выслушали, пусть осудили, но не за глаза.

– Дети у него есть? – осторожно допытывалась Софья Ефимовна.

– Сын. Но он уедет скоро. В этом году кончает школу.

Задумалась Софья Ефимовна.

– Ох, дочурка, не знаю, что и сказать, – тяжело вздохнув, сказала она. – Плохая это примета – семейную жизнь с похорон начинать. Езжай-ка ты со мной обратно. Дом этот продадим, деньги будут. Начнем что-нибудь свое и заживем как люди.

– Я люблю его, – спокойно ответила Лера.

– Такого, поди, не одна ты любишь. Ты знаешь, сколько их у него, таких, как ты?

– Я одна.

– Красавица ты моя, – Софья Ефимовна с любовью посмотрела на дочь. – Беды бы тебе красота эта не наделала. Ладно, отдыхай. На тебе лица нет. Да только не на диване этом, в другой комнате. А я полы вымою. Даже не помянули по-человечески.

– Мы хотели. Но я кроме соседей никого не знаю, а они сказали, что сейчас не надо. На девятый и сороковой день полагается.

– Полагается. Только мы уж его дома помянем, я в церковь пойду. А здесь… как эти поминки устраивать? У меня с собой и денег-то нет.

– Мы сами соседей позовем. Скажи, что в церкви делать.

– Скажу, конечно. Иди, ложись.

Лера покорно легла на кровать и тотчас провалилась в тяжком забытьи.

Вымыв полы, Софья Ефимовна принялась осматривать дом. Переходя из комнаты в комнату, она все прикидывала, что можно будет продать и сколько за это выручить, а что забрать с собой. Но один вопрос, который так волновал ее сейчас, и который она сама не могла решить – был сам дом. Если дочь собиралась здесь жить, надо было бы дом оставить ей. С другой стороны, Вадим этот, похоже, не бедствовал. Надо бы поделикатнее выведать, какие у него планы относительно Леры и этого домика. Как бы он его не хапнул и всю их семью с носом не оставил. Богатые, они ведь скупые. Это только в фильмах они деньгами сорят, на самом же деле каждую копейку считают, и свою, и чужой не брезгуют. Такие вот мысли одолевали Софью Ефимовну, только что похоронившую родного брата. Не то чтобы женщина она была черствая или брата своего не любила. Такой ее сделала жизнь. Другие как-то выкручивались, приноравливались. А у них с мужем – от зарплаты до зарплаты. И вот сейчас появилась возможность хоть немного изменить эту постылую серую жизнь. Другого шанса не будет. Поэтому и надо было обдумать все не спеша, основательно. Если все на самом деле так, как говорит дочь, самое время из него сейчас хоть какую-нибудь пользу для семьи поиметь. Захочет, пусть живет здесь вместе с Лерой. Дом Софья Ефимовна в любом случае собиралась оформить на себя, так что зятек вряд ли что-нибудь оттяпает. Надо бы ему намекнуть, чтобы сыночка к себе пристроил за то, что будет жить в их доме. Возможность устроить судьбу своего любимчика заинтриговала Софью Ефимовну. Ее сын Олег был на четыре года младше дочери и в семье на правах младшего считался баловнем. Дочери же волею судьбы выпала нелегкая участь. Не говоря о том, что она (в угоду брату) назвала дочь непривычным именем Валериана, был и более существенный фактор, лишивший девочку беззаботного детства.

До рождения Олега муж Софьи Ефимовны отказывался признавать дочь своим ребенком и не раз в приступе ревности грозил жене разводом, так как девочка была совершенно не похожа ни на кого из родителей. Будучи человеком нерешительным и недалеким, он сам прекрасно осознавал свои недостатки. Но когда на дочь указывали другие, было обидно. Знал бы кто, сколько слез и седых волос прибавило рождение дочери ни в чем не повинной Софье Ефимовне. Время шло, страсти поутихли. Когда же родился мальчик, муж не сомневался, что этот-то ребенок плоть от плоти его. Но вот незадача – мальчик рос копией своей сестры. Здесь уж отпали всякие сомнения в том, что и дочь была его кровным ребенком. К тому времени вопрос кровного родства для родителей стал не столь неактуален. Голова болела больше о том, как детей поднимать. Вот и отправили дочь после окончания школы торговать на рынок. Годы шли, и Софья Ефимовна, к своему разочарованию, поняла, что Олег был внешней копией сестры. В остальном – ни стыда ни совести. Удача, наконец, улыбнулась дочери, и брат согласился взять ее под свою опеку. Почувствовав себя в семье единственным ребенком, Олег тянул из них жилы. Все ему было мало и все не так, а самому только бы погулять. Обуздать подрастающее чадо родителям было не под силу. Потому-то Софья Ефимовна и ухватилась за возможность пристроить своего любимца к серьезному человеку. Нет, не о судьбе дочери она сейчас беспокоилась. И здесь ее сыночек одержал первенство. А брат… Ну, что брат? Конечно же, она и любила его по-родственному, и уважала как человека, сумевшего пусть скромно, но достойно прожить свою жизнь. Только брату-то уже сейчас от этого ни холодно ни жарко. А здесь ведь родные детки. Кто же о них позаботится кроме матери?

9

Пытаясь скрыть чувство неловкости, отец протянул Сереже конверт с деньгами. Сережа чувствовал это, ему тоже было неловко принимать от отца щедрые еженедельные «подачки». Он не сомневался в искренности отцовских чувств, но вид у отца при этом был неестественный, потому что, как ни крути, а выглядело, будто этими деньгами он пытался загладить чувство вины перед разорванной им семьей.

Впрочем, как без него жила теперь эта разорванная семья, отец не спросил ни разу. Он рассказывал о своих делах, спрашивал сына об учебе, о друзьях, давал советы. Всякий раз при встрече он шел с Сережей куда-нибудь обедать, даже не спрашивая сына, голоден ли тот. Сережа понимал, почему – чтобы скрыть чувство неловкости, всякий раз возникавшее теперь между ними при встрече. Когда руки заняты ножом и вилкой, глаза устремлены в тарелку, а рот, чередуя пережевывание пищи, время от времени издает короткие банальные фразы, легче делать вид, что ничего не произошло. При этом Сережа исподтишка изучал отца и когда замечал на нем обновку, возникало ощущение ревности и отчужденности. За столь короткое время отец преобразился. Одевался он теперь в свитера и джинсы. Подстриженный «под ежик», он выглядел моложе. Сережа понимал, чем вызваны эти перемены, вспоминал потухший мамин взгляд, неумело скрываемый ее жалкий унылый вид, и ему становилось невыносимо больно оттого, что два родных человека, не желая того, разрывали его сердце на части. Ведь никогда ничего уже не будет, как прежде.

– У тебя все нормально? – привычно спросил отец перед тем, как расстаться с ним.

– Нормально, – привычно ответил Сережа, не смея взглянуть отцу в глаза.

– Тогда до следующей среды, – сказал отец и, смерив Сережу оценивающим взглядом, выразив одобрение, похлопал его по плечу. – Будут проблемы, звони.

Сережа кивнул и, подняв воротник подаренной сегодня отцом куртки, пошел к остановке. Ему нечего было сказать отцу на прощание. То есть, сказать отцу он мог многое, но именно это-то невысказанное главное попросту лишало смысла все остальное.

Отец не предложил подвезти до дома, возможно, понимая, что каждому из них после таких встреч надо побыть наедине, а, возможно, из чувства ревности, не желая собственноручно передавать ребенка матери, с которой он и без того виделся ежедневно.

Подождав, пока машина отца скроется из вида, Сережа закинул за спину пакет со старой вполне добротной курткой и вальяжной походкой пошел по тротуару, прикидывая, где бы лучше сейчас зацепиться. На улице было неуютно, холодный ветер бил в спину, подстегивая к быстрой ходьбе.

Домой идти он не собирался, равно, как и отчитываться в этом перед отцом. У отца были свои страсти, у мамы свои, а ему надо было жить со всем этим. Ему опостылели одинокие осенние вечера. Поначалу он надеялся на чудо, на то, что отец, возможно, вернется. Но чуда не произошло, да и не произойдет уже – понял он. Он понял это умом, а сердце понимать не хотело. Кому он мог сказать об этом? Маме? Она так изменилась после ухода отца. Осознав, что ответственность за сына теперь полностью легла на ее плечи, она больше заботилась о его моральном облике, чем о его душевном состоянии. Зашоренному страхом ее сердцу стали недоступны простые человеческие чувства, оно откликалось только на правильные поступки. Жесткие требования отца – это одно, а ее надоедливые нравоучения вызывали у него лишь чувство беспросветной тоски. Ему хотелось куда-нибудь сбежать от этой правильности, пустоты и безысходности.