Эдуард Ганслик. – О музыкально-прекрасном. – Опыт поверки музыкальной эстетики

Эдуард Ганслик. – О музыкально-прекрасном. – Опыт поверки музыкальной эстетики. – С немецкого перевел Ларош. – С предисловием переводчика. Москва, 1895 г. Изд. П. Юргенсона, ц. 1 р. 50 к.

Более 40 лет тому назад появилось первое издание трактата Ганслика «О музыкально-прекрасном», не утратившего, однако, до сих пор своей свежести и значения. Объясняется это тем, что философов с серьезным музыкальным образованием – очень мало, а музыкантов с философским – еще меньше, тогда как блестящий расцвет музыки в текущем столетии и быстрое проникновение её в самые разнообразные слои общества настоятельно требовали и требуют построения рациональной теории музыкальной эстетики. В сочинениях философов-специалистов музыканты-практики находили эстетические нормы, явно противоречившие действительным фактам; когда-же сами они пытались создавать философские построения, получалось нечто в роде жалкого детского лепета. Труд Ганслика, глубокого знатока музыки и солидно образованного человека, был первым лучом света в этом хаосе измышлений и спутанных понятий. Ясное блестящее в литературном смысле изложение содействовало успеху и распространению книги, доставившей, впрочем, автору, кроме громкого имени, больше врагов, чем друзей, особенно среди музыкантов. Ганслик первый возбудил вопрос, может-ли музыка вообще изображать чувства, тогда как до него по этому вопросу даже не возникало сомнений. Он первый указал на неправильность приемов музыкальной эстетики и критики, усердно занимавшихся чувствами, возбуждаемыми музыкой, а не исследованием того, что в музыке следует считать прекрасным. Обладая обширными познаниями по истории музыки, Ганслик привел много примеров тому, что в музыке немыслимо совершенно определенное изображение столь-же определенных чувств.

Прекрасное в музыке не может иметь иного характера, кроме специфически – музыкального, и весь звуковой материал не может выражать никаких мыслей, кроме чисто музыкальных. Таковы существенные результаты критических исследований Ганслика. Ганслик дал массу ценных материалов для построения в будущем рациональной эстетики музыки, он расчистил и облегчил путь для грядущего творца её, но самому ему не довелось быть этим творцом. Если критическая часть его труда почти безупречна (за исключением кое-каких крайностей, вызванных отчасти полемическими соображениями), то догматическая представляет серьезные пробелы. Так, напр., капитальный вопрос о том, что есть прекрасное, остается неразрешенным. «Прекрасное», говорит Ганслик, «вообще, не имеет цели, ибо оно есть чистая форма», которая по существу своему – сама себе цель. «Прекрасное остается прекрасным и тогда, когда оно не возбуждает никаких чувств, даже тогда, когда на него не смотрят и его не видят; следовательно, оно прекрасно для наслаждения созерцающего субъекта, но не в силу этого наслаждения». В этом определении заключается явное противоречие. Если прекрасное прекрасно для субъекта, то уже не безразлично, каков этот субъект. Свойство этого субъекта должны получить точное определение, так как нельзя же допустить, чтобы прекрасное было одинаково прекрасным для всякого субъекта, одушевленного или неодушевленного. Следовательно, при допущении, что прекрасное прекрасно для субъекта, необходимо заключить, что оно прекрасно не само-по-себе, а в силу свойств субъекта; таким образом, мы у Ганслика не находим критерия для определения прекрасного, которое и остается для нас неизвестной величиной. Во всяком случае, достоинства книги Ганслика настолько неоспоримы и значительны, что нельзя не приветствовать её появления на русском языке, к тому же в образцовом переводе г. Лароша, убежденного почитателя и сторонника Ганслика. Перевод представлял большие трудности, в смысле точности терминологии и не оставляет желать ничего лучшего. При этом сохранена ясность в изложении, и мы можем только рекомендовать этот перевод всем интересующимся музыкальным искусством.

Г. Ларош предпослал своему переводу весьма интересное предисловие, в котором, кроме подробных биографических данных Ганслике, излагает свое profession de foi, являющееся развитием и дополнением взглядов на искусство Ганслика. Со свойственными г. Ларошу остроумием и живостью стиля, он настаивает на полной аналогии между музыкой и архитектурой, блистательно еще раз доказывает, что музыка и архитектура, будучи вдохновляемы чувством, не могут, однако, выражать отдельных определенных чувств, и устанавливает понятие «программной» музыки, строго и последовательна вытекающее из его взгляда на музыку вообще. Однако, как и Ганслик, г. Ларош не дает нам ответа на вопрос, что есть прекрасное в музыке, и есть-ли критерий – объективный или субъективный – для правильного суждения о внутреннем достоинстве музыкальных тем, составляющих, по мнению обоих авторов, существенное содержание всякого музыкального произведения.