Часть 1
Дан зря явился на похороны. Асино белое и пустое, как чистый А4, лицо мгновенно дало понять – уходи. Но он не мог сдвинуться с места. Выгрызал глазами стройную фигуру из черной толпы, и поглощал жадно, хотя совесть упрекала: «Даже взглядом не смей ее марать».
В памяти до сих пор стоял слегка разочарованный взгляд, которым Ася встретила его тогда, на финишной прямой. Дан первым вылетел из леса. Торжествовал, что, наконец, победил Тима, а значит, заслужил Асину любовь. Но эти на мгновение погрустневшие глаза, ожидавшие не его… Разочарование, которое длилось доли секунды, все показало. Дан тогда ничего не успел осознать, но глубоко прочувствовал. Ее растерянность пронзила его навылет. И с того момента сердце сжималось в постоянно повторяющемся спазме.
И сейчас сжалось.
Тонкие и холодные гвозди дождя вбивали его в рыхлую землю под ногами. Дан стоял прямо в лужице, которая образовалась у лестницы. Хлесткие удары бомбардировали волосы, лицо, голые руки, приклеивали рубашку к груди, простреливали ноги холодом сквозь джинсы, но Дан не решался зайти. Он стоял у основания крыльца и заглядывал в открытую дверь, которая сразу вела в большую гостиную. Тамбура в доме Фазановых не было.
Гостиную заполнили люди. Дан узнавал бывших одноклассников, их родителей и учителей. Он не жаждал с ними увидеться, еще не соскучился, ведь они всего год назад окончили школу. Гости шептались о покойном по углам с бокалами в руках, пока закуски стыли на столе в центре комнаты.
Во главе полупустого застолья, как восковая кукла, сидела тетя Настя. Она всю церемонию такой была, как будто и не моргала вовсе, не плакала, не реагировала ни на что, просто молчала и все смотрела куда-то вдаль или сквозь. Дан искал ее внимания и в то же время боялся, что, заметив его, она устроит истерику, но тетя Настя глядела на него и не видела. А дядя Олег затерялся в толпе. Ему приходилось одному общаться со всеми гостями. Его Дан удачно избегал.
Асины смоляные глаза, полные ненависти, жалили в самое нутро. Сердце разбухло молниеносно от любви и тоски. Прошло всего четыре дня, но Дан как будто вечность ее не видел. Их теперь и разделяла эта непрошедшая вечность, не имеющая мерила и рамок, постоянно расширяющаяся и отдаляющая их друг от друга.
Ася сама вышла к нему навстречу, словно выплыла, в графитовом платье в пол. В нем она выглядела еще более худой и длинной, даже если сутулилась под давлением скорби. Дан почувствовал всю тяжесть ее ноши. Потому что сам носил такую же. И холод в смоляных глазах добавлял ему груза вины.
Обойдя вытянутый стол, Ася вышла из дома.
«Наверное, лучше, что я сразу наткнулся на нее. Тетю Настю не стоило тревожить», – подумал Дан обреченно.
– Зачем пришел? Ты ведь обещал свалить обратно в свою Москву! – шикнула Ася, подойдя настолько близко, что его обрызгало слабым ароматом ее карамельных духов.
Она остановилась на последней ступеньке, но их разделяло меньше одного шага. Глаза оказались на одном уровне. Без ступени Ася едва доставала макушкой ему до носа.
– Я не мог не попрощаться с Тимом, – выдавил Дан с натугой. На слове «попрощаться» сломался язык, а глотка забилась болью на имени друга.
– Или лишний раз посмаковать свою победу? – Ася не слова произносила, а желчью плевалась. Изогнула строгую линию брови дугой и скривила красные губы в усмешку.
Дан зажмурился. Угрызения совести расплелись по венам, как ядовитый плющ. Яд действовал болезненно, но медленно.
Она толчком в плечо развернула его на сто восемьдесят градусов и повела, как преступника, прочь ото всех. Они обошли дом и зашли в круглую беседку с конусообразной крышей. Окна здесь не требовались, ведь стены были испещрены отверстиями в форме треугольников, сложенных из тонких реек. Такие неплохо защищали от солнца и пропускали ветер насквозь – самое то для зноя, зато совсем некстати в дождь.
Ася пропихнула его грубой рукой внутрь, а сама заняла проем. Дан пошатнулся, но быстро вернул себе равновесие и, развернувшись, вложил кулаки в карманы джинсов, а глаза не сводил с ее обесцвеченного лица, на которое тенью легла печаль. Эта печаль теперь оттеняла всю ее хрупкую фигуру, высокую и почти невесомую. Ася даже волосы перекрасила в черный, до угольного, и собрала их в высокий хвост, который опускался до пояса. На контрасте веснушки пропечатались на худых щеках отчетливее.
– Прости, я не мог не прийти, – Дан пожал плечами и шмыгнул носом. Предосенний август совсем не радовал теплом. Наоборот, обдувал со всех сторон колючим ветром. – Я избегал тебя, как мог. Всю церемонию, но… невольно засмотрелся.
Ася подняла на Дана злой взгляд. Ее по-настоящему раздражали его слова, его голос, весь его вид и само существование. Не будь его, Тим был бы жив. Тим бы сам никогда не вздумал гонять по лесу. Он всегда был осторожен. Ездил только по специальным маршрутам и использовал защиту. Это Дан, сорвиголова, вечно подначивал Тима и взял на очередное «Слабо». Тим не мог уступить. Не в тот раз. Не мог проиграть Дану. Или проиграть ее.
Между левых ребер ее что-то проткнуло – совесть. Ася закрыла глаза, чтобы перетерпеть вспыхнувшую, как извержение вулкана, боль. Та медленно растекалась по нервам, накаляя все изнутри. Но Ася уже знала, что это пройдет. Ее отпустит. Она помучается всего минуту, пока идет спазм, а дальше будет жить, как раньше. Все эти душевные страдания не были способны ее уничтожить, только изматывать. Если бы она на самом деле могла воткнуть себе ребро в легкое, тогда бы умерла на месте. Не мгновенно, но быстро. Как Тим в лесу.
Его посеревшее от ужаса лицо с неестественно выпяченными красными глазами до сих пор ей везде мерещилось. В каждом неразборчивом рисунке обоев, или случайной тени на хрустальной вазе, или размазанном по асфальту пятне. А перед сном оно просто застывало в сознании и нельзя было от него зажмуриться. Приходилось всматриваться и находить все новые и новые лопнувшие от давления сосуды на вышедших из орбит белках глаз.
Асю и сейчас передернуло от гнетущего воспоминания. Она желала Дану такой же болезненной смерти. Ведь это он заставил Тима с ним соревноваться. Сам, счастливчик, выжил, ни единой ссадины на нем не осталось. Асе захотелось исцарапать его лицо, чтобы хоть чуть-чуть, хоть маленечко сделать ему больно, отомстить за Тима. Она даже выпустила коготки, опасно растопырив пальцы, но быстро смяла их в кулаки.
– Прощение вымолить пришел? – процедила Ася, глядя на Дана исподлобья.
Он выдохнул и заглянул ей снизу в глаза.
– Попрощаться.
Ася сглотнула с трудом. Все застряло где-то между легкими.
Дан изменился. Осунулся за каких-то четыре дня. Всегда щеголял своей внешностью, одновременно дерзкой и цепляющей, а тут… ломал статную осанку, округлял широкие плечи, опускал тяжелую голову, закрывая подбородком мощную шею. Волосы все так же были растрепаны, но теперь без должной сексуальной небрежности. И карие глаза потеряли насыщенность.
В них Ася читала мольбу о жалости. Но она не хотела его жалеть, ведь по-настоящему он не в этом нуждался. Он просто хотел сбросить тяжесть с плеч. Она тоже хотела и поэтому ненавидела его. Когда-то за то, что Дан бросил их с Тимом, переехав в Москву вслед за своими амбициями и вечным драйвом. А потом за то, что вернулся. Взбудоражил ей душу. Выел ее до остатка за все лето, постоянно вызывая то ее, то Тима на спор. Довел до того, что Тим включился в эту гонку и всерьез поставил на кон ее сердце, как фишку. Они оба сделали ставки, не став ее слушать. И она вынуждена была ждать развязки.
В конце концов, Дан доигрался. Победил, но проиграл. А Тим погиб. И оба оставили в ней дыру, две огромные дыры, на месте, где должно биться сердце. Теперь там бьются боль и вина: удар – спазм, удар – резь, и так друг за другом, по очереди.
– Я хотел тебя увидеть в последний раз, – Дан подошел к ней неожиданно смело и тронул хвост, свисавший с ее плеча. Прочесал его пальцами. Ася откинула его назад и уставилась Дану в лицо. Пыталась напугать его злостью, но он почему-то улыбался. Невесело, с тоской. – Знай, ты всегда будешь для меня дорогим человеком. Что бы ни творилось.
Он прижал ее к себе крепко. Асю накрыло терпким запахом горького шоколада. Дан весь был такой: невероятно вкусный и горький одновременно. На несколько секунд она растерялась и позволила стиснуть себя в объятиях. Пока в памяти снова не появился предсмертный взгляд Тима.
***
– Не прикасайся ко мне, ублюдок! – она толкнула Дана со всей мочи обеими ладонями в грудь. Высвободилась из его рук, но не смогла его отдалить от себя ни на шаг. – Ты должен был разбиться! Ты! Ты, а не Тим! Сдохни! Сдохни!!!
Дан спокойно принимал ее удары. Ася колотила его по груди слабыми кулачками, пытаясь нанести максимальный урон, но больнее всего били по нему слова. Они разрубали его пополам и скрещивали обратно, чтобы он заново мог пережить эту боль. И он ее отчаянно жаждал. Впитывал в себя и наслаждался. Позволял Асе бить себя и проклинать. Испытывал истинное удовольствие, когда очередной удар приходился на болевую точку или злое слово осыпалось на свежую рану. Назвал это для себя «удобольствием».
Он улыбался, а Ася расходилась сильнее. Наступая, она прижала его к стене беседки. Стала царапать его руки, шею, лицо. С остервенением. Срезала ему кожу, размазывала кровь. Дан даже снял футболку, отдавая себя на растерзание, чтобы ей было что еще царапать. И она перекинулась на его грудь и ребра. Высекала на животе многолинейные узоры, воспаляя царапины, потом била по ним кулаками и ладонями и снова царапала.
– Ненавижу тебя, подонок! – наконец Ася выбилась из сил и уткнулась лбом в его распухшее от увечий плечо, обжигая горячим дыханием.
– А я тебя люблю, – Дан не сдержался, поднял ее лицо за подбородок и впился в губы.
Теперь он наступал и прижал Асю к противоположной стене беседки. Терзал ее, только не болью, а нежностью, которой в нем скопилось тонны за годы безответной любви.
С пятого класса они с Тимом бегали за ней, как собачонки. Потакали ее прихотям, всегда старались ее впечатлить, приносили ей все самое ценное, соревнуясь друг с другом, а она все эти годы никак не могла выбрать. Не хотела выбирать. Ей нравилось крутить обоими. Сталкивать их друг с другом, заставлять ревновать и соперничать за ее благосклонность. Она виляла хвостиком, и они тут же кидались, как бешеные псы, готовые перегрызть друг другу глотки. А Ася всегда ускользала. Хихикала звонко и сладко, как умела только она, и убегала прочь, оставляя их ни с чем.
За ее первый поцелуй они буквально дрались. Забили друг друга до полусмерти, пока Тим не свалился без сознания. Им пришлось рассказать все родителям, чтобы отвезти его в больницу. И только там, в его палате, пока Тим отсыпался, Ася подарила Дану первый поцелуй. Он и сейчас помнил, каким болезненным он был для него, ведь Тим острыми костяшками разбил ему все лицо и губы особенно. У Дана шла кровь, но Асю это не останавливало, и он, несмотря на боль, испытывал счастье. А когда проснулся Тим, она поцеловала и его.
Дан осознал, что не станет единственным. Никогда. Поэтому стал гулять с другими девчонками, чтобы Ася тоже перестала быть для него единственной. Он легко цеплял других. Они велись на его смелость, непослушность и самоуверенность. На соревнованиях по мотокроссу за него болели целые толпы. Он из кожи вон лез, чтобы казаться всем несокрушимым.
Только Ася знала, как ему бывает страшно во время гонок и трюков. В ее ласковых руках он успокаивался и размякал, как котенок. Лишь с ней не нуждался в допинге. Со всеми остальными ему не хватало драйва, а с ней хотелось остановить время. Она его не отпускала, даже когда он был в других.
Дан думал, что сбежал от нее год назад, когда поступил в московский вуз, но то была иллюзия. Ася обиделась и оборвала с ним все контакты, а в мыслях все равно продолжала его мучать. Засела в сердце стрекозой, никак не затихала. Постоянно раздражала и требовала внимания. Ничем невозможно было заглушить этот стрекот.
Он вернулся за ней. Решил окончательно, что просто заберет ее с собой, без оглядки на Тима. Дан не сомневался, Ася продолжала держать Тима на коротком поводке, но соблюдать дистанцию. А оказалось, им всегда мешал только он. Его не стало, и Ася с Тимом сошлись. Дан вернулся, и опять начались кошки-мышки. Ася пыталась скрыть, но он чувствовал, как она по нему скучала и жаждала его, каждый раз с трудом ускользая, как привыкла с детства. Убегала обратно к Тиму. Опять заставляла их биться за себя. И Дан бился, только в этот раз всерьез.
В ночь перед той злосчастной гонкой Ася почти сдалась его напору. Дан уже зажал ее в тиски. Она растянулась по забору, в который упиралась лопатками и попой. Он закинул ее руки над головой и прижался пахом. Стояк окреп настолько, что чуть ширинка не разошлась. Ася ему отвечала. Извивалась всем телом, подставляя свою киску под его член. Сама задрала юбку и, чтобы заглушить собственные стоны, впилась зубами в его плечо. Лишь припозднившийся сосед с любопытной собакой вынудили их оторваться друг от друга. И Ася опять сбежала, пока Дан отвечал на дурацкие вопросы собачника.
– Не трогай меня, сволочь, – громким шепотом возмущалась Ася, тяжело дыша ему в рот. В беседке стало душно. Оба раскаленные, они излучали жар.