Отцы и дети

I

Недавно на страницах «Русского слова» был возбужден г-ном П. Боборыкиным интересный и весьма злободневный вопрос об отношении между «отцами» и «детьми», или вернее – в постановке автора – об отношении «детей» к «отцам». Только с такой стороны рассматривает г-н Боборыкин этот больной вопрос.

«Трагедия, которая разыгрывается теперь на всем пространстве русской земли», это – странное, обидное, невыносимое отношение детей к родителям. Какое-то пренебрежительное высокомерное отношение.

«Чем мы заслужили такое отношение к нам наших детей? – спрашивает один из „отцов“ в письме к г-ну Боборыкину. – Разве мы невежды, самодуры и деспоты, какие бывали прежде в русской жизни? Мы сами выстрадали все, что в нас есть хорошего, с чем мы и умрем. Мы воспитывали детей в уважении к их детской душе, к их свободе. И что же мы видим в них? Не только полное нравственное отчуждение от нас, но и невозможный тон с нами, точно мы не отцы, а какая-то тошная прислуга, какие-то выжившие из ума приживальщики!»

«В награду за любовь, заботы, всевозможную помощь, – говорит г-н Боборыкин, – дети платят грубостью, оскорблениями. Отношения к родителям сплошь пропитаны каким-то не то обиженно-недовольным, не то злобно-злорадным тоном. Какая-то „кислота“ царит в семье, как только сойдется молодое поколение со старым.

А между тем, – продолжает автор, – везде: в столицах, провинции, в усадьбах, в захолустных городишках – нынешние родители разоряются на воспитание детей. Чиновники, трудовые люди всяких профессий должны две трети своего бюджета отдавать на то, чтобы „провести“ сына или дочь через мытарства гимназии, а потом выбиваются из сил, чтобы поддержать их в университете, в высшем специальном заведении, на женских курсах.

В награду же, если отец попросит дочь выполоскать стакан, чтобы напиться чаю с молоком, он встречает либо упрямую грубость, либо величественное игнорирование».

Господин Боборыкин находит, что по этой части мы побили рекорд над всей Европой. Хотя и во Франции существует отвратительный тон у избалованных детей, все же нет такой эпидемии семейных разладов, равнодушия, отчужденности и высокомерного пренебрежения к отцам и матерям, и как раз с эпохи, когда родители всю свою душу стали полагать на детей и разоряться на них.

Фельетоны г-на Боборыкина вызвали на страницах того же «Русского слова» возражения со стороны г-на Никиты К.

Признавая несомненность факта указанных отношений и всю безотрадность этой картины, он не довольствуется простым констатированием этого и бесплодными жалобами, а старается доискаться корня этого явления.

«Необходимо доискаться до корня, – говорит он, – разобрать причины, почему растет разобщение между детьми и отцами. Нельзя же допустить, что резкий тон, та грубость, на которую жалуются отцы, явились ни с того ни с сего, так, сами по себе. Что-нибудь да породило их. Что именно?»

И на этот вопрос он решительно отвечает: «Породили сами отцы».

«Все, на что вы жалуетесь, господа „отцы“, – говорит он, – есть результат невоспитанности. А невоспитанность детей является следствием того, что вы их не воспитываете, а только дрессируете – „шаркни ножкой“, „сиди тихо“, „не ковыряй в носу“ и т. д. Никакого воспитания в этом нет».

«Господа почтенные родители, дело воспитания детей – дело серьезное, и отчуждение детей от нас – горе не личное только. Жалобами здесь беде не поможешь. Да и на кого жаловаться?

Не на детей, каковы бы они ни были, жалуйтесь, жалуйтесь на себя, что такими вырастили детей. Не дети ведь вас растили, воспитывали, а вы – детей. Детей вам не подкинули.

Детей вы породили у себя дома, при вас они росли, ну и получайте, каковы они есть».

II

Господин Никита К., несомненно, прав. Но он прав только наполовину, ибо дает только половину истины.

Все, что он говорит о воспитании и его последствии – воспитанности, является в значительной мере возражением г-ну Боборыкину, но оно не исчерпывает вопроса. И г-н Боборыкин и г-н К., в сущности, не идут дальше вопроса о «тоне», о благовоспитанности в тесном, чисто формальном значении.

Но ведь «тон», воспитанность является лишь внешним выражением некоего внутреннего разлада, какого-то духовного разрыва, который не позволяет «отцам» заглянуть в самую глубь психики «детей», а «детей» толкает на грубости и прочие демонстрации.

Я думаю, что даже самое тщательное и внимательное воспитание не смогло бы предотвратить этого взаимного непонимания. Не спорю – действительное воспитание, вероятно, устранило бы эти обидные, грубые, ненужные внешние формы разрыва. Но оно не смогло бы помешать возникновению самого этого разрыва, ибо корни его гораздо глубже.

Если вы внимательно присмотритесь к развитию нашей общественности, вы заметите, что вопрос об «отцах» и «детях» возникает у нас правильно, от времени до времени, в моменты жизни общества, которые Сен-Симон назвал бы «критическими».

Когда известная форма общественности отживает и нарастает нечто новое, тогда носителями этого нового обыкновенно являются «дети». Конечно, не всегда они бывают разумными носителями нового, нередко они привносят в здоровый прогресс уродливые, ненужные примеси. Правда и то, что не всякое «новое» есть шаг вперед. Бывает и реакционное новое. Так, «новшества» восьмидесятников-карьеристов были шагом назад по сравнению со стариной шестидесятников. Такой же реакцией являются и новшества современных Сологубов и Арцыбашевых с их свитой «санинистов» обоего пола.

Все это бесспорно. Но сейчас нам важно отметить, что корень разлада между «отцами» и «детьми» лежит не только в воспитании, но и в самих общественных отношениях.

И вот здесь-то сталкиваются два начала, носителями которых являются «отцы» и «дети». «Отцы», даже самые либеральные, просвещенные, благожелательные, выступают в роли представителей консервативного начала.

Они – хранители установившихся, хотя бы только в их мировоззрении, взглядов, понятий, привычек. И эти, ценные для них, воззрения и привычки они проводят в жизнь и стараются прививать своим детям.

Но «дети», по самому своему положению, забегают несколько вперед.

Новшества (хорошие или дурные – мы сейчас в это не входим), которые отскакивают, как мяч от стены, от вполне сложившейся психики «отцов», находят легко доступ в душу «детей». Душа молодежи начинает рано воспринимать те элементы, которых не приемлет душа родителей. И это различие неизбежно превращается в отталкивание. А при несомненном отсутствии воспитанности, такта это отталкивание становится враждебным отталкиванием, домашней войной.

Но как же быть? Как преодолеть это противоречие, лежащее, по-видимому, в самой сущности человеческой психики?

Не место в газетном фельетоне разрешать этот громадный вопрос во всем его объеме. Но чтобы наметить те перспективы, которые мне рисуются, я позволю себе привести рассказ одного приятеля, человека уже не первой молодости, о том, как его воспитывали. Это будет тем простительнее, что и начал я статью частными письмами г-на Боборыкина.

III

Указанный приятель – назовем его В. – рос в самой обыкновенной мелкобуржуазной семье, как и большинство лиц, о которых у нас говорилось. Единственным отклонением от «норм» было разве только то, что у него не было отца, а одна только мать.

Его мать, безумно привязанная к сыну, была интеллигентная, но обыкновенная средняя женщина. Отличалась она от других матерей и отцов только одним, но громадной важности, свойством: ее психика не одеревенела, не остановилась в развитии, не утратила гибкости.

Благодаря этой гибкости психики, мать г-на В. не только воспитывала сына, как этого хотели г.г. Боборыкин и Никита К., но и сама воспитывалась с ним. Ее воспитание не ограничивалось тем, чтобы передать ребенку усвоенные ею понятия, воззрения, верования; напротив, она постоянно критически относилась к своему духовному багажу и постоянно нащупывала почву дальнейшего развития и сына и своего.

В своей исходной точке – она сама вышла из чисто буржуазной среды – она мечтала, конечно, повести сына таким путем, чтобы будущее дало ему богатство, покой, сытую известность. Это – законная мечта всех матерей, особенно если им приходилось бороться с недостатками.

Но как только она заметила, что вкусы, наклонности, влечения сына направлены совсем в другую сторону, она, не задумываясь, пошла за ним, оставаясь до самой смерти своей его верным и преданным другом и товарищем.

А это «воспитание» стоило ей не малого: оно стоило ей коренной ломки своего старого «я», да на придачу многих моральных и физических мук. Ибо сын ее отведал прелести одиночества и дальних путешествий. А она всюду следовала за ним.

Думаете ли вы, что ей так-таки ничего не стоило изменить фарватер своей жизни? О нет! Ей это дорого стоило. Но ее спасала безграничная вера в лучшее будущее и в здоровый инстинкт молодежи, который сумеет пройти через все увлечения, даже уродливые, и найти твердую почву к идеалу.

– Но скажите, – спросил я моего приятеля, – скажите по совести, теперь, когда вы, в свои сорок лет, остаетесь на положении скитальца, не имеющего «определенного местожительства и занятий», неужели теперь у вас не бывает моментов, когда вы сомневаетесь в правильности вашего воспитания?

– Поверьте, что нет, – свободно и искренне ответил он. – Из всех моих воспоминаний, воспоминание о воспитании и о моей воспитательнице-матери – самое светлое и радостное. В этом я никогда не разочаруюсь, и об этом никогда не пожалею.

Не находите ли, что пример моего приятеля наводит на серьезные размышления?

Уже не в том ли действительно корень трагедии «отцов» и «детей», что даже самые лучшие «отцы» стараются только передать «детям» накопленное добро, тогда как «дети» рвутся на поиски новых ценностей? Уж не потому ли возникают эти тяжелые разлады, что «отцы», стараясь развивать «детей», сами утратили святую способность к развитию?

Загляните в свою душу, отцы!