Величие Пушкина как поэта и человека

На пространстве последних двадцати лет вот уже третий раз совершаются пушкинские празднества: первое в 1880 г. по случаю открытия памятника Пушкину в Москве, второе в 1887 г. по поводу исполнившагося пятидесятилетия со дня его кончины и третье торжество совершается ныне, в столетнюю годовщину со дня рождения великого поэта. Предшествовавшие нынешнему пушкинские праздники 1880 и 1887 годов были в высшей степени отрадными явлениями в нашей русской жизни. Они дороги нам уже потому, что показали, какой резкий поворот совершился в отношениях русской публики к Пушкину, развенчанному было публицистической критикой шестидесятых годов. Не даром первое московское торжество называют «покаянным». Русская большая публика хотела как бы загладить свою собственную вину и вину своих предшественников, – с самым горячим сочувствием встречая восторженные речи о Пушкине представителей науки, литературы и искусства. А сколько было произнесено таких речей! Сколько собрано и издано новых материалов для изучения жизни и поэтической деятельности Пушкина! Сколько написано специальных исследований о Пушкине и его эпохе! Торжества 1880 и 1887 годов в общем были плодотворны для изучения поэзии Пушкина и вместе поучительны, потому что вызванные им специальные работы воочию показали, как мало точного и научного в том, что недавно считалось общепринятым, и как много еще нужно сделать для того, чтобы Пушкин был разъяснен и усвоен русскому народу так, как заслуживает его великий гений. Как относится значительное большинство к нашему поэту? Иной в жизни Пушкина заинтересован лишь историей его сердечных привязанностей и увлечений; другой, опуская всю поучительную повесть его самовоспитания и поэтического роста, старательно выискивает те случаи его литературной деятельности, где она встречалась с препятствиями цензурного ведомства, или ограничивает весь интерес свой к Пушкину, как к лицу, не ладившему с администрацией. Обращаясь к научным определениям значения Пушкина, мы находим несколько характеристик личности и поэтической деятельности его, резко расходящихся не только в мелких подробностях, но и в основных взглядах. За редкими исключениями, эти характеристики основаны не на детальном и всестороннем изучении всех произведений Пушкина, а на отдельных мыслях и местах, нарочито подобранных из его сочинений… Кроме того, текст большинства пушкинских произведений доселе не установлен надлежащим образом, в биографии поэта – доселе много спорных и неясных пунктов… Что же нужно?.. Нужно многое, очень многое. Например, не задаваясь наперед предвзятыми идеями и скороспелыми выводами, исследователи должны поставить своею целию всестороннее освещение каждого отдельного произведения, сопоставляя его с другими пушкинскими произведениями, с жизнию поэта и современного ему общества, с данными русской и европейской литературы вообще, привлекая и соответствующий научный материал, считаясь каждый раз с историей развития поэта. Подобная постановка вопроса, можно надеяться, выведет изучение пушкинской поэзии на более широкий, объективный и научный путь. Но при сем необходимо новое строго-научное издание текстов сочинений Пушкина, начало чему уже положено Императорскою Академией Наук, предпринявшею таковое издание, под редакцией вицепрезидента Академии Л. Н. Майкова. К нынешнему юбилейному дню вышел первый том академического издания. В него вошли лицейские стихотворения поэта. Одну половину тома занимает текст стихотворений, а другую – комментарии, в которых, кроме различных вариантов, приводятся оригиналы чужих произведений, которым Пушкин подражал в своих начальных опытах, с объяснениями исторического и биографического характера. По плану, разработанному Л. Н. Майковым, издание будет состоять из двух отделов: 1) произведений, вполне законченных или, по крайней мере, таких, которые хотя и не были вполне обработаны поэтом, но по степени своей отделки и художественному достоинству могут считаться наравне с закопченными, и 2) произведений, только набросанных вчерне или вообще незаконченных. Первая задача издания – установить правильный текст произведений Пушкина. В академическом издании все произведения Пушкина, вышедшие в свет при его жизни, будут напечатаны в том именно виде, в каком они появились в печати под его собственным надзором, притом в последний раз. Исключение в этом отношении будет допущено только для тех случаев, когда достоверно известно, что подлинный пушкинский текст подвергся в свое время изменениям со стороны цензуры. При печатании тех произведений Пушкина, которые были изданы уже после его смерти, редакция будет держаться его рукописей, а в примечаниях указывать относящиеся к ним рукописные варианты. В состав приложении к академическому изданию Пушкина войдут: 1) его подробная биография, 2) библиография его сочинений и обзор всего, что о нем было писано.

И так пожелаем, чтобы нынешнее торжество послужило не только поводом к внешним проявлениям чувств признательности к памяти великого поэта, но и толчком к более глубокому и всестороннему изучению и освещению жизни и поэтической деятельности Пушкина.

Нужно-ли доказывать, что Пушкин – гениальный поэт и оказал огромные услуги русской литературе? Довольно сказать, что Пушкин научил публику и литературу не бояться правды житейской, какая бы она ни была, и отучил от ложных и ходульных сантиментов, составлявшихся по классическим и романтическим рецептам, но очень далеких от обыкновенных человеческих чувств. Пушкин заставил бросить риторику для простой человеческой речи, украшенную, подмалеванную, попросту измышленную жизнь – для правдивой, изученной и воспроизведенной художником действительности. Он приучил к художественной правде и показал, как ее находить в неподкрашенной, непосредственной действительности и как богата сюжетами для творчества эта обыденная, человеческая жизнь. Он – родоначальник здорового, не отрицающего эстетизма реального направления, учитель и вдохновитель наших лучших поэтов, литературов и художников. Вот одно из свидетельств о том известного романиста И. А. Гончарова: «Первым прямым учителем моим – говорит Гончаров – в развитии гуманитета, вообще в нравственной сфере был Карамзин, а в деле поэзии мне и моим сверстникам, 15-16-летним юношам, приходилось питаться Державиным, Дмитриевым, Озеровым, даже Херасковым, которого в школе выдавали тоже за поэта. И вдруг Пушкин! Я узнал его с Онегина, который выходил тогда периодически, отдельными глазами: Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылась вдруг – и какие правды – и поэзии, и вообще жизни, притом современной, понятной, хлынули из этого источника, и с каким блеском, в каких звуках! Какая школа изящества, вкуса, для впечатлительной натуры»! «Пушкин – говорит Гончаров в другом месте – был наш учитель – и я воспитался, так сказать, его поэзиею… Лермонтов весь, как старший сын в отца, вылился в Пушкина… Гоголь объективностью своих образов обязан Пушкину же». Знаменитый наш драматург А. Н. Островский засвидетельствовал, что «Пушкиным восхищались и умнели, восхищаются и умнеют». Гений Пушкина вызвал к новой жизни и русское искусство. Не его ли образы, не его ли мир видений и грез дали нам Глинку, Даргомыжского, Рубинштейна, Чайковского?. Поэтические образы Пушкина начинают пробиваться также в область ваяния и живописи.

«Никто из поэтов наших – говорит Гоголь – не выше Пушкина и не может более назваться национальным: это право решительно принадлежит ему». И в самом деле как могуче сказывается гений поэта в картинах родной природы, в так памятных всем блестящих описаниях времен года и как еще выше и величественнее выражается он в создании характеров, в воспроизведенных поэтом типах русского народа! Пушкинская Татьяна – что может быть лучше и прекраснее этого поэтического образа! Как этот образ понятен и дорог нам! Понятен также и Онегин, этот москвич в Чайльд-Гарольдовском плаще, натура, без сомнения, интеллигентная и элегантная, но обретающаяся в вечно «пустом кипении», жертва заблуждений и неугомонных страстей. Раньше «Евгения Онегина», еще в «Кавказском Пленнике», «Цыганах» и «Галубе» Пушкин первый с необычайною силою и страстностию выразил всегдашнюю непримиримую противоположность культурного и первобытного человека. Пленник – первообраз Алеко, Евгения Онегина, Печорина… И эта тема сделалась одним из главных мотивов последующей русской литературы. Ее после раскрывали Лермонтов, Гончаров, Тургенев, Достоевский, гр. Л. Толстой и др.

О чем жалеть? – говорит Алеко Земфире, изображая жизнь культурного человека, от которой он бежал:

Как грандиозен, как могуч и вместе как ясен под кистью поэта величественный образ Петра 1! Какое глубокое понимание этой богатырской личности! С одной стороны это – страшный, титанический представитель брани и воинских доблестей, с другой – в том же образе видим милосердие, великодушие, прощение врагу (второе – в известном стихотворении 1835 г.: «Над Невою резво вьются Флаги пестрые судов…»).

Как глубоко нарисовал поэт образ Годунова в своей драматической хронике, где все от царя до отшельника-летописца носит на себе печать глубокого понимания жизни народа и теплого сочувствия к ней! Как симпатичны и вместе глубоко художественно воспроизведены типы коменданта Белогорской крепостцы Миронова с его женою, дочерью и помощником; не менее удачно освещен и образ Пугачева с его свитой и волнующейся массой. Указанные нами, равно и другие, созданные гением Пушкина типы (Белкина, Дубровского отца) имеют важное историческое значение, как образцы своего времени, наглядно знакомящие с характером эпохи. Нужно ли указывать сказочные тины, созданные поэтом и на которых воспитывается наша детская впечатлительность? Сказки Пушкина имеют именно воспитывающее значение: они пробуждают в юных сердцах любовь к своему отечеству и народу, Царю и Церкви… Слушая сказки Пушкина, в которых так задушевно и любовно изображаются простые, но здравые верования народа и так привлекательно выводятся прекрасные качества его характера, каждый с детства приобщается мировоззрению и чувствам своего народа…

Пушкин дал образцы всему разнообразию словесности: лирике, драме, роману, сатире, критике, журнализму. Он – величайший народно-русский поэт, – народный не в смысле того или другого сословия (хотя и в этом отношении поэзия его обнимала собою все сословия: и дворянство, и духовенство, и купечество, и мещанство, и крестьянство), не в смысле той или другой тенденции, но в наиболее широком смысле слова «народность». Он угадал душу русского человека, его умственный склад, истинный колорит его исторических эпох, и дал нам выражение этих народных тайн в формах превосходных и чисто-национальных. У Пушкина народность стала самою стихией его поэзии, бывшей в тоже время первым фактом реализма, изучением действительности, верным изображением жизни.

Пушкин украсил, возвысил и прославил нашу народность, он заставил не только своих, но и чужих полюбить наш язык и литературу. Произведения его сделались известны и популярны и среди западно-европейских народов. Там его переводили и изучали с небывалым дотоле интересом. И это от того, что его гений возвел типические особенности народного духа в высшую форму искусства. Эта высокая художественность давала Пушкину средство обнимать своим взором и сочувствовать и чужой жизни. Фантастические образы цветистой поэзии востока, ясная прелесть классической формы, суровая поэзия Данта, дышущая негой и страстью жизнь испанца, глубоко задуманные и вполне законченные характеры Шекспира, родные нам звуки и мотивы славянских песен, – все это было достоянием поэзии Пушкина, все это прошло чрез горнило его поэтического гения и вылилось в образах и звуках полных глубокой прелести и выразительности.

Словом, то, что представляет собою для Италии Дант. для Испании Сервантес, для Португалии Камоэнс, что для Англии Шекспир и Байрон, для Германии Гете и Шиллер, для Франции – Мольер и Виктор Гюго, – т. е. то, что другие народы в своих национальных литературах считают каждый у себя самым великим, для нас составляет Пушкин, высший и самый полный представитель русского гения в области поэтического творчества.

Пушкин, бесспорно, одарен был от природы богатейшими дарами и способностями, какие достаются в удел далеко не всякому поэту или писателю. В высшей степени проницательный и острый ум его, необыкновенная легкость в работе, страстное отношение ко всему, к чему только он ни прикасался, способность обобщения, – словом все с избытком дано было поэту. Из числа русских поэтов никто, ни до него, ни после него, не владел в таком совершенстве гармонией стиха, рифмой[1].

Но одни хотя бы и гениальные природные дарования не сделали бы Пушкина тем, чем он стал для русской литературы. Величие его по крайней мере столькоже обусловлено его необыкновенным трудолюбием и умелой энергией в работе, сколько и его природными дарованиями.

Поэзия была для Пушкина не праздною забавою, а делом жизни, которому отдавал он свои лучшие силы и для которого работал неутомимо. С громадным поэтическим талантом Пушкин соединял почти небывалое у нас по широте своей литературное образование. Еще 10-11-летним мальчиком он прочитывает французских писателей XVII и XVIII веков. В Лицее с особенною охотою занимается историей. В лицейском стихотворении «Городок» (1814) 15-летний Пушкин перечисляет многих иностранных и русских поэтов и писателей, которых он читал. Тут и Вольтер, и Грей, Томсон, Виланд, Тасс, Ариост, Гомер, Виргилий, Анакреон, Расин, Мольер, Жан-Жак Руссо, Жанлис, Лафонтен, Вержье, Парни, Грекор, Шамфор, Шолье, Грессе… Тут и русские: Ломоносов, Державин, Дмитриев, Крылов, Карамзин, Батюшков, Жуковский.

И в молодости Пушкина сквозь видимое легкомыслие и беззаветную веселость проглядывают серьезное настроение и строгий взгляд на жизнь. Например, глубокия ноты слышатся в 2-м послании к Дельвигу (1817):

А в лицейскую годовщину 1825 года, Пушкин сказал:

В вдохновенных строках этого стихотворения слышится недовольство поэта своими страстными и суетными увлечениями, жажда тишины и покоя и сознание важного и чистого значения своего поэтического дара.

В лицее Пушкин никогда не был праздным, – с удивительною легкостию и быстротою усвоивал он себе все, что доводимому бегло читал или слышал, всякое приобретение ума или памяти. «Ни одно чтение, ни один разговор, ни одна минута размышления говорит Плетнев, не пропадали для него на целую жизнь». Оттого-то, при видимой лености и невнимательности к классным урокам, он, по словам того-же писателя, из преподавания своих профессоров выносил более нежели товарищи, и ужо в лицее овладел обширным запасом преимущественно историко-литературных сведений. В лицейских стихотворениях его невольно бросается в глаза знакомство его с древним миром, с его литературой и микологией.

По выходе из лицея Пушкин посреди шумных развлечений столицы не переставал читать и учиться: развитие его души и таланта шло с усиленной быстротой, и в конце 1819 года, 20 лет от роду, он уже сам сознавал в себе нового человека. Это прекрасно выразил он в пьесе «Возрождение», где сравнивает себя с картиной мастера, над которой какой-то бездарный живописец намалевал было новое изображение.

Известный собиратель «Материалов для биографии А. С. Пушкина», П. В. Анненков говорит: Друзья поэта единогласно свидетельствуют, что, за исключением двух первых годов его жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин. Он сам, несколько позднее, с упреком говорил о современных ему литераторах: «Мало у нас писателей, которые бы учились; большая часть только разучиваются». Если бы нам не передали люди, коротко знавшие Пушкина, его обычной деятельности мысли, его многоразличных чтений и всегдашних умственных занятий, то черновые тетради поэта открыли бы нам тайну и по-мимо их свидетельства. Исполненные заметок, мыслей, выписок из иностранных писателей, они представляют самую верную картину его уединенного, кабинетного труда. Рядом с строками для памяти и будущих соображений, стоят в них начатые стихотворения, конченные в другом месте, перерванные отрывками из поэм и черновыми письмами к друзьям С первого раза останавливают тут внимание сильные помарки в стихах, даже таких, которые, в окончательном своем виде, походят на живую импровизацию поэта. Почти на каждой странице их присутствуешь, так сказать, в середине самого процесса творчества, и видишь, как долго, неослабно держалось поэтическое вдохновение, однажды возбужденное в душе художника; оно нисколько не охладевало, не рассеявалось и не слабело в частом осмотре и поправке произведения. Прибавьте к этому еще рисунки пером, которые обыкновенно повторяют содержание написанной пьесы, воспроизводя ее, таким образом, вдвойне.

Невольное удаление Пушкина из Петербурга в 1820 г. было весьма плодотворно и для поэзии его и для нравственного перерождения. В промежуток времени от 1820 по 1826 г. проведенный им на Кавказе, в Крыму, Кишиневе, Одессе и наконец в псковской деревне, он понял и размеры своего таланта и важность своего призвания. А наглядное знакомство с живописной природой юга России, с разнохарактерными племенами её и с провинциальным обществом должно было дать новый сильный толчок и так уже далеко опередившему годы развитию Пушкина. Увлекшись гением Байрона, он серьезно принялся за изучение английского языка. В Кишиневе, не смотря на множество случаев к рассеянной жизни, он находил время для серьезных занятий. Товарищ его Липранди свидетельствует, что Пушкин в Кишиневе постоянно искал случаев обогатить себя познаниями. Запальчивый и резкий, особенно в спорах, «он смирялся, когда шел разговор о каких либо науках, в особенности географии и истории, и легким, ловким спором как бы вызывал противника на обогащение себя сведениями… Смеющийся в избытке непринужденной веселости и вдруг неожиданно переходящий к думе, возбуждающей участие, – такое впечатление производил Пушкин на современников, близко его знавших». Военный кружок, в котором вращался Пушкин в Бессарабии, был весьма разнообразен: кроме товарищей кутежа и игроков в карты, поэт находил между офицерами и людей дельных, просвещенных, с которыми вел серьезные беседы и споры. Такими людьми были, напр. Раевский, Вельтман, Охотников, Липранди. У последнего часто собирались названные лица и другие его знакомые; на этих вечерних собраниях не было ни карт, ни танцев, а шли беседы и споры, и обыкновенно о серьезных предметах; Пушкин принимал в них очень деятельное участие. Липранди рассказывает, что Пушкин неоднократно, после таких споров, на другой или третий день брал у него книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь.

Самообразованием, чтением поэт поправлял в Кишиневе недостатки своего лицейского воспитания. О своих серьезных занятиях он сам говорит в послании Чаадаеву (1821). Вспомнив о Петербурге, где оставил

он продолжает:

Пушкин много читал особенно в первую половину своей жизни в Кишиневе. Книги брал у генерала Инзова, Орлова, Пущина, Липранди. Так, у последнего он брал Овидия, которому посвятил большую, прекрасную элегию, Валерия Флакка, Страбона и другие книги, особенно относящиеся к истории и географии. Читал и русские летописи: на это указывает сочинение им в 1822 г. «Песни о вещем Олеге».

Имев случай в Кишиневе встречать болгар и сербов, Пушкин обращал на них свое внимание и серьезно заинтересовался народною славянскою поэзией, плодом чего явились верные духу своей народности художественные «Песни западных славян» (1832-1833)[2].

В 1821 г. Пушкин начал свою автобиографию, которою и продолжал заниматься несколько лет сряду (от ноя сохранились лишь незначительные остатки). К 1822 году относятся весьма интересные и для печати собственно не предназначавшиеся «Исторические замечания» Пушкина. В них он еще задолго до расцвета славянофильского учения высказал одно из важнейших и справедливых положений о значении православия в исторических судьбах славян. «Греческое исповедание, – говорит Пушкин – отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер». Вот еще изложенные здесь же мысли Пушкина о значении духовенства в России и о важности духовного образования. «В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив, завися, как и все прочия состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением». «Духовенство – говорит Пушкин в другом месте („Мысли на дороге“, 1834) – пощаженное удивительною сметливостию татар, одно, в течение двух мрачных столетий, питало искры бледной византийской образованности. В безмолвии келий иноки вели свои беспрерывные летописи; архиереи в посланиях своих беседовали с князьями и боярами в тяжкия времена искушений и безнадежности». Говоря о недостатках народного просвещения, Пушкин в «Исторических замечаниях» высказал следующее: «Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность заниматься важною своею должностию». «Церковь и при ней школа – говорит Пушкин в другом месте – полезнее колонны с орлом и длинною надписью, которой безграмотный мужик наш долго не разберет» (Отрывки из дневника).

В Одессе Пушкин продолжал серьезно заниматься чтением, принялся за изучение итальянского и испанского языков. Начал основательно знакомиться с Шекспиром, читал Гете. Много денег тратил он на приобретение книг: в это время у него возникло стремление к собиранию библиотеки. Особенно занимала его тогда литературная критика.

В сельце Михайловском Пушкин продолжал настойчиво и усидчиво свое самообразование, начатое еще на юге. Главное средство к этому – чтение поэта в Михайловском было и серьезно и разнообразно, как показывают списки книг, о высылке которых из Петербурга просил он в письмах – своего брата. Тут значатся, между прочим, Вальтер Скотт, Жизнь Емельяна Пугачева, Дон-Жуан с 6-й песни, Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе (12 частей, СПБ. 1822-24 гг.). Schlegel, Dramaturgie и т. д. Занятиям Пушкина много помогала библиотека соседнего села Тригорского, в которой имелииср, например, старинные издания русских авторов (Сумарокова, Лукина и др.), «Ежемесячные сочинения», журнал Миллера; «Российский Феатр», обширное собрание театральных пьес прошлого столетия, первое издание «Деяний Петра Великаго» Голикова….

С особенным вниманием и любовию изучал Пушкин в Михайловском историю Карамзина, Шекспира и наши летописи, и на этих основах: на изучении творчества Шекспира, исторических воззрений Карамзина и миросозерцания наших летописцев создал он в 1825 г. своего «Бориса Годунова». «Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей – говорит Пушкин в своих заметках о Борисе Годунове, составленных около 1830 г. – дало мне мысль облечь в формы драматические одну из самых драматических эпох новейшей истории. Я писал в строгом уединении, не смущаемый никаким чуждым влиянием. Шекспиру подражал я в его вольном и широком изображении характеров, в необыкновенном составлении типов и простоте; Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени. Источники богатые! Успел ли ими воспользоваться – не знаю. По крайней мере труды мои были ревностны и добросовестны».