ДАО ДЭ цзин Лао-цзы Растолкования Великого Пекинеса

老 子

道 德 經

Л А О – Ц З Ы

ДАО ДЭ ЦЗИН

ВЕЛИКИЙ ПЕКИНЕС

PRINCIPIA REALITATIS ABSOLUTAE

КНИЖКА ВТОРАЯ

Т О Л К О В А Н И Я

ДЛЯ

ДОМОХОЗЯЕК

Благие повизгивания антинаучного содержания

(ГЛАВЫ 14-22, 24-29, 33)

Посвящается

Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы,

истинным друзьям и наставникам.

Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа

(16. 02. 2007 – ……… )

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Схимники-огородники:

ЯН ЧЖУ-цзы,

Великий Пекинес, живое воплощение льва Бодхисаттвы Манджушри. Древнекитайцы вывели эту бесстрашную собачку, скрестив маленькую обезьянку с могучим «царем зверей». Великий Будда, созерцая сей смелый эксперимент, несомненно, возрадовался его результату. Прикоснувшись ко лбу новорожденного «львенка», Победитель Смерти оставил на нем темное пятнышко (палец Будды), из века в век украшающее всех его мудропушистых потомков.

КОСТЯ,

вольнопасущийся мудрокот, хитрый, но белоснежный, Рыцарь сонного царства, Мастер Дхьяны.

ПИ-ПУ,

вислоухий кролик, мудронаивный, но беспредельно отважный, Рыцарь морковки и капустного листа, Мастер Дхьяны.

НЕРАЗУМНЫЙ,

слуга Великого Пекинеса, его послушный ученик и благоговейный почитатель.

Соседские КУРЫ,

террористически мыслящие птицы, дерзко и сквозь дырку в заборе совершающие набеги на суверенные грядки схимников-огородников.

Вальяжные УТКИ с другого конца деревни.

ДОМОХОЗЯЙКИ всех мастей, конфессий и кулинарных склонностей.

Место действия: огород схимников.

ЦЕЛИ и ЗАДАЧИ

Благороднейшей целью настоящего повествования Великий Пекинес полагает ее полное отсутствие. Наиглавнейшей же задачей Мудропушистый считает выражение глубочайшего уважения всем, кто стучался в Небесные Двери, а особенно тем, кому они с радостью приоткрылись.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Вдумчивым домохозяйкам уж точно известно, что фундаментальную Реальность нельзя зафиксировать ни мыслью, ни словом, ни печатью в паспорте. Знание о Дао в любом случае иллюзия. И хотя знание об этом есть иллюзия еще большая, потомкам Адама и Евы, в чьих сердцах пылает божественное пламя Истины, не остается ничего иного, как снова и опять идти в этом знании до его обманчивого предела. Вот и Лао-цзы, беззаботно нарушая собственную заповедь (Кто понимает это, не говорит об этом (гл.56)), оставляет хранителю пограничного перевала книгу в пять тысяч иероглифов про безымянное Дао. Вот и Будда Шакьямуни щедро одаривает человечество тремя корзинами текстов, посвященных недуальной Дхарме, которую никакое знание отразить, в принципе, не способно. Очевидно, вопрос всех вопросов не в том, что Дао нельзя «ухватить» условными представлениями, а в том, как близко можно «подобраться» к нему с их помощью. Ведь эго-мышление вполне в состоянии вплотную подойти к своим собственным границам, а при избытке в сердце-уме отваги и искренности, перешагнуть их, пустившись в плавание по бескрайнему океану Великой Пустоты. Обретя в этом странствии опыт отсутствия опыта, сие «отсутствие» всегда найдет способ собственного выражения, и тот, кто сподобился «претерпеть» в своем организме столь восхитительную трансформацию, имеет полное право оставить свои «пять тысяч иероглифов» на пограничном перевале между жизнью и смертью.

Философствовать о Дао – занятие благородное, но прямое Видение (с большой буквы) Дао-реальности в сравнении с любой философией, что свежая осетрина по отношению ко всем остальным ее несъедобным состояниям. Козьма Прутков, весело заявив, что «никто не обнимет необъятного», был совершенно прав – двойственному сознанию осмыслить Дао-тождество, что шоколадному зайцу вырастить на своей пушистой голове ветвистые оленьи рога (Сутра Помоста). Тем не менее, нерушимый принцип божественной Неопределенности никогда не затворяет Небесную Дверь в «райские кущи». Спонтанный фазовый переход сознания двуногих зверюшек от эгоистической обособленности к светоносному Дао-единству возможен в любую погоду. Будда Шакьямуни, Лао-цзы, Иисус Христос, Бодхидхарма и тысячи других неизвестных, но не менее самоотверженных искателей Истины на собственном примере убедительно продемонстрировали реализацию этой восхитительной возможности.

Впервые иероглиф «дао» встречается в «Шу цзин» – «Каноне документов», посвященном событиям третьего-второго тысячелетия до нашей эры, где с его помощью повествуется о направлении реки в нужное русло при строительстве канала. Также считается, что изначально этот иероглиф использовался древними астрономами и астрологами для описания движения звезд в небесных сферах. Однако звезды никуда не ходят. Их путь по просторам космоса – воображаемая траектория, существующая лишь в фантазиях замечтавшегося наблюдателя. Поэтому от греха подальше лучше оставить иероглиф «дао» без перевода. Пусть те, кто найдут в себе силы дочитать все до конца, наполнят его собственным пониманием, а самые отважные – поскорее это «понимание» утратят.

ГЛАВА 14

(1) Всматриваясь в него, не вижу – называю его мельчайшим.

(視 ши 之 чжи 下 бу 見 цзянь 名 мин 之 чжи 曰 юэ 微 вэй)

(2) Вслушиваясь в него, не слышу – называю его беззвучным.

(聽 тин 之 чжи 下 бу 聞 вэнь 名 мин 之 чжи 曰 юэ 希 си)

(3) Касаясь его, не схватываю – называю его ровным.

(搏 бо 之 чжи 下 бу 得 дэ 名 мин 之 чжи 曰 юэ 夷 и)

(4) Эти три нельзя до конца расспрашивать,

(此 цы 三 сань 者 чжэ 不 бу 可 кэ 致 чжи 詰 цзе)

(5) Потому, что, сливаясь, [они] действуют как «Одно».

(故 гу 混 хунь 而 эр 為 вэй 一 и)

(6) «Одно» – сверху не светлое, снизу не темное,

(一 и 者 чжэ 其 ци 上 шан 不 бу 曒 цяо 其 ци 下 ся 不 бу 昧 мэй)

(7) Непрерывное, бесконечное – нельзя дать [ему] имя.

(繩 шэн 繩 шэн 不 бу 可 кэ 名 мин)

(8) [Оно] отступает в то, что «Не Вещь».

(復 фу 歸 гуй 於 юй 無 у 物 у)

(9) Это зовется Формой Бесформенного,

(是 ши 謂 вэй 無 у 状 чжуан 之 чжи 状 чжуан)

(10) Образом того, что «Не Вещь».

(無 у 物 у 之 чжи 象 сян)

(11) Это зовется смутным и неразличимым.

(是 ши 謂 вэй 惚 ху 恍 хуан)

(12) Иду навстречу – не вижу лица его.

(迎 ин 之 чжи下 бу 見 цзянь 其 ци 首 шоу)

(13) Следую за ним – не вижу спины его.

(隨 суй 之 чжи 下 бу 見 цзянь 其 ци 後 хоу)

(14) Держись древнего Дао, чтобы править [тем, что] сейчас существует.

(執 чжи 古 гу 之 чжи 道 дао 以 и 御 юй 今 цзинь 之 чжи 有 ю)

(15) «Нитью Дао» зовется способность Начало древнее знать.

(能 нэн 知 чжи 古 гу 始 ши 是 ши 謂 вэй 道 дао 紀 цзи)

«Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит:

так бывает со всяким, рожденным от Духа»

От Иоанна Святое Благовествование, Глава 3-8

«Bright Dazzlement asked Non-Existence, «Sir, do you exist or do you not exist? » Unable to obtain any answer, Bright Dazzlement stared intently at the other’s face and form – all was vacuity and blankness. He stared all day but could see nothing, listened but could hear no sound, stretched out his hand but grasped nothing. «Perfect! », exclaimed Bright Dazzlement «Who can reach such perfection? »»

The Complete Works of Chuang Tzu, Translated by Burton Watson, Section 22

Любая глава «Дао Дэ цзин» – событие экстраординарное, но главы 14, 15, 16 и 20 – это нечто особенное даже посреди исключительного. Если Сутра Сердца Праджняпарамиты являет собой квинтэссенцию буддизма, то главы 14 и 16 ничуть ей не уступают, а главы 15 и 20 предоставляют редкую возможность полюбоваться особенностями поведения древнего мудрокитайца, чье сознание было насквозь пропитано субстанцией окончательной Реальности.

Дерзновенная домохозяйка, созревшая для путешествия по Дао-пути, может называть этот процесс как угодно, но так или иначе ей не удастся избежать углубленного углубления в глубины собственного сознания. Не секрет, что движущей силой всех религиозно-медитативных усилий является пылкая вера и беспочвенная надежда отыскать внутри своей вечно мятущейся души нечто непоколебимо-бессмертное, на что можно было бы опереться в любых дождливых обстоятельствах. Однако во главе «веры» и «надежды» всегда возвышается самая обычная «любовь», и лишь эго-сознание, неспособное избавиться от привязанности к самому себе жаждет твердой «уверенности в завтрашнем дне» и психологической стабильности как минимум до конца кальпы. То же и в отношении религиозного опиума в любых его покаянных вариациях, и морально-нравственного самосовершенствования, и культивации медитативного умиротворения в сочетании с очищением и полировкой сознания. Ох-ох… Все это удовольствия постыдные, произрастающие из непонимания элементарной механики возникновения собственных заблуждений. Поэтому проникновенный Вималакирти, обнаружив знаменосца Дхармы Шарипутру, сидящим посреди влажных джунглей в медитативном забвении, не удержался, да назвал его нехорошим словом (Вималакиртинирдеша-сутра).

Обнюхивая эту пронзительную главу, нам, с Великим Пекинесом, не терпится распушить задний хвостик и, зажмурившись от ее ослепительной совершенномудрости, звонко взвизгнуть. Об чем? Да про об том, что древнекитайские Дао и Дэ, как субстанция и функция окончательной Реальности, это все те же Самадхи и Праджня в индобуддийском исполнении. Как говорит мудрокролик Пи-Пу, все дело в том, с какой стороны грызть философскую морковку. Древнекитайцы были граждане практичные, и мечтали об источнике Сущего, опираясь задними лапками на объективную точку зрения. Дао для них – это нечто Великое (гл.25), но внешнее по отношению к ним самим, что они периодически и пытались увидеть, услышать, понюхать и лизнуть. Слава Богу, их не угораздило сотворить из Дао очередной объект религиозного поклонения. Древние индусы в этом вопросе занимали субъективную позицию, ощущая себя под Небесами в сказочно-романтических тонах и принимая сермяжную Реальность за несокрушимый фундамент собственного сознания. Соответственно, Самадхи – та же Дао-субстанция: поток недуальной Татхаты, не способный ни рождаться, ни умирать, ни разглядывать самого себя. Праджня – функция этой субстанции, то же Дэ-совершенство, как манифестация Дао в изменчивых феноменах. В нелегком деле проникновения в Дао-реальность субъективная позиция качественно превалирует над объективной. Строки (4) и (5) однозначно свидетельствуют, что, разочаровавшись в органолептических методах исследования Дао-тождества, Лао-цзы все равно был вынужден переплыть на другой, категорически «субъективный», берег. Если его дискретные ощущения амальгамируют в нечто Одно-единое, то это и есть Самадхи Праджни или чудесный «желудок» из главы 12.

На что похожа недуальная Реальность? Да ни на что. Вот чем может двадцать девятое чудо-измерение напоминать четырехмерный пространственно-временной континуум душной кухни с ее кастрюлями, сковородками и вечно встающими с колен тараканами? Хотя Видение Дао нередко сравнивают с отражением зеркальной гладью всего что ни попадя, мы, с Великим Пекинесом, слабо солидарны с этой оптической иллюзией. Дао-ум вмещает в себя все от изначальной альфы до самой занюханной омеги. Как ему в таком интерьере что-то «отражать»? Вот каким заветным местом и, собственно, на чем? Праджня случается лишь в том счастливом случае, когда ты самозабвенно мирозданию тождественен и твое сердце бьется с ним в унисон, излучая вокруг себя фундаментальную Непривязанность во всей ее божественной красе. Здесь уже не нечто внешнее порождает десять тысяч вещей, а все они как грибы возникают из Сущности-природы сердца-ума всякой домохозяйки, не страдающей сансарическими недомоганиями. «Невероятно!» – воскликнул Шестой Патриарх, испытав сокрушительное Пробуждение в своем желтокитайском сердце, – «Сущность-природа сердца-ума изначально чиста, самодостаточна и не подвержена переменам! Невероятно! Сущность-природа сердца-ума способна порождать все десять тысяч дхарм!» (Сутра Помоста, гл.1).

(1). В первых трех строчках мы предпочитаем их самые древние версии на мавантуйском шелке, где иероглиф «微вэй», с помощью которого Лао-цзы делится впечатлениями от своих неудачных попыток узреть Дао невооруженным глазом, означает «маленький», «крошечный» и «ничтожный». В стандартном варианте текста, а также у Хэшан-гуна и Фу И последние иероглифы строк (1) и (3) меняются местами, сообщая, что Дао не удается разглядеть из-за того, что оно ровное (夷и), а приласкать и почесать не получается из-за его незначительных размеров (微вэй).

Конечно, квантовые просторы фундаментальной Реальности располагаются вне досягаемости органов чувств двуногих зверюшек, и Лао-цзы, развивая эту трепетную мысль, восклицает в главе 35, что Дао-субстанция слишком мала и неприметна – ее просто не хватает, чтобы насладиться ее волшебным мерцанием на закате трудового дня. И хотя всякая медитативно продвинутая особь полагает себя вполне адекватной для таких подвигов, как прямое Видение тончайшего Дао (妙мяо 道дао), мы поспешим взвизгнуть, что это не так. В режиме лучезарной недуальности Дао-ум функционирует иначе, нежели мышление обывателя, в каком бы рафинированном виде оно ни было представлено. Восстановление божественных качеств эго-сознания очень напоминает то, что в самой обычной физике называют фазовой трансформацией. Безусловно, сознание на всех одно, но при всем том, что лед и пар тоже вода, их свойства резко не совпадают. Просветление и неведение – разные грани истинной Дхармы, видимые сердцем-умом, как раз в густое неведение и погруженным. То, что видно «изнутри» Дао-ума, прекрасно сформулировал Шестой Патриарх в девятой главе Сутры Помоста: «Клеши – это Бодхи. Они не отличаются друг от друга. Пресекать помрачение мудростью – учение шраваков и Пратьека-будд, последователей Колесниц, запряженных козлами и оленями. Для людей глубоких корней и экстраординарного сердца-ума такое учение без надобности».

Мы, с Великопушистым, называя Дао-ум квантовым, делаем это исключительно из соображений неукротимого вольнодумства и смиренного свободомыслия. Ведь сознание чуткой домохозяйки резонирует с Дао только в том богоугодном случае, когда не растекается вдоль по сковородке, а целиком и полностью устанавливается, как утверждает Мастер Пи-Пу (вислоухий мудрокролик на чаньских грядках Великого Пекинеса), в кванте мудропушистой мысли или Татхате. Мудроквант Татхаты неуловим по той тривиальной причине, что неделим и нелокален. Раз он нелокален или, как говорит Сутра Помоста, «не имеет места пребывания», в нем легко умещается все разношерстное мироздание, а если он неизменен в своей чудесной недуальности, то в отличие от вялотекущего эго-мышления не подлежит расчленению, и в нем нельзя выделить что-либо, способное его же и наблюдать. Издалека царство мимолетной Таковости похоже на популярную забаву любителей буддизма под названием «здесь и сейчас». «Здесь и сейчас» – это сочное послевкусие от Дао или то, чем оно кажется двойственному сознанию, увязшему в тщетных попытках его аналитического обнюхивания. Практика такого послевкусия – унылая имитация Татхаты, активно взятая буддизмом «усредненного понимания» себе на вооружение. «Мало ли кому что мерещится!» – услышав про «здесь и сейчас», возмяукнул мудрокот Костя, без всяких на то оснований вообразив себя храбрым Чингачгуком, вождем мускулистых индейцев – «Лао-цзы, вообще, сравнивает Дао-ум с деревянным отупением деревенского дурачка (гл.20,41). Так это его сугубо личная импрессия, никого и ни к чему не обязывающая. Разве он призывает культивировать доморощенную идиотию во имя прозрения окончательной Реальности? Мяу, я все сказал…»

Весело покаяться, надысь занесло нас, с Великим Пекинесом, в гости к ортодоксальным курам на давно обещанный ими суперкитайский чай с рисовыми пирожками. Пирожки мы съели быстро, но потом, не совладав с нахлынувшим на нас изначальным счастьем, принялись разъяснять им прописные истины. Вот спрашивается, зачем? Курам тепло и комфортно в «здесь и сейчас». Они все время заняты важным делом: не живут, а практикуют. Даже их строгая настоятельница, Старая Пеструшка, никак не возьмет в свою куриную голову, что в истинном Буддизме нельзя опираться на чей бы то ни было ароматный опыт. Встретил послевкусие Будды – убей его, а не слюнявь и пережевывай! Сам штурмуй божественные чертоги, тогда и увидишь, что почем. А обустраивать себе комфортный психологический насест… Ох-ох. Похоже, пирожков нам боле не видать.

В чудесной Татхате нет привычных домохозяйкам пространства и времени – это иное, сто двадцать пятое измерение (гл.41), где относительное движение ни в каком виде не присутствует. «Перемещаться» там можно лишь из ниоткуда в никуда, что, собственно, Великий Будда в Алмазной Сутре и декларирует. «Здесь и сейчас» – изощренная попытка эго-сознания прильнуть к недвойственной Дхарме, обманывая самого себя с важным видом и тихим удовольствием. Как ни подпрыгивай, налицо эго-субъект, усердно фильтрующий свои фантазии о тотальном настоящем сквозь свои же условные представления о пространстве и времени. Это сметана из пальмового масла или «несъедобная фигня», по выражению мудрокотика. Фи! Татхату нельзя отфильтровать из мира иллюзорного восприятия Реальности никаким хитровыпуклым способом.

Заключительный аккорд в размышлениях Лао-цзы на тему созерцания Дао легко услышать в главе 52 (見цзянь 小сяо 曰юэ 明мин): «Видеть мельчайшее называется Ясность». Поскольку в главе 16 «Ясность» (мин) – это знание Великого Постоянства (知чжи 常чан 明мин 也е), все это ничем не отличается от того, что в буддизме величают «ануттара самъяк самбодхи».

(2). Строка во всех текстах выглядит почти одинаково, возвещая следующую печальную неожиданность: услышать Дао не удастся точно так же, как и увидеть. Какова же на этот раз причина сей огорчительной невозможности? Оказывается, расслышать Одно-единое не получается из-за иероглифа «希си» (редкий, разреженный, неплотный, беззвучный, тихий). Роберт Хенрикс: «We listen to it but do not hear it; We name this «the rarefied»». Lau Din-cheuk: «What cannot be heard is called rarefied». Артур Уэйли: «Because the ear listens but cannot hear it, It is called the rarefied». Нетрудно заметить, что здесь иероглиф «си» равен английскому «rarefied». «Rarefied» – это нечто редко-удаленное, эзотерически оккультное и эксклюзивно возвышенное, никаким образом на слух граждан не влияющее, либо что-то разреженное, например, высокогорный воздух или какой-нибудь газ. Безусловно, звуковые колебания не желали распространяться в разреженных слоях древнекитайской атмосферы, но были ли мудрокитайцы знакомы со столь «углубленной» физикой начальных классов? Доверчиво полагая, что нет, мы предпочтем взирать на иероглиф «си», как на нечто «беззвучное», а не «редко-разреженное».

Почему же Дао беззвучно и нельзя расслышать его звонкое журчание на пленэре в часы меланхолического отдохновения? Ах! С одной стороны Дао не похоже ни на одну из десяти тысяч вещей, а с другой – все они от Дао ничем не отличаются. Необычное в обычном и колоссальное в мельчайшем! Вот как еще воспеть бесформенное Дао неуклюжими языковыми формами? Так домохозяйка, взирая на Дао, не видит его потому, что оно ничем не выделяется на повседневном фоне окружающих ее вещей и наполненных ими событий. Когда же она вслушивается в Дао, напрягая свои барабанные перепонки и не получая от этого напряжения никаких ощутимых результатов, в ее пушистую голову закрадывается тревожная задумчивость. Дело в том, что услышать недуальность нельзя, но вот десять тысяч вещей в силу их гордой обособленности в пространственно-временном континууме всегда способны издавать какие-то звуки. И хотя «пять звуков» нередко оглушают и нервируют двуногую зверюшку, слышать их она может, лишь «действуя как глаза» (гл.12), строго на «границе» Дао (гл.1), в пределах дуалистического восприятия Реальности. Как известно из главы 55, младенец, вереща весь день напролет, не хрипнет, не сипнет и собственные повизгивания его не оглушают. Почему он ведет себя столь вызывающим образом? Да потому, что его новорожденное сознание функционирует «как желудок» (гл.12), не различая и, соответственно, не беспокоя себя многообразием цветов, звуков и вкусных ароматов. Дао, по заявлению главы 37 (道дао 常чан 無у 為вэй), тоже «действует как желудок» в волшебном стиле «У-вэй», поддерживая всю тьму вещей изнутри их самих, беззвучно и ненавязчиво.

(3). Эта очаровательная строка, хладнокровно декларирующая невозможность ухватить Дао из-за его гладкой равномерности, ясна и понятна даже вздорным соседским курам. Дао-тождество слишком уж тождественно в своей божественной недуальности, чтобы предоставлять нервному обывателю удовольствие сформировать о себе условные представления. Почему? Потому, что эго-сознание двуногой зверюшки способно схватывать и фиксировать лишь контрастное, шершавое и выпуклое – то, что хоть как бы либо обусловлено. Причем, Совершенномудрый, живописуя свои пронзительные прозрения, всегда использует примеры обыденные и хорошо знакомые всем домохозяйкам. Вот возжелай хранительница очага взять в передние лапы ровную и гладкую поверхность своего любимого кухонного стола, ей бы сразу удалось испытать те же ощущения, что посещали Лао-цзы при попытках ухватить Бесформенную Форму того, что Не Вещь.

(4). (5). Строка (4), резюмируя бесплодные попытки проникнуть в окончательную Реальность с помощью зрения, слуха и осязания, сообщает, что «эти три» (此цы 三сань 者чжэ) не поддаются научно-техническому анализу, поскольку расспрашивать органы чувств, в принципе, бесполезно («不бу 可кэ 致чжи 詰цзе» – Невозможно, нельзя (бу кэ); Довести до конца, осуществить полностью (чжи); Распрашивать, допытываться (цзе)). Следующая строка («故гу 混хунь 而эр 為вэй 一и» – Поэтому, из-за того, что; Смешиваться, сливаться-соединяться; И; Действовать как; Одно) уже называет причину, по которой чувственное восприятие мгновенно испаряется при соприкосновении с Дао-реальностью – «потому, что сливаются и действуют как Одно». Wing-tsit Chan: «These three cannot be further inquired into, And hence merge into one» (Эти три невозможно расспрашивать дальше, и, следовательно, они сливаются в одно). Роберт Хенрикс при переводе второго мавантуйского текста слышит эти строки чуть иначе: «These three cannot be examined to the limit. Thus they merge together as one» (Эти три не могут быть исследованы до предела. Поэтому они сливаются вместе как одно). Мы осмелимся уточнить последовательность происходящих событий: «эти три» сливаются в качестве аперитива, а уж на десерт их бесполезно расспрашивать из-за невозможности различения дискретных ощущений.

(6). В стандартном тексте строка говорит, что у Дао «верх не светлый, а низ не темный» (其ци 上шан 不бу 曒цяо 其ци 下ся 不бу 昧мэй). В мавантуйском варианте «В» вслед за последним иероглифом предыдущей строки «一и» (один, единый) стоит знак повтора (в тексте «А» знак повтора сохранился, но перед ним отсутствует «為вэй 一и»). На наш вегетарианский нюх, от монотонного повторения этого иероглифа строка приобретает откровенно драматическое звучание, за которым мы в восторге и следуем: «一и 者чжэ 其ци 上шан 不бу 曒цяо 其ци 下ся 不бу 昧мэй» – «Одно – его верх не светлый; его низ не темный».

Интерпретация этой строки на мавантуйских свитках неоднозначна и вызывает разногласия даже у таких честных профессоров, как Роберт Хенрикс и Сюй Кан-шэн. Роберт Хенрикс: «The standart text has «ch’i shang pu-chiao, ch’i hsia pu-mei». I read both characters in the fourth position in line 9 (у нас строка 6) in Mavang-tui texts as «chiu» (to band or to bind together); Boltz (Boltz, 1984, pp. 200-202) reaches the same conclusion but interprets the meaning differently. Hsu K’ang-sheng (Hsu, 1985, pp. 94-95) reads the character in Text A as «yu» (distant) and the character in Text B as «miu» (false) and translates these lines «Its top is not unreal its bottom is also not extinguished». Chou Tz’u-chi (Chou, 1984, p.88) reads the «miu» in B as «liao» (clear and deep)» Невзирая на такую турбулентность, его перевод выглядит просто потрясающе: «One – there is nothing more encompassing above it, and nothing smaller below it» (Одно – над ним ничего нет больше; под ним ничего нет меньше). Сюй Кан-шэн видит строку витиевато, но загадочно: «Его верх не нереальный. Его низ также не прекращается».

(7). (8). Сии строки, продолжая описание экстремальных переживаний Дао-философа от знакомства с Абсолютной Реальностью, радуют нас новыми подробностями. Строка (7) «繩шэн 繩шэн 下бу 可кэ 名мин» знаменует конец бесплодных стараний узреть, расслышать и ущипнуть Великое Тождество. Теперь углубленное обнюхивание Дао благополучно перемещаются из сферы чувственного восприятия в ментально-вербальную плоскость. Иероглиф «шэн» обозначает веревку, шнур или канат, а также все что ни есть прямолинейное и безукоризненно правильное. Сочетание двух знаков «шэн» уже намекает на нечто бесконечно-непрерывное, вымолвить о котором что-либо определенное крайне затруднительно. «下бу 可кэ 名мин» (нельзя и даже невозможно назвать) – в изумлении восклицает Лао-цзы, прекрасно видя, что процесс наименования тут же разрывает волшебное постоянство Дао-реальности на мелкие лоскутки обусловленных умоконструкций. Променять Дао-ум на «разбитое корыто» двойственного восприятия – поступок никчемный и неталантливый. Поэтому глава 32 и предупреждает всех легкомысленных домохозяек: «Как только есть имя, знай, о беспечная, здесь-то и следует остановиться». Как говорят соседские куры, беспечность наказуема: успел проскочить сквозь дырку в заборе – беду не встретишь, а как нанюхался условных представлений – шансы угодить в бульон в качестве его основного ингредиента резко возрастают. В мавантуйских текстах строка (7) записана иначе: «尋сюнь 尋сюнь 呵хэ 下бу 可кэ 名(命)мин», где сочетание «сюнь сюнь» мы бы перевели как нечто глубоко-нескончаемое и длинно-непрерывное. Роберт Хенрикс: «Boundless, formless!» (безграничное, бесформенное!). Ах! Кстати, восклицательный знак наблюдается только в мавантуйских копиях (呵хэ) и тексте Фу И (兮си).