Опустошенный жених. Женская маскулинность

В мифологии это состояние передается через образ Парсифаля в романтической повести Кретьена де Труа (ок. 1185 г.), представляющей собой одно из первых описаний поиска Святого Грааля. Грааль – это кубок, из которого на Тайной Вечере причащались Христос и Апостолы и который, согласно легенде, привез в Англию Иосиф Аримафейский. Однако в повести Кретьена де Труа не дается никакой христианской интерпретации существования Грааля. Парсифаль остановился в замке Короля-Рыбака, где оказался свидетелем таинственного ритуального шествия, во время которого вынесли окровавленное копье и сверкающую золотую чашу. Отец и два старших брата Парсифаля погибли в рыцарских сражениях, когда он был еще мальчиком. Он обещал матери, которая смертельно боялась за судьбу единственного оставшегося в живых сына, что станет рыцарем при условии, что будет почитать дам, регулярно ходить в церковь и не задавать вопросов. Таким образом, посвящение Парсифаля в рыцари состоялось под влиянием его боязливой матери, а потому его первые представления о Граале скорее походили на темную утробу его старой матери, чем на священный сосуд. Затем чаша становится воплощением поврежденного фаллоса ее сына – окровавленного копья, представшего взору Парсифаля. Следуя наставлениям матери, он не решается задать ни одного вопроса о том, что увидел. На следующее утро замок Короля-Рыбака исчезает.

Юнг был убежден в том, что в образе Парсифаля воплотился архетипический образ маскулинности, чрезвычайно характерной для XII в. Парсифаль ведет себя так же, как Кит, который входит в класс, не входя в него. То, что предстает перед ними обоими, одновременно существует и не существует, а если и существует, то в мире, где все происходит «однажды». Ни Кит, ни Парсифаль, затерявшись в подростковом бессознательном, не представляли себе, что поиск идеализированной матери своего детства, тайно направлявший их поведение, – это раненный в погоне за сияющим сосудом фемининности фаллос. Пока маскулинность скована материнской фантазией, существует опасность превращения обряда инициации (в любом возрасте) в ритуальную кастрацию.

Неумение задать вопрос: «Кому служит Чаша Грааля?» – оставляет Парсифаля в объятиях изможденной матери, единственное желание которой – защитить от жизни и держать в психологической зависимости плод ее усохшего чрева. Кроме того, эта неудача оставляет в бездействии старого Короля-Рыбака. По мнению Кретьена де Труа, сначала Парсифаль совершал свои рыцарские подвиги бессознательно. Не умея себя оценить и отождествляя себя со своими деяниями, он тем самым отрицал содержащееся в них психологическое развитие. Так, например, поклявшись служить деве Бланшфлер и доблестно освободив от врагов ее владения, он даже не подумал попросить ее руки. Реальная претензия на ее руку – это уже осознание смысла собственных поступков. Но вместо этого он вновь пускается на поиски матери.

Парсифаль Кретьена де Труа символизирует Анимус многих современных женщин, незрелая маскулинность которых не может сказать НЕТ зависимости, налагающей на них заклятие, которое заставляет их томиться в тюрьме бессознательной матери. (Колдунья Кирка превращала спутников Одиссея в свиней, животных Матери-Земли.) Слишком часто женщины путают свою уязвленную, а по-тому слишком чувствительную маскулинность со стремлением воссоединиться с отвергавшей их матерью. В таком случае их неизбежно привлекает мужчина, занятый бессознательными поисками потерянной матери. Они находят в нем воплощение своей собственной потребности в воссоединении. В результате Парсифаль-возлюбленный неизбежно уводит их в материнскую обитель, в тот самый темный подвал их зависимости.

Анимус в образе Парсифаля-подростка – это маменькин сынок, в действиях которого отсутствует чувство реальности. Это сын, выросший без отца. Возможно, он несет в себе материнскую духовную проекцию, а потому лишен связи со своим телом и земным чувством. Его теневой стороной может быть ведомый дьяволом фаталист, постоянно соблазняющий зависимого человека пройти по краю пропасти. На внешнем уровне жизнь становится такой пустой, что лишь флирт со смертью позволяет сознанию ощутить вкус жизни. На более глубоком уровне сверхъестественные усилия избежать мрачного, инертного существования позволяют осознать смысл жизни в течение нескольких мгновений.

Женщинам с Анимусом такого типа снятся тореадоры, акробаты, автогонщики, водители скоростных катеров, астронавты и водолазы. Их собственная цыганская Тень становится естественным партнером для совершенных мужчин, которых мало заботит их собственная жизнь. Их соединяет связь любовь-смерть; их страсть становится анестезией, позволяя им, рискуя, использовать магию, способную их уничтожить. Их реальный вклад заключается в том, чтобы вместе ощутить смерть во всей полноте. Это вечные альпинисты, карабкающиеся по отвесной скале на самый ее пик.

Женщинам, страдающим анорексией, часто снятся любовники, которыми управляет дьявол. Они служат воплощением деспотизма духа, лишенного тела. Таким воплощением может быть художник-гомосексуалист, обожающий изумительное строение ее тела и посвятивший себя тому, чтобы воплотить ее красоту в мраморе. Когда это молчаливое совершенство полнеет, он идет дальше, выискивая другое совершенное лицо. По отношению к ней как к женщине он испытывает не больше чувства, чем испытывает она сама по отношению к своей женской Тени. Они оба совершают убийство своей истинной маскулинности и фемининности.

В реальности, когда цыганская Тень встречается с порхающим пуэром, жизнь становится безрассудно привлекательной и заманчивой. Если они вступают в брак и у них появляются дети, «цыганка» может превратиться в ответственную, но чем-то постоянно обиженную мать и требовательную жену. Подрезав своему «летуну» крылья, она его приземляет. Тогда ей становится с ним скучно; она может найти убежище в зависимости или же найти себе другого спутника. Таким образом, колесо будет совершать один оборот за другим, пока не вмешается сознание.

Я не собираюсь иронизировать по поводу таких партнеров. Многие мужчины и женщины в моем кабинете проливали горькие слезы по человеку, который принес глоток свежего воздуха и луч света в их мрачную пещеру. «Я снова ожил(а), – говорили они, – и не могу вернуться обратно». Играя с детской непосредственностью, сосредоточившись на игре так, что просветляется воображение, можно впервые или в очередной раз активизировать спящую энергию. Если юный Парсифаль сможет задать вопрос, который принесет осознание, даже «летун», которому подрезали крылья, сможет вновь их расправить.

Рассмотрим случай Энн, стремящейся после развода организовать новую жизнь для себя и своих детей.

Энн влюбилась в мужчину, спроецировав на него свои духовные ценности и полностью поверив в возможность создания с ним тех отношений, которые, по ее мнению, можно было назвать длительными. Но тут ее друг встретил другую женщину. В отчаянии Энн занялась игрой с образами. Она нарисовала портрет злого колдуна (см. рисунок), превратившего ее в жертву своих прихотей.

Она принесла этот рисунок мне и положила на кушетку, словно желая излить свою печаль и гнев. Позже обсудив, что это могло бы означать, мы решили попробовать перевернуть изображение вверх ногами. Тогда мы увидели не колдуна, а круглое лицо смеющегося клоуна. Мы не могли поверить в то, что увидели. Совершенно не осознавая этого, Энн, изображая злого колдуна, нарисовала самого настоящего клоуна. Совмещение в одном изображении столь парадоксальных ракурсов так ее изумило, что она даже рассмеялась.

В бессознательном всегда имеется возможность для такого парадокса. Сознанию остается лишь рассмотреть ситуацию иначе: перейти от единственной точки зрения Эго, подвластной колдуну, к надличностному видению, которое символизирует клоун, способный ощущать трагедию и вместе с тем наблюдать ее со стороны. Клоун знает, что боль возникает, когда нам приходится пожертвовать всеобъемлющим эгоцентричным обладанием, и делает нас очень чувствительными к потерям, но при этом клоун признает отчуждение, которое ведет к свободе. Энергия клоуна сосредоточена на тончайшей грани между слезами и смехом, индивидуальной и божественной комедией. Шутливая концентрация, обыгрывающая противоположности и выплескивающаяся за их рамки, и есть та энергия, которая может изменить колдуна.

Мерлин – архетипический волшебник с чертами клоуна. Он сын дьявола, рожденный от девы. В силу своего происхождения он олицетворяет очень важный трансформирующий образ для зависимых людей, ибо сочетает свет Люцифера и земную суть полностью сформированной юной женщины.

На первый взгляд, его двойственная или даже многомерная природа и его мошеннические и клоунские черты придают ему качества Мефистофеля, но его знание прошлого и предвидение будущего свидетельствуют о более высокой степени осознания по сравнению с королем Артуром и его рыцарями, которые, действительно, совершенно бездумны и бессознательны. Именно благодаря этой более высокой степени осознания, Мерлин, как и Грааль, действует как форма спроецированного сознания, поскольку он обнажает человеческие ошибки и преступления. Будучи пророком дьявола, отправленным в мир Сатаной, он и проявляет себя как Антихрист…

Благодаря материнской добродетели, дьявольское наследие Мерлина не может проявляться автономно. Дьявольские черты проявляются в его колдовских чарах, в проделках над людьми и в желании их одурачить. Но, в общем, ни одна из этих черт не является пагубной[35].

Образ Мерлина особенно значим для людей с явно выраженными психическими контрастами, ибо он близок к природе, воплощает божественную энергию и позволяет сдерживать напряжение противоположностей. Как клоун, он компенсирует ригидность истощенного коллективного сознания, открывая путь к иррациональным глубинам с присущим им богатством инстинктивных и архетипических энергий. «Таким образом, Мерлин становится… целостным человеком… в нем живет обычный человек, целостность которого выходит за обычные рамки»[36]. Черты клоуна придают его образу функции целителя; при этом становится заметно его однобокое, эгоистичное, трагическое развитие. Именно Мерлин указал Парсифалю путь к замку Короля-Рыбака.

Поиск основанных на любви связей между существующими противоположностями – духом, лишенным телесности, и бессознательным телом – оказался самой трудной задачей в процессе анализа Бриджитт. Угнетающая ее энергия заставляла ее психический маятник качаться из стороны в сторону: от света – через положение равновесия – к темноте и отчаянию.

Бриджитт – женщина, которая в результате ошибки врачей лишилась первичной связи с матерью. Когда она родилась, матери отдали чужого ребенка. Спустя какое-то время эту ошибку обнаружили, но ее мать уже привязалась к другому ребенку. Таким образом, Бриджитт стала для своей матери не реальным ребенком, а постоянным напоминанием об отсутствующем ребенке. В результате Бриджитт выросла, культивируя в себе скрытое отчуждение к самой себе, как если бы у нее за спиной или у нее внутри находился другой человек – настоящая дочь ее матери. У этого отчужденного Я преобладало характерное стремление к совершенству, возникшее под влиянием теневого Анимуса.

Очень рано ее тело (которое она бессознательно не могла целиком ощущать как свое из-за нарушенной связи с матерью) утратило способность расслабляться и двигаться, используя собственную энергию. Она металась из одной крайности в другую: от лжеконтроля и тотального контроля до полного отсутствия контроля. Этот поведенческий паттерн проявлялся в ее пристрастии к еде, к покупкам, в том, как она тратила время и деньги. Почти в каждой сфере жизни она постоянно переходила от пиршества к голоданию. Больше всего ее беспокоило, что ежегодно ее вес значительно изменялся и разница в весе достигала 35 фунтов[37]. Такие колебания веса вызывали у нее сильную тревогу.

Наконец, в один из выходных она оказалась в больнице. Вспоминая это потрясение и последующие изменения в своей жизни, она писала:

Я думала, что моя усталость была вызвана накоплением постоянно действующего стресса. Он заглушал мою способность распознавать странные симптомы. Бог знает, откуда у меня стресс! Теперь у меня к тому же и диабет! Он погубил веру в то, что мое тело сможет принять пренебрежение и совершенное надо мной насилие. Я поняла, что относилась к телу как к барже, нагруженной всяческими стрессами. Я пихала в него пищу, лишь бы заглушить его усилия, направленные на то, чтобы рассказать мне о своей боли. Я не могла его услышать, и до сих пор оно чувствует, будто несет на себе непосильную ношу. Я считала себя непобедимой и потерпела поражение. Очень печально думать о том, что я больше не буду хозяйкой жизни, которую выбрала, но если бы это со мной произошло до того, как был открыт инсулин, то я бы уже скоро умерла.

Я была в ужасе. Посмотрела на дворик, где толпились пожилые люди, страдающие диабетом. Слепота, ампутация ног, проблемы с сердцем и почками – меня больше пугает полная таких страданий жизнь, чем сама смерть.

Я не понимала, как все случилось. Совершенно точно, что я не хотела, чтобы у меня был диабет. Я никак не могла понять, как постоянная страсть к еде, с самого детства, могла привести к столь губительным последствиям. В конце концов, я старалась быть хорошим человеком. У меня никогда не возникало мысли о самоистязании.

В то время именно ужас подвиг меня к тому, чтобы взять на себя ответственность за состояние своего тела. Я четко осознала, как сильно хочу жить. Я хотела сделать все от меня зависящее. Раньше я никогда не понимала, что мое пристрастие к еде притупляет способность отдавать. Мне следовало научиться любить свое тело, научиться использовать пищу для того, чтобы о нем заботиться.

Мне пришлось столкнуться лицом к лицу со своей зависимостью. Я знала все подробности о питании своей души. Если рассуждать рационально, все это имело смысл. Совершенно иная задача – применить эти знания. Мне следовало изучить свою душу и ее потребности, как я изучила свое тело и все, что ему необходимо.

Едва перешагнув тридцатилетний рубеж, Бриджитт оказалась под угрозой серьезного заболевания, исход которого – диабетическая кома и смерть. Не имея той самой первичной связи, она старается открыться для принимающей фемининности. Когда она впервые осознала свое положение, Анимус стал больше, чем обычно, истязать ее тело. Она проявляла исключительную настойчивость в точном измерении количества съеденной пищи и длительности упражнений. Ее тело реагировало периодически возникающими симптомами: напряжением в спине, спазмом в левом бедре, онемением левой стороны шеи и левого плеча. (Все симптомы относились к левой стороне тела, символически связанной с фемининностью.) Пытаясь все подвергать анализу, она по-прежнему мучила свое тело. Страх неопределенности возрастал, как только она фиксировала повышенное содержание сахара у себя в крови. И она снова очутилась в больнице.

Примечания