100 дней до 100 дней после

Глава 1. «Теория малых катастроф»

Меня зовут Лиам, и я практикую теорию малых катастроф. Не тех громких, что рушат жизни, а изящных, контролируемых – тех, что имеют предопределённый эпилог. Жизнь как серия безупречных инсталляций, где ты сам курируешь дату закрытия выставки. Петербург по обмену на год – моя лучшая работа в этом жанре. Город-музей, музей-город, где даже воздух пахнет архивной пылью и ожиданием развязки.

Я приехала реставрировать потолочные розетки в особняке на Фонтанке. Богини с облупившимися щеками, амуры с отбитыми крыльями. Мой контракт, моя виза, мой обратный билет в Ванкувер – у всего чёткий срок годности, аккуратно пропечатанный в документах. Я люблю эту определённость. Она как безупречный левкас – грунт, на котором можно писать что угодно, зная, что в назначенный день всё будет бережно законсервировано.

Сегодня на объекте я встретила его.

Он вошёл в зал без звука, словно не нарушая сложившегося за два века баланса тишины. Русский реставратор. Деревянная скульптура в рабочем комбинезоне, покрытом тончайшей патиной гипса и времени. Алексей. Он не представился – это сделал за него прораб. Он просто кивнул, и в его глазах я прочла то же знакомое мне знание: мы оба здесь временные жильцы. Я – потому что уеду. Он – потому что принадлежит не столько настоящему, сколько прошлому, которое ремонтирует.

«Показываю повреждения», – сказал он голосом, похожим на скрип отпираемой старой двери. Не жди сладких приветствий в городе, где даже дожди идут под наклоном, отмеряя градусы тоски.

Он провёл ладонью по стене, где под слоями краски угадывался контур сбитого барельефа. Движение было не профессиональным, а почти медицинским – как будто он слушал пульс, искал аритмию в сердцевине штукатурки. Его руки. Боже, его руки. Не руки художника – у тех часто изящная, нервная хрупкость. А руки хирурга или плотника: широкие ладони, коротко остриженные ногти с въевшейся глиной, шрамы от резцов и лезвий как топографические карты его молчания. Они знали цену слову – ту высокую цену, после которой предпочитаешь хранить тишину.

«Видите эту трещину?» – его палец остановился на едва заметной линии, бегущей от карниза к полу. Я наклонилась. «Она не от сырости. Это – память.»

Я подняла бровь. «Память?»

«В сорок первом здесь стояла печка-буржуйка. Тепло, холод, напряжение… Камень запоминает. Эта трещина – шрам от той зимы.» Он оторвал взгляд от стены и впервые посмотрел на меня. Глаза цвета питерского неба перед дождём – свинцово-серые, с отсветом какой-то внутренней влаги. «Левкас девятнадцатого века, – продолжил он, снова касаясь поверхности, – дышит иначе. Он даёт мелкую, паутинную сетку, как морщины на портрете. Подделка трескается грубо, наотмашь. Как ложь.»

И тогда он произнёс это. Не глядя на меня, глядя сквозь стену, сквозь время:

«Здесь живёт время. Его нельзя обмануть. Можно только аккуратно сопровождать.»

Я ненавижу пафос. В моём мире им прикрывают пустоту, как дешёвым левкасом – дыры в гипсокартоне. Но в его устах это не было пафосом. Это был диагноз. Констатация. Приговор, вынесенный нам ещё до того, как мы обменялись первыми словами.

Я – временная. Он – сопровождающий. Я – гостья с обратным билетом. Он – сторож в музее своего города.

В тот момент, стоя в пыльном зале с облупившимися богами, я совершила главный кураторский акт нашей будущей истории. Я назначила финал. Ещё до предисловия. Ещё до первой главы.

Сто дней, – мысленно отмерила я, глядя на его профиль, очерченный тусклым светом из высокого окна. Сто дней интенсивного присутствия. Красиво. Безопасно. Контролируемо.

Он поправил кисть в ведре с раствором, и капли воды упали на пол, оставив тёмные звёзды на известковой пыли. Я наблюдала, как он вытирает ладонь о брюки, медленно, методично. В этом жесте была вся его суть – неторопливая, сосредоточенная, принадлежащая этому месту.

Идеальная катастрофа, – повторила я про себя, чувствуя странную смесь триумфа и лёгкой тошноты. Никаких неожиданностей. Никаких слёз в финале.

Только безупречный хронометраж.

Только сто отсчитываемых вглубь дней, в конце которых нас ждёт не боль, а красивая, завершённая форма. Как эта трещина в стене – не разрушение, а память. Шрам, который станет частью истории.

Он снова взглянул на меня, и в его взгляде промелькнуло что-то вроде вопроса. Или предупреждения. Я улыбнулась – тем профессиональным, сдержанным smile, который я оттачивала на вернисажах и переговорах с галеристами.

«Спасибо, – сказала я. – Надеюсь на вашу помощь в сопровождении.»

Он кивнул. Молча.

И где-то глубоко внутри, под слоями цинизма и теории малых катастроф, что-то едва слышно щёлкнуло. Как тот самый левкас девятнадцатого века, дающий первую, невидимую глазу трещинку. Паутинную. Роковую.

Глава 2. «Физика трещин»

Она считает дни вслух.

«Девяносто

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.