– Кэп, когда мы уже нормально поедим?
– Радуйтесь тому, что есть, Ганс.
– Вот тебе на, столько лет вместе, и на вы? Кэп, кто-то встал не с той ноги?
– Ганс, оставь капитана в покое, ты же знаешь, что он всегда не в настроении после сна в криогенной кровати.
Ганс прыснул и изо рта у него потекла жижа.
– Ой, не могу… «криогенная кровать».
– Это… морозное ложе…
Ганс уже содрогался в конвульсиях от смеха.
– Прекрати, я больше не могу…
Это забавно, я тоже не могу сдержать смех.
– Хотя бы настроение капитану поднял, телекинетик… Это называется – криогенная капсула, а процесс – гибернация. Правильно говорить – у капитана плохое настроение после гибернации.
– Да у меня уже хорошее настроение. Но еда, правда, не очень вкусная. Я тоже терпеть не могу синтетическое питание, но ты сам понимаешь, что оно не портится.
– Лучше уж тогда я съем свой медицинский халат, он и то вкуснее… а еще лучше… слушай… – Ганс переходит на шепот, – у нас на корабле много мяса, пушечного мяса…
Ганс хохочет.
– Как цинично…
– Сам же смеешься.
– Признаюсь, смешно, но только ребятам не говори, все же они и правда могут умереть. Все-таки на войне.
– А у меня кое-что есть…
Фарух показывает батончик Сникерсаунти.
– Где ты его достал?! – кричит Ганс, – хитрый индус!
Вкусовые сосочки твердеют, рот наполняется слюной.
– Живо дай сюда! – кричит Ганс, – я готов убить за конфету! И я не шучу! Хочешь проверить?!
– Фарух, – говорю я, – отдай конфету мне, это приказ!
Фарух медленно снимает обертку и воздух наполняется приторным ароматом нуги и шоколада.
– Разделим на троих, – говорит Фарух, – но только ты, Ганс, перестанешь называть меня телекинетиком и индусом…
Ганс говорит:
– Прочитай мои мысли…
Фарух кладет сникерсаунти на стол.
– Чего ждем? – спрашиваю я.
– Так а нож где? – спрашивает Фарух.
– Так а ты раздели ее силой мысли, – говорит Ганс.
Ганс хохочет, и я тоже.
– Нет, ну я так не хочу – говорит Фарух, – я вам конфету, а вы…
Я достаю армейский нож из кармана не бедре. Ножик с лезвием как ладошка. Я разделяю конфету на три части, два аккуратных надреза и всем достается поровну.
– Спасибо, Фарух, – говорит Ганс, – я всегда знал, что вы… ну эти… в общем хорошие люди.
– Спасибо.
– Не за что, Кэп.
Мы жуем конфету. Ганс напрягает желваки на висках, причмокивает и его худые щеки становятся более впалыми. Он облизывает тонкие губы, собирая остатки шоколада, проводит языком по светлым усикам. На худой шее выпирает большой кадык, который падает вниз и возвращается обратно. Он морщит длинный прямой нос, уставший от постоянного ношения маленьких круглых очков. Очки бликуют от яркого искусственного освещения. Он наклоняет голову и блики исчезают, я чувствую пронзительный взгляд голубых глаз. Длинная блондинистая челка падает на лицо засаленной прядью, и он заправляет ее за ухо.
– Что? – спрашивает Ганс.
– Ничего, – говорю я.
– Все равно, не пойму, – говорит Фарух, – Зачем нам тратить столько времени на гибернацию, если мы можем использовать гиперпрыжок.
– Потому, что гибернация – это химический процесс, – говорит Ганс, – а гиперпрыжок – это физический.
– Мы бы могли долететь за один день, а не за сто лет, если бы использовали гиперпрыжок.
– Смотри, при гибернации ты просто спишь, все процессы в организме замедляются и старение в том числе – это безопасно, а гиперпрыжок – нет.
– Мы бы уже успели прилететь в систему KW Стрельца, захватить ее и вернуться назад, а теперь все наши родные уже давно мертвы.
– Верно, – говорю я, – у моих детей уже внуки.
– При гибернации, – говорит Ганс, – ты останавливаешься, а вся вселенная живет и умирает, таков закон природы. А при гиперпрыжке вся вселенная останавливается, а ты живешь и умираешь.
– Не слышал я, чтобы при гиперпрыжках кто-то умирал, – говорит Фарух.
– Такое случается очень часто, поверь, ты как-будто бросаешь кубики и надеешься, что выпадет дубль. Замедляться лучше, чем ускоряться, если говорить о времени и пространстве – это безопаснее.
– Ладно, убедил, все равно, мне как-то тоскливо от этого.
– Кое-что у меня для вас есть, – говорит Ганс.
Он достает из кармана медицинского халата пузырек мутного цвета с белой крышкой. Откручивает крышку и высыпает три пилюли красного цвета на стол.
– Мне тоже тоскливо, – говорит Ганс, – пытался поднять всем настроение по другому, но не вышло.
– Что это? – спрашиваю я.
– Синтетический морфоид, снимает СТЗ – синдром тоски по Земле.
– Да знаю я, что такое СТЗ. Я уже принимал сегодня морфоид.
– Я тоже, это ведь обязательно.
– Ну а вам не кажется, – говорит Ганс, – что он слабо действует?
– Да, он практически вообще не действует, – говорит Фарух, – человек должен жить на Земле, а без нее он умрет, и если не физически, то ментально точно умрет. Вы не телекинетики, а я точно знаю, чувствую, насколько сильна телепатическая связь между человеком и Землей. Она нас зовет! Вы слышите?!
– Чего же ты тогда ее бросил?.. Землю…
Фарух хмурится и берет пилюлю, я тоже беру.
– Это моя последняя разработка, – говорит Ганс, – немножко добавил одного, убрал другого и синтезировал улучшенный морфоид. Эффект сильнее, побочка слабее. Не благодарите.
– Так это что – домашний наркотик, кустарного производства? – говорю я, – испытания на животных хотя бы проводились?
– Нет, мы будем первыми подопытными кроликами, – смеется Ганс.
– Клинические исследования? Минздрав?
– Минздрав не одобрил, – смеется Ганс.
– Я, как капитан коробля должен изъять все, и направить отчет в главный штаб.
– Моя собственная разработка, столько лет исследований, а минздрав взял и не одобрил, – Ганс плачет и закидывает пилюлю в рот.
– Сначала проверю качество, а потом проведу изъятие, – говорю я и закидываю пилюлю в рот.
– Земля нас зовет… Земля меня зовет… И чем дальше я от нее, тем громче она кричит… Пусть она замолчит, – шепчет Фарух и закидывает пилюлю в рот.
Слышу шипение громкоговорителя. Цифровой заедающий и зависающий, имитирующий человеческий мужской голос говорит:
– Капитан, явитесь в командный центр, пришло сообщение из главного штаба.
– Привет, Боб! – кричу я.
– Привет, кожаный ты ублюдок.
Мы смеемся.
***
Я иду по длинному коридору в командный центр. По бокам – иллюминаторы. Они закругляются сверху, создавая некое подобие трубы из стекла. Если выключить свет, то может показаться, что я иду среди звезд, но искусственный свет всегда светит, и светит так ярко, что отражается от стекла и мне кажется, что я иду по длинной трубе из зеркал.
Почему-то труба кажется мне очень длинной, она сходится в одну точку на горизонте. Я иду, но точка все не приближается. Видать, Ганс синтезировал крутой морфоид, нужно его изъять. А пока что я занимаюсь тем, что наблюдаю себя в движении. Так-то я большой мужчина, любимец женщин и серьезный противник для врагов, зеркала не врут. Уверенная походка, каждый шаг наполнен силой и глухим звуком удара берцев о металл. Уверенность в каждой складке армейских штанов, при движении. Уверенность в ноже на бедре и в бластере на поясе. Я выхватываю нож и пистолет. Делаю выпады ножом и угрожаю бластером. Видать, меня сильно накрыло, но я чувствую себя превосходно. Каждый выпад заставляет набухать и раздуваться мышцы на плечах. Каждый выпад проявляет рельеф бицепсов и освещает контуры трицепсов. Грудь напрягается и белая майка натягивается, собирается в складки, закрывая пресс. Густые волосы выбиваются из майки на груди, покрывают предплечья, а на плече набита татуировка – земной шар и надпись: «Наш исток».
Я нахмурился и посмотрел грозно в свои голубые глаза.
– Это ты мне? – сказал я низким хриплым голосом и поморщил длинный, прямой нос, – нет, это ты мне? – прорычал я.
Морщины между бровями углубляются, глаза прищуриваются и губы становятся тонкими, как проволока. На голове торчит ежик коротких волос, подстриженных под два миллиметра, но уже успевших отрасти.
Зачем-то я отрастил бороду, которая уже достигла в росте до груди.
Я остановился, положил нож в карман, а бластер в кобуру, почесал бороду. Вообще, солдаты не должны носить бороду. Я не люблю бриться, бритва всегда оставляет порезы и раздражение, но на поле боя борода мешает. Нужно побриться.
Я поворачиваю голову в ту сторону, откуда пришел и вижу бесконечно длинный зеркальный коридор, поворачиваю в другую сторону, в ту, куда мне нужно прийти и вижу бесконечно длинный зеркальный коридор… и точка на горизонте. Я иду в командный центр.
Свет начинает мигать и гаснет, вот об этом я и думал только что, теперь кажется, что я иду среди звезд. Волноваться не о чем, такое бывает на корабле.
– Кэп, – говорит Боб по громкоговорителю, – небольшая элетромагнитная буря… буря… буря… волноваться… волноваться… не о чем.
– Тебе не нужна магнитная буря, чтобы зависать, как Виндовс 98, Боб.
– Да иди ты к черту, кожаный ублюдок.
Поскорее бы уже узнать, что ответили из штаба.
Месяц назад по земному времени нам поступило сообщение СОС, отправленное с исследовательской станции Акума, которая находится на орбите черной дыры Стрелец А, которая находится прямо в центре галактики Млечный Путь. Тогда Боб вывел офицерский состав Медеи из гибернации для того, чтобы мы прослушали сообщение и приняли решение на счет Акума. Но когда мы проснулись, то обнаружили, что Медея отклонилась от заданного курса и отделилась от эскадрильи, которая направлялась в солнечную системуKW Стрельца. Я не могу сказать, что это частое явление, но все же такое случается, время от времени. Млечный путь огромен, время бесконечно, а искусственный интеллект несовершенен, впрочем, как и настоящий.
Звездный коридор закончился. Дверь в командный пункт разъехалась. Я вхожу внутрь. Мне отдают честь оба пилота Медеи.
– Вольно.
Я подхожу к лобовому иллюминатору, который открывает обзор космического пространства, практически, на все 360 градусов.
– Боб, включи сообщение из главного штаба.
Звездный космос сменяется экраном на иллюминаторе. Сквозь помехи и рябь на меня смотрит мужчина в кителе и с фуражкой.
– Здравия желаю, товарищ капитан Владимир Космов. На связи Земля. Я – генерал Джон Джонсон. Мы получили ваше сообщение. Приказываю вам отправиться на Акума. Ваша задача – разведать ситуацию. Узнайте, что там происходит и немедленно доложите в главный штаб. Я вам сообщу всю информацию о ситуации. Акума перестала отправлять отчеты на Землю около четырех месяцев назад. Любая связь с Акума полностью утеряна уже два месяца. На запросы из штаба Акума не отвечает. Еще два месяца до этого мы получали лишь стандартные отчеты составленные искусственным интеллектом. Ничего странного в них не обнаружено.
Очень хорошо, что вы отделились от эскадрильи и находитесь сейчас в секторе Стрельца А. Акума является важнейшей исследовательской станцией Земной Федерации. Для Земли она в приоритете. По возможности, решите возникнувшие проблемы на Акума. Разрешено применение оружия.
Повторяю. Приказываю разведать ситуацию на Акума и отправить отчет на Землю. Конец связи.
– Что будем делать, капитан? – спрашивает первый пилот.
– Летим на Акума. Ты же слышал приказ.
– Есть, капитан. Задать координаты?
– Погоди.
– Что, капитан?
– Как у тебя дела, Ваня?
Ваня – молодой пилот, в обтягивающей космической униформе и со смешными длинными усами. Неуставное общение требует времени, чтобы перестроиться.
– Да, отлично все, – улыбается он, – как проснулся сразу пришло сообщение с Земли. Дочка моя отправила – Настя. Уже школу заканчивает. Такая красивая стала, все парни за ней ухаживают. А когда я улетел, жена только сообщила о беременности.
– А твои как, Хосе? – спрашиваю я второго пилота, который так же как и я позволил себе вольность и остался только в белой майке и синтетических подштанниках, отрастил бородку – эспаньолку.
– У меня тоже все хорошо, жена прислала сообщение. Совсем уже состарилась, говорит, что наш сын уже в третий раз женился, а та уже родила ему пятого сына, мне, значит, он седьмым или восьмым внуком приходится. Назвали в честь деда, то есть в честь меня – Хосе.
– А у вас то как дела, капитан?
– Моя бывшая жена умерла, уже как два года, только сейчас узнал об этом.
Пилоты не знают, что на это можно ответить. Я говорю:
– Скажите Бобу, пусть поднимает роту. Совершим гиперпрыжок.
– Сам мне скажи… скажи… я все и так слышу… Запускаю протокол выхода из гибернации… С добрым утром, кожаные ублюдки.
– Капитан, вы уверены? – спрашивает Ваня.
– Нам до Стрельца А рукой подать. Гиперпрыжок на таком расстоянии нам сильно не повредит. Теперь же лучше не терять время. На Акуме твориться черт знает что, и уже около четырех месяцев. И еще одно. Приказы не обсуждаются, младший лейтенант! Застегнуть униформу, подтянуть ремень, смирно! Привести корабль в боевую готовность! А то совсем тут расслабились уже, бляха-муха! А я пойду побреюсь…
***
Захожу в столовую. Солдаты бродят как сонные мухи. Некоторые сидят и медленно сербают синтетическую жижу. Кто-то просто водит ложкой и размазывает эту гадость по металлической тарелке. Кто-то уже в форме, но большинство еще в нижем белье, в подштанниках и майках.
Один солдат замечает меня.
– Капитан!
Все обращают на меня внимание, останавливаются, встают со скамеек и отдают честь.
– Вольно, бойцы! Я просто пришел поболтать с вами и узнать, как вам спалось, птенчики. Доброе утро.
Все смотрят на меня с недоумением. Я прохожу мимо удивленных взглядов и направляюсь к одному из столов. Спрашиваю:
– Здесь не занято?
– Присаживайтесь, капитан.