Американская мечта таксиста Анатолия

На отпевание приехало человек пятнадцать. В основном пожилые женщины, подруги матери, с испуганными и в то же время любопытными глазами. Была его тетка, сестра отца, с которой они не виделись лет десять. Анатолий вглядывался в их лица, но ему было все равно. Их присутствие не наполняло его благодарностью, а лишь подчеркивало его одиночество. Они были статистами в чужой пьесе.

Кто-то подходил, брал его за локоть, говорил заученные слова соболезнования: «Царствие ей небесное…», «Держись…», «Она в лучшем мире…». Кто-то, стараясь быть практичным, сунул ему в карман пиджака свернутые в трубочку купюры. Все это было как видение сквозь толстое стекло: жесты доносились искаженными, слова – приглушенными. Он кивал, мычал что-то в ответ, но его душа была пуста.

Потом гроб закрыли, погрузили в катафалк и повезли. Анатолия сопроводили в «Пазик» ритуальной службы, куда село еще несколько человек – самые стойкие из пришедших. Двери захлопнулись, и микроавтобус тронулся в путь на кладбище.

Похороны прошли так же, как и все в этот день, – быстро, эффективно и бездушно. Яркий осенний солнечный свет бил в глаза, контрастируя с мрачным поводом. У свежевыкопанной могилы священник прочел последние молитвы. Анатолия подвели, дали в руки горсть земли. Он бросил ее на крышку грома с глухим, окончательным стуком. Звук был таким крошечным, таким несоразмерным тому, что происходило у него внутри.

Гроб начали опускать. Женщины плакали, кто-то громко всхлипывал. Анатолий стоял неподвижно, глядя в яму. Он ждал, что внутри него что-то дрогнет, прорвется – боль, слезы, осознание. Но ничего не происходило. Только та же ватная пустота, только ощущение, что он наблюдает за всем этим со стороны. Что хоронят не его мать, а кого-то другого, а он здесь просто по долгу службы.

Когда все закончилось и люди начали расходиться, бросая на него жалостливые или осуждающие взгляды, он так и стоял, пока рабочие не засыпали могилу и не установили временную табличку с ее именем.

Он остался один. У свежего холмика земли, в своем кривом пиджаке и с пятном на рубашке, которое так и не смогла отстирать мать. Теперь уж и не сможет никогда.

Дальше по программе ритуальной службы шел поминальный обед. Всех желающих – а таких набралось человек десять – погрузили в тот же пазик и отправили в кафе. Анатолий ехать отказался наотрез. Ему было физически тошно от мысли снова видеть эти благочестивые, размазанные слезами лица, слышать приглушенные разговоры и жевать ритуальные блины. Ритуальщики, профессионально кивнув, заверили, что все проконтролируют, организуют, ему там действительно делать было нечего.

Он еще некоторое время постоял у свежего земляного холмика, пытаясь заставить себя осознать происходящее. Но мозг отказывался выдавать что-либо, кроме статичного изображения: земля, венок, табличка. Никаких чувств, никаких воспоминаний, лишь тяжелая, давящая пустота в груди.

Потом он развернулся и пошел прочь. На стоянке возле кладбища дежурило несколько такси. Анатолий подошел к первому, отворил дверь и, сев на пассажирское сиденье, назвал свой адрес. Водитель, молодой парень, начал что-то говорить о включении счетчика, но Анатолий грубо перебил его:

– Ты что, не знаешь расценок до центра? Тысяча рублей, и ни рубля больше. Не нравится – я к другому пойду.

Он знал, что заламывает цену ниже таксометра, но он же сам таксист, он знал все уловки. Парень, помявшись, согласился.

Ехать в такси ему было непривычно и некомфортно. Он ощущал себя не на своем месте, будто нарушал какой-то природный порядок вещей. Его тело ждало привычной позы за рулем, ожидания ям на дороге, контроля над ситуацией. Анатолий был весь погружен в свои мысли, вернее, в их полное отсутствие, и поэтому не заметил главного – контраста. Салон этой машины был чистым. Сидения не были продавлены до состояния табуреток, не пахло старым табаком, затхлым потом и безысходностью. Лишь резковатый ароматизатор «Свежесть Альп», висевший на зеркале, перебивал легкий запах новой обивки. Не было крошек, пыли на торпедо, пустых бутылок в подстаканниках. Эта чистота была ему чуждой и раздражающей, хотя он и не отдавал себе в этом отчета.

Расплатился он, естественно, наличкой, сунув водителю смятые купюры. Дома он скинул с себя пиджак, сорвал галстук и рубашку и, оставшись в застиранной майке, сел в своей комнате. Взгляд его упал на один из постеров, пожелтевший от времени и табачного дыма. На нем была счастливая, улыбающаяся модель, а за ее спиной – сверкающие небоскребы и пальмы какого-то американского города, вероятно, Майами или Лос-Анджелеса.

Он не хотел пить. Впервые за много дней не было этого жгучего, животного желания заткнуть внутреннюю дыру алкоголем. Он не хотел ничего. Ни есть, ни спать, ни плакать, ни кричать. Он просто сидел и уставился вдаль, сквозь плакат, сквозь стену, сквозь время. Он смотрел в ту самую пустоту, которая теперь была не только вокруг, но и внутри него, и которая была единственным, что у него осталось.

Глава 6. Норма

Следующие дни Анатолий прожил в полной апатии. Он валялся в постели, часами глядя в потолок, курил на балконе, изредка заставлял себя съесть кусок хлеба с колбасой. Тишина в квартире из звенящей превратилась в тошнотворную, густую, как кисель. Она давила на уши, не давала дышать. В какой-то момент он не выдержал. Может, работа отвлечет? Звук мотора, дорога, чужие голоса – все, что угодно, лишь бы заглушить этот внутренний гул пустоты.