Испытание честью

– А, это… с утра сил много было, вот и погладил.

Лена покачала головой, не веря, и отошла. Денис докурил, глядя в стену. В голове, сквозь утреннюю заторможенность и похмельную тяжесть, пробилась смутная мысль. А действительно, почему? Он не гладил. Он даже утюг доставал из шкафа только по особым случаям, вроде выездного совещания.

Вернувшись в кабинет, он сел за стол, но на несколько минут забыл о папках. Он смотрел на ровные складки на своих штанах. В голове вертелось: «Колбаса… одежда…». Было ощущение, что в его хорошо знакомом, замызганном мире появился кто-то невидимый, кто тихо и незаметно расставлял вещи по местам. Но мысль была слишком призрачной, чтобы за нее уцепиться. Работа звала. Дела требовали его внимания, и он с облегчением погрузился в знакомый хаос статей и протоколов, отгоняя назойливую загадку, как муху.

День, вопреки ожиданиям, шел на удивление легко. Похмелье почти не чувствовалось – лишь легкая, знакомая тошнота, которую Денис уже давно считал своим нормальным состоянием. Он работал сосредоточенно, почти машинально, откладывая мысленную подготовку к послеобеденному процессу в самый дальний угол сознания.

Но вот он настал, этот момент. Зал суда был полон. Притихшие родственники жертв, коллеги-прокуроры, пришедшие «поглядеть на Игнатова в деле», журналисты. И в центре, в клетке для подсудимых, сидел он – тот, кого в прессе уже окрестили «Тихушником». Дело было громким, чудовищным. И его доверили Денису.

Денис смотрел на подсудимого – пустое, отрешенное лицо, в глазах ни капли раскаяния. И не чувствовал ничего. Ни ненависти, ни отвращения, ни сострадания к жертвам. Для него это была просто еще одна работа. Сложная, кропотливая, как сборка часового механизма, где каждое доказательство – винтик, каждое показание – пружинка. Он был хирургом, оперирующим фактами, а не эмоциями.

Были и те, кто через третьи руки предлагал «решить вопрос» иначе. Богатый отец одной из жертв, явившийся к нему в кабинет, предлагал немыслимую сумму, лишь бы Денис «случайно» не донес до суда какое-нибудь смягчающее обстоятельство, чтобы маньяк получил по максимуму. Денис отказал. Холодно, без возмущения. «Я не подкупен, – сказал он. – И даже если бы был, смертная казнь запрещена. Ваше предложение – бессмысленно и противозаконно».

И вот настал кульминационный момент. Судья дал ему слово для формулировки позиции государственного обвинения. Денис встал. В зале замерли. Он видел перед собой не людей, а статью Уголовного Кодекса, развернутую до самых своих пределов. Он сделал небольшую паузу, чтобы прокрутить в голове единственно верную фразу. За всю свою карьеру он такого еще не произносил.

– Государственное обвинение, – его голос прозвучал металлически-четко, заполняя мертвую тишину зала, – на основании исследованных доказательств, считает доказанной вину подсудимого в полном объеме и требует назначить ему наказание в виде пожизненного лишения свободы.

Он произнес это. Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинцовые слитки. Где-то в глубине, под слоем профессионального хладнокровия, что-то екнуло. Забилось. Сердце? Да, сердце заколотилось с непривычной силой, отдаваясь глухими ударами в висках. Он только что изменил чью-то жизнь навсегда. Вынес свой вердикт. Не суд – тот еще будет совещаться, возможно, неделями, – но свой, прокурорский.

Судья удалилась в совещательную комнату. Процесс был окончен, но не завершен. Денис механически собрал бумаги, чувствуя на себе десятки взглядов. Он вышел из зала, прошел по коридору, сел в свою «ласточку».

И только тут до него дошло. Весь масштаб. Вся тяжесть. Он только что требовал забрать человека в клетку на всю оставшуюся жизнь. И он был прав. Абсолютно, юридически, морально прав. Но эта правота не принесла удовлетворения. Лишь странную, гулкую пустоту и дрожь в коленях, которую он не чувствовал за трибуной.

Он не поехал домой. Он поехал в бар. Не в свое привычное кафе, а в настоящий, полутемный бар, где его никто не знал. Он сел у стойки и заказал виски. Не чтобы забыться, как обычно. А чтобы отметить. Выпить за свою безупречную, честную, страшную работу. За то, что он сделал сегодня. Он поднял бокал перед собой, глядя на золотистую жидкость.

– За правосудие, – прошептал он сипло и опрокинул стакан в себя. Оно горело, но на этот раз горечь была иной. Горькой не от одиночества, а от тяжести возложенной на него власти. Власти, которая сегодня проявила себя в самой своей абсолютной и беспощадной форме.

Домой Денис приехал в той самой стадии опьянения, когда мир плывет, а ноги живут своей отдельной, ватной жизнью. Он вставил ключ в замок, долго и безуспешно пытаясь попасть в замочную скважину, пока наконец дверь не поддалась с глухим стуком.

И тут его ударил в нос запах. Теплый, манящий, абсолютно не вписывающийся в реальность его квартиры. Запах вареного теста и мяса. Денис замер в прихожей, неуклюже опираясь на косяк.

«Галлюцинация», – прошептал он сам себе с пьяной убежденностью. Алкоголь всегда играл с ним в странные игры, но чтобы вот так, на запахи… Он сморщился, пытаясь отогнать наваждение.

Но запах не исчезал. Он был упрямым и реальным. Скинув ботинки, которые полетели в разные стороны, Денис, как сомнамбула, поплелся на кухню. Его взгляд упал на стол.

На столе стояла тарелка. А в тарелке лежали пельмени. Аккуратная горка, слегка подернутая испариной, но от них все еще шел легкий пар. Рядом стояла бутылка с кетчупом, которую он точно не оставлял на столе.

Мозг Дениса, залитый спиртом, с трудом обрабатывал информацию. Он медленно подошел, ткнул пальцем в ближайший пельмень. Он был теплым. Настоящим.

«Что за черт?..» – мысль была тяжелой и бесформенной.

Он огляделся. Кухня… чище, чем обычно. Мойка пустая, стол протерт. Ни гор грязной посуды, ни следов его вчерашнего завтрака. Тихое, почти зловещее спокойствие. Тревога, тупая и неясная, зашевелилась где-то под грудью. Что-то было не так. Что-то было не просто не так, а фундаментально, сюрреалистично неправильно.

С пьяным упрямством он решил игнорировать этот сбой в матрице. Разделся прямо на полу в спальне и, пошатываясь, побрел в душ. Ледяная вода немного прочистила туман, но лишь усилила чувство нереальности происходящего.

Выйдя из ванной, он направился к кровати. И снова замер.

Под одеялом, повернувшись к нему спиной, спала женщина. Темные волосы растрепались по подушке.

В его голове, словно испорченная пластинка, заскрипела одна и та же мысль: «Я был один. Я приехал один. Я всегда приезжаю один».

Он ткнул себя пальцем в висок, пытаясь выбить из мозга затор.

«Что со мной? – пронеслось в голове с пьяной паникой. – Что с памятью?»

Он не помнил ни ее лица, ни того, как она снова здесь оказалась. В его алкогольном архиве просто не было этих файлов. Было лишь смутное ощущение дежавю и нарастающий, беспричинный страх перед этим тихим, дышащим существом в его кровати.