Тысяча озёр, сто водопадов, гора и я

© Л. Гортинская, текст, 2025

© Издательство «Четыре», 2025

Шаг за порог

Рассказ – лауреат конкурса «Мгинские мосты» (2025 год)

Kändoute-ške sinä lebedaks linduižeks,

ištte-ške sinä minun izoho ikneižehe-se.

(Обернись ты милой пташечкой, сядь ты на моё милое окошечко.)

Вчера я плакала в Семиозёрье, сегодня – в Корбиново. Завтра – в Алексеево. Мужчины, женщины, молодые, чаще пожилые. Совсем редко дети – это самое сложное… Я профессиональная плакальщица.

Началось всё очень давно, до сих пор помню красные руки клёнов под ярким солнцем, в небе крутились чайки, я растерянно оглядывалась вокруг. Толпа взрослых в чёрных одеждах, неподалёку испуганная я. Хоронили бабушку, вдруг её душа появилась рядом со мной.

– Не страдай, внучка. Лучше помоги шагнуть через порог. Ты же видишь его. Никто не видит, только ты.

Я вытерла слёзы рукавом, как сейчас помню жёсткость ткани чёрного пиджака, в который меня одела мать. Над нами шуршали листья, за кучей жёлтого песка что-то светилось. Я взяла бабушку за руку, почувствовав запах пирогов, сладкого вишнёвого варенья с пенками, которое варилось в алюминиевом тазу каждое лето, и повела её к порогу.

– Молодец, Василина. – Я почувствовала лёгкое касание ветра – то был её прощальный поцелуй.

За день до этого в Карпово умерла моя предшественница. Сила сама решает, в кого войти. Так в возрасте пяти лет я стала плакальщицей.

Шаманка в деревне может быть только одна. У нас ею являлась Аделаида, которая лечила коров, заговаривала язвы и гастриты, шепча что-то за печкой, крутила нитки на погоду и на хороший улов. Но считалось, если появлялась плакальщица, быть деревне процветающей.

Через два дня к матери приехал в телеге староста соседней деревни. Выставив корзины, полные яиц, зерна, горшки со сметаной, ткнул пальцем в меня и заявил:

– Жена у меня померла. Шаманка сказала её звать!

Мать испуганно посмотрела на меня, всхлипнула, прижала к себе и как-то по-волчьи завыла прямо в небо:

– Кровиночка, да за что же тебе? Как я согрешила перед богами, что ноша на тебе такая?

– Авдотья, прекрати блажить! Назначено судьбой быть плакальщицей – и точка. – Староста хмыкнул, а затем добавил: – Зато сытая будет, люди мрут всегда, провожать их надо.

Мать, спрятав меня за спиной, продолжала выть:

– Так чураться её будут, как замуж выйдет? Ходит же за порог между миром живых и мёртвых. Никто не возьмёт, страшно. С духами всегда будет говорить, всю жизнь. Не пущу!

Пожав плечами, староста отбыл, а ночью мне приснились они, стоявшие перед порогом. Грустными глазами души смотрели на меня и плакали. Я в пять лет боялась слёз взрослых, считала, что они не должны плакать. Делать это могут дети, когда упадут и разобьют колено, от обиды, когда не дают конфеты. А слёзы взрослых слишком горькие и злые, обжигающие душу.

В три утра я стояла у двери в родительскую спальню и царапала её ногтями, почему-то повернуть ручку не решалась. Возникшая на пороге мать в белой ночной сорочке до колен поняла всё с одного взгляда и отвела обратно в детскую, велев спать.

Утром мы поехали со старостой провожать его жену. Шёл липкий дождь, проникающий через одежду, от него становилось холодно, казалось, что я сама уже в мире мёртвых.

На кладбище какой-то мужчина в мокрой кепке, козырёк которой висел у него на лбу, посмотрел на меня и сказал:

– Пой, девочка.

– Что петь?

– Ты плакальщица, пой.

С тех пор я сочинила много песен. Некоторые были о любви, некоторые о страдании. Души нашёптывали мне истории своей жизни, каждый раз новые, со слезами, с улыбкой, с грустью или с восхищением. Я брала их за руку, вдыхала аромат пирогов и вишни (с годами он становился ярче), мы делали шаг за порог.

Когда мне было семь, в мой день рождения мы с матерью сидели в бытовке на кладбище. Могильщики копали уже шесть часов, раз в пятнадцать минут приходя за огромными алюминиевыми чайниками, кипевшими на раскалённой печи, чтобы проливать и согревать землю. Мне было не скучно: я болтала со стариком, который скоро должен был шагнуть за порог.

– А потом она мне сказала: «К берегу греби, мы наживку забыли», – захохотал он, – а грести обратно лень, я плюнул на крючок и так закинул. Щуку поймал огромную, вот такую.

Я смеялась от души, изредка закусывая белую косичку с чёрным бантиком, когда на меня косилась мать.

Потом я взяла его за руку, чтобы проводить, он вдруг стал серьёзным и попросил:

– В будке собаки деньги. Скажи сыну, чтобы взял.

Когда я передала эту информацию, наследник – здоровый детина – вытащил за цепь огромного алабая из будки, поднял деревянное строение и потряс. Оттуда вывалился свёрток.

Детина с ужасом посмотрел на меня, на находку и замахал руками:

– Заберите, не надо мне ничего! Заберите!

На эти деньги отец купил машину – синюю «двойку» с багажником на крыше, на которой и сбежал от нас через два месяца, когда безудержно приближалась весна. Три чемодана в салоне – все его вещи – тряслись и прыгали по колдобинам деревенской дороги. Мать тогда не плакала, просто вздохнула и ушла колоть дрова для печи – ночи были холодными.

В школе меня ненавидели и боялись. Со мной никто не дружил, не сидел рядом, не списывал мои домашние задачи, даже учителя не вызывали к доске. Однажды зимой, когда я была во втором классе, на выходе из школы мне в лицо бросили ком снега. Внезапно ослепнув, я упала на спину, больно ударившись. Весёлый смех детей резко прервался, кто-то взял меня за руку и поставил на ноги.

– Они тебя не тронут, – резкий мальчишеский голос врезался в уши.

Я отряхнула снег с лица и увидела чёрные глаза под пушистой кроличьей шапкой.

Васька, как и все в деревне, родился в бане. Однако, когда мать в родовой горячке унесли в дом, шаманка, поцокав языком, сказала, что младенец мёртв. Так его и оставили до утра там, обмотав в пелёнки, ведь был уже поздний вечер.

Наутро отец, вышедший за водой, услышал басовитый плач, от радости снёс дверь и забрал Ваську.

Шаманка, увидев ребёнка, отвернулась и прошептала:

– Подменыш.

Его родителям было всё равно, что думали соседи. Мальчишка с чёрными глазами, в которых не было видно зрачка, рос крепким, здоровым. За обзывания искренне дубасил обидчиков, однако был честным и справедливым. Так мы стали в школе парочкой – Васька и Васька. Он был старше на два года, поэтому я ещё доучивалась в школе, когда он ушёл в армию.

Через полтора года мать, пришедшая из магазина, сухо сказала мне, что его привезли. С возрастом почему-то она из цветущей женщины превратилась в высохшую, быстро постарев. Казалось, она несла со мной ношу, которая всё больше тянула её к земле. Я как раз раскатывала тесто для пирогов, бросив скалку, с руками в муке, коротко всхлипнув, выскочила из дома и, как была, в домашнем халате рванула к Ваське. Около калитки мне под ноги бросилась его мать – тётя Клавдия.

– Не пущу! Живой он! Куда хоронить бежишь?! Уйди, плакальщица! – Это слово прозвучало как пощёчина.

– Я знаю, что живой, будет жить. – Я подняла женщину, прижала к себе и начала неуклюже гладить её по спине.

Васька лежал на кровати с открытыми глазами, они поблекли, а на лице и шее его чернели синяки, переходя из чёрного к багровому, дальше растекаясь зеленью и синевой. Он попал под машину.

Как будто почувствовав меня, он начал шевелить губами. Я наклонилась и услышала:

– Ба-ня.

За столом суетилась шаманка, оттуда несло едкими травами и глиной.

– Надо в баню его нести! – закричала я.

Васька – единственный человек, душу которого я видела всегда, он сам болтался между нашим миром и тем, за порогом.

– Несите, – разрешила шаманка, рассматривая меня с удивлением.

Через три дня он встал. Каждую ночь, пока Васька там лежал, из бани раздавался вой, дребезжали окна и хлопали двери.

– Банник бушует. – Его мать испуганно прятала голову в плечи и несла молоко, хлеб и мёд к крыльцу.

Я спала на улице рядом, прямо на земле, ожидая, зная, что он не бросит меня сейчас.

Тогда, стоя на пороге, держась за проём, он и предложил мне выйти за него замуж.

Свадьба прошла без гостей, непрерывно выла его мать, моя сидела с прямой спиной и молчала, поджав губы. Когда мы вышли из маленького ЗАГСа на окраине деревни, который открывали только ради свадеб, похорон или рождений, нам никто даже не сыпал рис на голову, а родители не испекли пирог-рыбник согласно обычаю.

Пожав плечами, Васька поднял меня на руки, зыркнул по сторонам чёрными глазами и посадил в коляску в новый мотоцикл «Урал» – он устроился участковым в нашем районе. К мотоциклу прилагалась форма, пистолет, а также телефон в доме.

Так мы и прожили с ним шестьдесят лет. Одна проблема – париться в бане он любил после двенадцати ночи. Никто в деревне не ходил в это время – там банник парится. Васька же топил печь вечером, чтобы после полуночи махать веником в парной, а затем выпадать оттуда в ледяной сугроб, чтобы бежать сразу обратно и пить холодный квас. Я мылась раньше и не мешала ему общаться с духами.

Сейчас наши внуки живут в городе. Ольга – старшая дочь – родила троих, а у Мишки – двойня. У всех чёрные глаза и белые волосы с полным отсутствием бровей – как у меня. Вернее, брови настолько светлые, что их и не видно.

Пять лет назад Васька умер. Я проводила его за порог, он улыбнулся и помахал рукой. Тогда из бани раздался леденящий вой, все собаки деревни начали лай, а испуганные соседи позакрывали окна и двери на всякий случай. Баня ходила ходуном всю ночь, а наутро загорелась. Прибывшие пожарные пролили всё вокруг, заявив, что само потухнет. Однако огонь всё разгорался, не собираясь успокаиваться. Шаманка, приехав на разбитой «Ниве», осмотрелась, ушла в кусты, раздевшись, три раза обошла постройку, после чего огонь стал стихать, оставив чёрные угли, по которым изредка пробегали языки пламени.

В один особо отвратительный день я стояла и пела, но почему-то никто не слышал мою новую песню. Ветер запутался в ветвях сосен, тихо шелестел иголками и вторил мне. Где-то рядом бесшумно пробежала змейка по песку – я слышала, как трутся её чешуйки друг о друга. На ветку опустилась ворона, закаркала, я прикрикнула на неё, чтобы не мешала, однако это не помогло. Вокруг могилы было много народа. Почему-то никто не смотрел на меня, хотя обычно это было не так.

– Ты шагни через порог, всего один шаг – и ты там, с предками. Тебя встретят и напоят, накормят. Там ты найдёшь покой и умиротворение, – пела я.

Вдруг маленькая девочка выбралась из толпы. Одна её косичка была выше другой, лента расплелась и висела на плече.

Она улыбнулась мне и взяла за руку:

– Пойдём, бабушка, я знаю, как делать шаг.

И я шагнула.

Не всё пересказывай, что услышишь, не всему, что услышал, верь

Älä kaikkie pagize, min kuulit, min kuulit, älä kaikkie uššo.

(Не всё пересказывай, что услышишь, не всему, что услышал, верь.)

20 июня. Время: 22:45, Машозеро, Карелия

Сумерки белой ночи окутывали озеро лёгкой дымкой, растворяя границы между водой и небом. Небесный свод хранил отблески уходящего дня – бледно-розовые и лавандовые тона переливались на глади воды, создавая иллюзию бескрайнего пространства без начала и конца. Солнце, зацепившись за края сосен, висело, не собираясь пускать темноту.

По волшебному зеркалу воды угловато скользила лодка, словно не решаясь нарушить хрупкое очарование момента. Два силуэта в ней неуклюже опускали вёсла в воду, каждый взмах нарушал идеальную гладь, оставляя за собой круги. Гребцы явно торопились – их движения были быстрыми, однако было видно, что вёсла опускались несинхронно, поэтому лодка иногда пыталась закрутиться.

– Серёга, греби быстрее, – кричал первый.

– Как могу, – огрызался второй.

На противоположном берегу темнели очертания карельской деревни – маленькие деревянные домики с высокими крышами, украшенные резными элементами, тонули в полумраке. Между ними виднелись верхушки старых сосен, а где-то там, в глубине, мерцала слабая желтизна оконных огоньков.

Воздух был наполнен особенной тишиной белой ночи – не абсолютной, а мягкой, прозрачной, пронизанной едва различимыми звуками: шелест волн, доносящийся с берега крик ночной птицы, далёкий плеск рыбьих хвостов. В этой тишине даже нестройные шлепки вёсел казались частью природного ансамбля.

Лодка продолжала свой торопливый путь к берегу, где уже начинали проявляться очертания причала. Гребцы, словно чувствуя близость цели, ускорили движение, лодку всё больше стало болтать по поверхности. На причале стояла высокая фигура, которая помахала им рукой.

Неуклюже причалив, из лодки выскочили двое шестнадцатилетних подростков, дёрнув за собой огромные рюкзаки.

– Простите, нам надо позвонить, помогите нам, за нами гонится маньяк, – крикнул высокий блондин с модной стрижкой – Сергей.

В его волосах запутались сосновые иголки, а костюм был грязен, особенно на коленях, судя по всему, парень где-то упал. Второй – Мирон, – ниже ростом, крепкий, в тонкой шапке, с расцарапанной щекой, закивал.

– Проходите, гости дорогие, – заявил встречающий, – добро пожаловать в нашу деревню Лейпякюля.

– Нам телефон зарядить надо, позвонить, ждут нас, понимаете, в город надо. Машина не приехала. Из экспедиции мы, геологи, – зачастил второй подросток. – Рюкзаки надо с образцами сдать, а Михалыч не приехал на точку. Стас за ним побежал и пропал, помогите!

– Всё понимаю, сделаю что смогу. Я староста, зовите меня Михаилом Ивановичем. Сейчас накормлю вас. Поздно уже, кто же в такое время по лесам шастает? Утащит вас Хийси, будете знать. Переночуете тут, а утром хоть в город, хоть куда. Как вас зовут, мальчики?

Блондин, зыркнув на мужчину, закинул рюкзак на спину и заявил:

– Я Сергей, это Мирон. Помощники геологической экспедиции. У нас нет денег, понимаете, заплатить мы не сможем, зарплата будет только в городе завтра. Мы получим и привезём вам, как будем в этих краях. Помогите, за нами мужик в лодке гнался.

Тут подросток посмотрел на озеро – над водой поднимался туман, вода хранила молчание, отражая высокие сосны.

– Был он, точно был, – поддержал Мирон. – Мы от него с острова сбежали. Морда – во, через всё лицо шрам.

– Какой шрам? – напрягся староста.

– Вы знаете его? Шрам, как будто его хлестанули чем-то, ровно через правую щеку налево идёт вверх, – ответил Сергей.

Михаил Иванович засуетился:

– Быстро в дом, а то комары съедят. Голодные небось, быстро.

Подростки, подхватив рюкзаки, которые весили больше них, направились было к домам, когда староста сказал:

– Можно на причале оставить, никто не возьмёт.

– Точно? – прищурился Сергей.

– Не нужны никому ваши вещи, мы тут даже дома не запираем.

В воде плеснула рыба – щука охотилась на окушков, да где-то в лесу прокричала птица.

20 июня. Время: 23:45, деревня Лейпякюля, Карелия

Объевшиеся подростки сидели на деревянной скамейке в доме старосты. Они едва могли шевелиться от съеденного, однако всё равно хотелось утащить ещё одну калитку[1] – уж очень они были вкусные. Ржаное тесто, смазанное маслом, внутри – картофельное пюре: лодочки так и манили.

– Михаил Иванович, почему-то тут сети нет, как вы в город звоните? – спросил Мирон, крутя в руках свой смартфон.

– В город? Э-э-э-э, – протянул староста. – Да как звоним? Почта в соседнем посёлке была, закрыли. Да некому звонить-то в городе. Живём тут, помаленьку, сами.

– При чём тут почта? Как она могла закрыться, электронная же? – проворчал Сергей. – Бред какой-то. Еда вкусная, спасибо.

– А расскажите, мальчики, кто гнался за вами? Как вы оказались тут? – вдруг спросила Любовь Викторовна, жена старосты. Она была одета в простое льняное платье, сверху на нём – красивый красный передник.

– Мужик со шрамом, мы сейчас всё расскажем.

20 июня. Время: 20:15, неподалёку от Машозера, Карелия

Закончив сбор образцов, помощники геологов Стас, Мирон и Сергей, сгибаясь под тяжестью рюкзаков, набитых камнями, и отмахиваясь от комаров, поняли, что заблудились.

– Всё ты, – заявил Сергей Стасу, – врёшь, что в лесу ориентируешься, с дедом на охоту ходил. Куда нам теперь идти? Деревья вокруг одинаковые. Навигатор не работает. Мы в восемь должны были на точку выйти, чтобы нас забрали и отвезли в город. А теперь мы таскаемся тут с рюкзаками, я уже плечи натёр до крови. – Скинув ношу, он расстегнул куртку – на белой ткани футболки расползалось кровавое пятно. – Видите? Ты виноват, а ещё местный. Вот Мирон из Питера, так вообще не лезет в ориентирование. С чего ты взял, что знаешь дорогу?

– Так я с дедом ходил, он лес знает, с бабкой за морошкой и за клюквой, ни разу не заблудился. Мы точно вот тут, на месте. Смотри: на карте дорога, вот дорога, – Стас показал на едва видимую тропку. – Справа овраг, а слева огромный камень. Видишь, «киви» написано на бумаге, это и значит «камень».

– Точно, вроде тут и не тут, – влез Мирон. – Мы столько этих камней уже прошли. Тут всё в камнях. Сосны, камни, озёра – всё одинаковое! Похожее, идентичное, совпадающее! Всё вокруг! Комары ещё. – Он громко ударил себя по щеке, размазывая насекомое.

– Слева метров сто – озеро, – добавил Стас, – можем на берегу заночевать.

– И нас сожрут комары-вампиры. Я хочу спать в городе, и так уже неделю в палатке жил. Зачем я вообще пошёл работать в геологи? Всё мать. Деньги нужны, иди работай, сестре в сентябре в школу идти, помогать надо, – проворчал Сергей, взлохматив светлые волосы. – Пока ничего не заплатили, только футболку испортил, спину надорвал и плечи натёр – зашибись работа!

– Да, надо ждать Михалыча, – поддержал товарища Мирон, скидывая рюкзак и растягиваясь на траве. На него сразу же забрался смелый муравей и начал путешествовать по его ноге.

– Он, скорее всего, сломался на подъезде, как в прошлый раз. Давайте вы тут сидите, а я сбегаю по дороге вперёд, найду его и вернусь. Никуда не уходите только, вот тут сидите, у камня этого. – Стас схватил свой рюкзак и бодрым шагом направился на поиски водителя геологической экспедиции.

Уставшие Сергей и Мирон легли на траву и не заметили, как уснули.

20 июня. Время: 21:30, неподалёку от Машозера, Карелия

– Серёга, просыпайся! – Мирон тряс за плечи друга. – Уже поздно, нас так и не забрали, ещё и туман. Давай попробуем к озеру выйти, может, там кто-то будет, рыбак или деревня. Хоть переночуем в тепле и попьём, очень хочется пить.

Сергей отогнал от себя сон, поморгал несколько раз, но потом понял, что туман не в его глазах, а вокруг. Он свернул свою куртку и подсунул под лямки рюкзака – плечи болели ужасно, хотя он уже неделю ходил по лесу с камнями, но именно сегодня рюкзак оказался очень тяжёлым.

– Комары загрызут, – Мирон с сомнением покачал головой.

– Пусть! Зато не так натирать будет.

Прикинув, где находится озеро, они неуклюже потопали в направлении воды. Через минут пять они действительно вышли на берег. Солнце было ещё достаточно высоко, над водой висела дымка. У берега была причалена старая лодка с развалистыми бортами, а в ней сидел мужчина в военной плащ-палатке – такую подростки видели у начальника экспедиции профессора Василия Семёновича Старкова. В ней он важно расхаживал по лесу, объясняя, какие камни и как собирать, как их подписывать и складывать в рюкзак. С утра они собрали материал, а затем он отправил их одних на дорогу, а сам сказал, что будет ночевать в лесу, ведь сегодня Юханнус – 20 июня, он должен сделать много дел и получить несколько ответов.

Именно поэтому подростки шли пешком и заблудились.

– Простите, вы нам не поможете? – спросил Мирон, поправляя тонкую шапочку.

– Откуда вы тут? – мужчина удивлённо поднял голову – он распутывал леску.

– Мы заблудились, нам бы к людям попасть, телефон зарядить, попить, поесть, – добавил Сергей. – Нам в Петрозаводск надо, рюкзаки отдать, зарплату получить, помыться.

– Заблудились? – Мужчина наклонил голову набок, став похожим на нахохлившегося ворона. – Прыгайте в лодку, отвезу вас. Давайте-давайте, – поторопил он ребят, заметив их сомнения.

– Серёг, думаешь, стоит с неизвестным мужиком куда-то плыть? – прошептал Мирон.

Тот повернул голову на другую сторону, через всё его лицо проходил жуткий шрам, заживший так, как будто ему не оказывали медицинскую помощь. Мирон знал, как выглядят шрамы, – в детстве он сильно распорол ногу, ему наложили пять швов. А здесь явно требовалась пластическая операция.

– Зовите меня дядей Витей, – сказал рыбак, как будто услышал шёпот. – Лодка моя называется «Ведехини», что значит «водяной». Надёжная, крепкая, довезёт нас в лучшем виде до деревни.

– Пойдём, вроде нормально всё, – пожал плечами Сергей и прошептал: – Если что, попробуем скинуть его с лодки, нас же двое. Ты грести умеешь? Или мотором управлять?

– Ни разу не пробовал, – ответил Мирон.

Они оба были городскими жителями, в экспедицию пошли только для того, чтобы немного заработать на каникулах.

Наконец они уселись на банку[2] в лодке, рюкзаки оказались в ногах, а рыбак толкнул лодку и запрыгнул в неё. Вставив ключ, висевший на красном шнуре, он дёрнул стартер и завёл мотор. Уверенный рокот разнёсся над спящим озером. Аккуратно лавируя и высматривая в воде камни, они отчалили от берега. Озеро было огромное, когда лодка оказалась на середине, нос поднялся – они вышли на глиссирование.

– Классно как, – закричал Сергей.

Мирон же сидел и держал шапку: опасался, что её сдует.

Заложив круг, дядя Витя направился чуть в сторону от огней деревни, которая была видна вдалеке на противоположном берегу. Туман рассеялся, воздух стал прозрачным, но было ещё достаточно светло.

– Деревня же там, – крикнул Мирон мужчине.

– На остров заедем, я там самоловки ставил, проверить надо, а потом уже туда, – ответил тот и сбавил скорость, приближаясь к острову.

Причалив, он поставил своего «Ведехини» рядом со старой маленькой лодкой-карелкой, которая болталась на волнах, желая проявить себя на озере.

– Пойдём со мной, поможете, – приказал дядя Витя. – Вещи тут оставьте.

Подростки вылезли на берег и оглядывались, рассматривая искривлённые сосны.

– Что тут с деревьями? – спросил Сергей. – Везде же прямые, а тут как будто закрутило их что-то.

– Леший баловался, – буркнул мужчина. – Идите вперёд по тропинке, я только пакет для рыбы возьму.

– Связь не ловит, – пожаловался Мирон, пытаясь включить телефон.

– Тут налево, – скомандовал дядя Витя.

– Зачем налево, мы от берега уходим, а вы говорили, что надо самоловки проверить, они же на берегу должны стоять? – Сергей остановился.

– Шагайте! А то пристрелю! – крикнул мужчина, тут подростки заметили, что он направил на них ствол.

– Побежали! – закричал Мирон и ломанул сквозь лес, петляя, как заяц.

За ним помчался Сергей, ожидая получить пулю в спину. Он старался ссутулиться и казаться меньше ростом, подумав, что так в него будет сложнее попасть.

Лесной воздух обжигал лёгкие, а ноги проваливались в упругие зелёные холмики, густо усыпанные зелёной недоспелой черникой. Подростки неслись через остров, словно угорелые, ломая кусты при каждом шаге.

За спиной слышался крик:

– Стойте, я пошутил!

Но они не останавливались.

Черничные кустики мягко пружинили под подошвами, позволяя быстро набирать скорость. В какой-то момент Мирон заметил, как между ягодными зарослями мелькнул кусок потемневшего мха, покрывающего небольшой холмик правильной формы. «Показалось», – пронеслось в голове, и он снова сосредоточился на беге.

Когда голос преследователя окончательно стих, друзья рухнули на землю среди высоких ягодных кустов. Только сейчас, переводя дыхание, они по-настоящему огляделись вокруг. Закатное солнце освещало пологий склон, где каждый бугорок, по которым они только что бежали, оказался аккуратной земляной насыпью. Некоторые были просто заросшими мхом холмиками, другие украшали едва заметные каменные плиты с выцветшими руноподобными знаками.

– Древнее карельское кладбище, – прошептал Мирон, вспоминая уроки краеведения.

На другом берегу стояла деревня, и местные жители хоронили своих предков именно на этом острове среди сосен. Постепенно этот обычай ушёл, а природа взяла своё – песчаная почва медленно поглощала древние захоронения.