Тариф 1822 года, или Поощрение развития промышленности в отношении к благосостоянию государств и особенно России

Каждая эпоха имеет свой отличительный характер, не тот, который придается ей современными страстями и заблуждениями: сей характер есть недуг преходящий, означающий перелом из одного возраста в другой, но не самый характер того возраста. Характером должно назвать только те свойства эпохи, которыми она совершает успехи на поприще образованности и народного благосостояния. Успехи сии передаются залогами дальнейших приобретений из одного поколения в другое и могут служить вехами на пути человечества, стремящегося к цели, назначенной Провидением, к цели усовершенствования. Если нужно с сей точки зрения определить характер эпохи нашей, то мы назовем ее эпохою практического или положительного просвещения, то есть всеобъемлющей промышленности и применения открытий и сил её в пользам общественного и частного благосостояния. На сей стезе встречаются и, с большим идя меньшим успехом, взаимно содействуют усилия правительств и народов. Здесь Россия и Англия, Франция и Пруссия, каждая в кругу, ей соразмерном, равно следуют благотворному движению, как впрочем, ни разнородны существенные стихии их государственного бытия и коренные условия их могущества, благоденствия и славы. Политические грядущие судьбы Европы и образованного мира неизвестны. События приуготовляются людьми, но созревают волею единого Провидения. Может быть таится еще много непредвидимых жребиев в темной урне современной судьбы; может быть еще из недра многих бурь и потрясений должен возникнуть общий порядок; но успехи, совершенные духом предприимчивого трудолюбия, духом промышленности, не погибнут в сшибке страстей и событий. Они останутся навсегда началом новой достопамятной эры в истории общественной гражданственности. Посмотрим не только около себя, нет, слава Богу, у нас примеры не были бы достаточно убедительны и противоположность не озарила бы ярким светом справедливости наших замечаний, обратим наши взоры далее, туда, где раздор междоусобных мнений, где неистовство страстей, безумие необузданных учений в ежедневном состязании играют участью народа и готовы для минутного торжества своих выгод ниспровергнуть общее благоденствие.

Там увидим мы, что в самом противоборстве понятий и упований есть однако же одно единомысленное стремление к пользе положительной, к извлечению из природы всех пособий, кой вверены ею рукою Создателя в достояние человека. Общеполенные открытия следуют одно за другим. Природа преследуема алчным и допытливым умом в последних ущелиях своих, изведана в сокровеннейших свойствах, измерена в глубочайших тайниках. Никогда торжество человека над нею не было запечатлено столь верными и блестящими следами. Прежде ум человеческий присвоивал себе по одному завоеванию в два, три столетия и долго не мог покорить его совершенно господству своему: оно выбивалось из рук его и оставалось без применения и без последствий.

Ныне каждое завоевание ведет непосредственно к другому, Ум входит в права собственности с места и с боя, налагает на нее вооруженную руку и собирает беспрекословную дань. Жатва приобретений служит вместе и удовлетворением насущной потребности, и посевом для будущей жатвы. Вне сферы отвлеченных покушений, все усилия, все соображения натянуты к одной цели, а именно, жизнью искусственною, добытою просвещенными трудами, удвоить, утроить, удесятерить способы жизни естественной, расширить границы времени, уменьшить иждивения и умножить последствия, одним словом довершить дело природы изысканиями ума, которому дан ключ во всем её таинствам, подлежащим нашему ведению. Сколь умозрительные покушения и мудрствования современной деятельности сбивчивы и нередко лживы в своем беспокойном стремлении, столь напротив надежны и плодовиты в последствиях своих опыты, изыскания, имеющие целью пользу ясную и положительную. Провидение как будто хочет показать в сей противоположности то, что человек может исполнить сам собою и то, в чем должен он покорять себя силе, свыше над ним господствующей. Оно напоминает ему, в чем он истинно могуч и проницателен и то, в чем он ограничен и слаб, напоминает, что он определен действовать, но что в одном он сам действующее лицо, а в другом только орудие.

И за то какой ряд чудес открывается пред любопытным взором. Земля оковывается железными колеями; удобство и быстрота сухопутных сообщений не стеснены своенравиями почвы, или изменчивостью непогод. Новым замыслом человек вторично покоряет себе непостоянную и бурную стихию. Освободившись от самовластия ветров, он руководствуется действием, зависящим от собственной воли, мирит две враждебные стихии, или сие же самое действие обращает на сухопутные суда, которые катятся без лошадей, по движению, так сказать, одной мысли. Всеобъемлющее слово таинственного языка скоропостижно передается, и один край Европы молча окликается с другим в часы решительных событий и великих ожиданий. Мало того, что всевластною волею человека поверхность земли исчерчена во всех направлениях, естественных и противоестественных, там, где встречается преграда его стремительному шествию, он врывается в самые недра земли и уготовляет беспрепятственную дорогу запасам своих трудов и предприятиям своей торговли. Дайте срок, дайте капиталов – и потянутся торговые обозы под сводом рек, заслоняющим человеку свод небес с солнцем своим, уже ему ненужным. Быстрота сообщений между отдаленными краями, между одною гемисферою и другою пополняет важное изобретение письменного искусства. Благодаря ему, мы сочувствуем с столетиями, давно павшими в бездну ничтожества, и захватываем мыслью века, еще таящиеся в лоне грядущего. Сим новым изобретением обязаны мы за сближение разноплеменных жителей пространного мира. Промышленность, торговля и современные открытия соединили разбросанные. члены Божьего семейства, которые без них остались бы навсегда чужды друг другу.

Но кроме сих геркулесовских подвигов, сих чудес человеческой предприимчивости, изумляющих нас обилием и объемом последствий своих, сколько еще частных, ежедневных, повсеместных благодеяний, утешающих испытующий взор наблюдателя в ограниченном круге полезного движения. Давно ли гражданская деятельность сосредоточивалась в одних городах, требуя значительных поощрений, стечения благоприятных пособий и многолюдства? Ныне она не укрывается за твердынею городских стен, а разливается по пустыням, по деревням и требует одного законного охранения, одной свободы действия. Там, где деятельный ум промышленника находит на пути своем речку, лес, руду каменного угля, несколько рук, неоплаченных за труд свой щедростью почвы, там и открывается поприще для его полезных подвигов. Промышленность водружает свое благовещающее знамя: под сению его разгарается светильник полезных сведений, образуется общежитие, возникает просвещение, развиваются умственные силы человека и указывается ям цель, достойная их испытаний и стремления. В сем отношении действует она и на самую нравственность общества, признавшего власть её. Напрасны лжеумствования тех, которые порочат промышленность за направление ума человеческого в цели исключительно вещественной, почитая направление сие уважением возвышенного назначения его. Из того, что промышленность имеет всегда готовые возмездия для трудов, в пользу её понесенных, что она не требует от ревнителей самоотвержения бескорыстного, еще не следует, чтобы она была делом одного личного расчета.

Промышленность есть наука преимущественно общественная и человеколюбивая. В ней частная польза есть неотдельное звено пользы общей, рычаг, которым можно действовать на благосостояние народное. Обхватывая всеобъемлющим влиянием своим все ступени общества и непосредственно нижайшие, она, по мере сил своих, возвышает человека, улучшая положение его. Труд есть заветное условие физической и нравственной природы нашей. Владея средством добывать изученным трудом пропитание свое и обеспечивать нужды семейства, человек исполняет предназначение свое и может пользоваться благом жизни. В таком положении он будет в миролюбивом сочувствии с порядком, его окружающим, с законами, ему предписанными. В бедности, в неподвижности, в немощи физической и умственной праздности он не борется с жизнью, а подавлен ею, он не доволен, ропщет, и от ропота готов, при первом случае, перейти в насильству. Нужды и скорби – ненадежные поруки к нравственности. Человеку, в силу законов возвышенной природы его, не довольно, когда ему хорошо: он еще беспрерывно ищет лучшего. В сем непостоянстве хранится за юг и земного усовершенствования его, и бессмертия души. Повинуется ли он благоразумию? Он в стремлении в лучшему не жертвует хорошим, которое уже его, но и не отвергает надежды, ибо умственная природа его есть возрастающая. Промысел одарил и некоторых животных творческою деятельностью, перед которою наша смиряется в изумлении; но деятельность сия не имеет развития и приращения. Поглощенная настоящим, она не носит в себе залога грядущего. Как ни изумительны труды строительного и общежительного бобра, пчелы, созидающей свое прочное и красивое здание, но каковы были труды сии в первые дни творения, таковы и ныне, после многих тысячелетий, таковы будут и до окончания веков. В человеке деятельность есть нравственное побуждение, следовательно и благонамеренное направление её должно непосредственно или косвенно обратиться в пользу и самой нравственности. Заключать иначе было бы клеветать на Провидение. Человек хозяин природы и чем лучше устроивает он свое хозяйство, чем более извлекает он пользы из него, тем вернее исполняет он свое земное предназначение.

Нигде применение сих начал не может быть столь удобно и полезно как в России, Россия во многих отношениях еще новый мир. Он должен быть разработан промышленностью. Обозрите умственным взглядом статистику России: обширность государства, разнообразие климатов, народонаселений, языков, вероисповеданий, нравов, прав, понятий. Вникните в сие не столько соединение, сколько смешение исторической древности с молодостью гражданственною, которая не отпрыск столетнего корня, а свежая в полном цвете прививка к нему. исследуйте неравенство в успехах гражданственности её, так, что одно звание от другого, одна губерния от другой отделены не столько политическими правами и поверстными расстояниями, сколько столетиями в образованности, и скажите потом, легко ли подвести сей мир, сплоченный из противоречий, под один общий закон просвещения? Можно ли требовать от сего держанного великана, мужа и отрока в одно время, полного согласия и единства в проявлении нравственных и умственных сил? Но за то Россия тем доступнее к принятию практического просвещения, которое и скорее водворяется, и зависит более от воли и способов правительства. Нравственное и политическое образование государства не может быть нечаянным событием, выражением одной мысли. Напротив, народное благоденствие, основанное на прямых началах практического просвещения, есть часто ускоренный, но зрелый плод благовременно изданного коммерческого постановления, некоторых прав, законных поощрений, дарованных промышленности и торговле, согласно с истинными потребностями и выгодами народа и казны. В этом отношении правительство может действительно преобразовать бытие государственное в известный срок. Оно может ежегодно поверять счастливые последствия принятых им мер, обозревая обогащающиеся и возникающие города, обстроенные села, пристани, обставленные судами своими и заграничными, пути и рынки, оживленные деятельностью народною. Оно может видеть, как благодеяния довольства разливаются по всем ступеням общежития, как искореняется невежество и как народ мужает и бодрствует в успехах трудолюбия, как утверждается производительная независимость государства, опора и ручательство независимости политической.

Вопрос: такой-то державе не лучше ли быть исключительно земледельческою, другой мануфактурною, третьей торговою? – давно разрешен на деле и принадлежит к пустым умствованиям теории Природа определила лучшие границы сего вопроса, одарив каждое государство особенными ему преимуществами. Ни одно государство не может соединять в себе все роды промышленности, это неоспоримо; но из правила, что безрассудно было бы поставить себе цель пересадить на север, например, отрасль виноделия, или на юг промышленность пеньки и железа, нельзя же вывести заключения, что такому то народу не должно обращаться к промышленности, потому что все предметы обрабатывания не находятся у него под руками. Строгое разделение работ полезно в частной деятельности, но оно несбыточно в применении к народам. Смешно разделить род человеческий на цеха, и из уважении к школьному правилу не позволить одному разряду вмешиваться в ремесло другого, или расставить народы, как роговой оркестр, и осудить каждого, из опасения расстроить общее согласие, брать всегда одну ноту и испускать один звук. Во всяком случае сей вопрос уже никак нейдет к России. В ней есть время и место для всего, определительные, готовые системы ей, благодарение Богу, не по росту. Как ни растягивай их, они её не обхватят. Все с какого-нибудь края, но выдается она из положенной мерки. Земледельческая в одной полосе своей, мануфактурная в другой, торговая по рубежам своим, сухопутным и водяным, опоясывающим пол мира, она стоит лицом на все четыре стороны, сеет и жнет, кует и ткет в обе руки и, сидя у моря, ждет ветра, куда послать свои запасы. К тому же, на всякий случай и повсеместно ратная, во всеоружии с ног до головы, всегда готовая на вызов дерзновенного доказать ему, что, в числе других промышленностей и в застрахование всех прочих, есть у неё из чего выбивать штыки и кому ими действовать. Таковою создал ее в начале Бог, а потом Петр. Так промышленность наша есть также дочь Полтавской битвы и ровесница всем другим отраслям нашей гражданственности и государственной независимости. Довольно и сих прав её на уважение наше. Живоначальное имя Петра сопряжено со всеми успехами нашими на поприщах ратном и мирном. Куда ни пойди в России, везде отыщешь глубокие, путеводительные следы богатырской его ноги, до чего ни дотронешься, нигде еще не остыло впечатление мощной и пламенной руки его.

Не смотря на справедливость сих соображений в общем объеме и на применение их в особенности в России, нельзя не сознаться, что развитие промышленности и охранение её соответственными постановлениями правительства встречают между нами еще много противников. Многие не вполне доверяют пользе, которою охранительная система принесла России, и многие худо понимают эту пользу. Тариф 1822 года, как государственное постановление и начало новой эры в преспеянии России, не всеми еще оценен по истинному своему достоинству.

Многие, видя в нем одно коммерческое учреждение, и следовательно одно стеснение привозной торговли, восстают против него, как против нарушения свободы торговли, проповедуемое во многих книгах, со многих профессорских кафедр и даже иногда исповедуемое всенародно министрами с ораторских амвонов своих, но никогда и нигде не приведенное в действие вполне и неограниченно. Каждый тариф, как-бы ни был он либерален, имеет свои исключения, на которые соседи в праве жаловаться. Ничего нет упрямее предубеждений и полу-ученых понятий: действительность скользит по ним, и не в силах поколебать их. Не место разбирать здесь во всей подробности систему о свободе торговли. Не место доказывать, что она нигде вполне не существовала и существовать не может, равно как и запретительная система. известно, что та и другая нарушаются всегда изъятиями из общих правил и что, следовательно, нет нигде ни совершенной свободы, ни совершенной запретительности. Вес вопрос заключаться может в том: согласно ли с потребностями своего государства правительство разрешает или запрещает ввоз, или отпуск такого-то предмета, или не во вред ли выгодам его насильственно поощряет совершенным запрещением или непомерно высокими пошлинами такую-то отрасль отечественной промышленности, или, напротив, предает ее на погибель, допуская нарушительное совместничество иностранное. Важность сих соображений несомнительна, но тут нет и быть не должно принято в уважение святость той или другой системы, а одно изведание истинного положения способов и промышленности того государства, о коем идет речь. Сие положение изменяется обстоятельствами и временем: та отрасль, которая в известной эпохе требовала охранительного запрещения, может после допустить разрешение и наоборот.

Не входя в подробное исследование различных торговых систем, изменявших по временам ход промышленности и торговли в России, можно заметить с достоверностью, что еще со времен Императрицы Екатерины II начали усиливаться у нас меры запретительной или охранительной системы.

Позднее же две противоположные крайности: временное введение строгой континентальной системы и правила так называемой системы свободной торговли, провозглашенные тарифом 1819 года, не могут быть приняты в соображение при исследовании помянутого вопроса: та и другая мера была случайною и неизбежною данью обстоятельствам.

Внешняя политика, а не внутренняя польза государства, была в обеих эпохах побудительною виновницею предпринятых мер. В первой железная власть Наполеона тяготела над Европою. России нужно было, до вступления в решительную борьбу, выгадать несколько времени, и дальновидною уступчивостью отсрочить час битвы, Во второй умы, народы, правительства, выгоды общие и частные, долго сжатые и скованные, или действовавшие не по собственному произволу и не для пользы, а всегда в силу закона необходимости, – вдруг свергли иго, на них лежавшее. Европа праздновала свое примирение и свободу. Тариф 1819 года был памятником торжества сего и плодом трактатов, вследствие того возникших. Он был род жертвоприношения на алтарь мира, действие великодушного самоотвержения со стороны России. Она не только не требовала возмездия за подвиг общего спасения, но даже отказывалась от принадлежащей ей доли в дележе общих выгод, на которую события и решительное участие её в оных давали ей неоспоримое право. Но празднующим дням нужно было постановить предел. Иначе Россия слишком дорого заплатила бы за торжество свое, и пришлось бы ей жалеть о времени континентальной системы. Упадок наших мануфактур, общее оцепенение народной деятельности, непомерное наводнение наших рынков иностранными изделиями, которые более задерживали, нежели оживляли ход самой торговли, а между тем возникающее вредное противодействие за границею, стесняющее сбыт наших произведений, побудило правительство обратить заботливое внимание на истинные потребности государства.

Сии соображения дали жизнь тарифу 1822 года. Сей нечаянный перелом из одной системы в другую изумил и испугал многих. Умы, порабощенные еще свежим впечатлением, затвердившие со слуха известное правило поборников свободной торговли: дайте волю и дайте дорогу (laissez faire et laissez passer), завопили громогласно. Плаченные пророчества угрожали России неминуемым и скорым разорением. Тариф сей – смертный приговор торговле нашей, говорили они: иностранцы не станут покупать произведения наши, потому что лишены средств продавать нам свои! Они нас не будут пускать к себе, отплачивая нам за отказ в гостеприимстве. Как будто торговля дело вежливости и народы считаются визитами! Как будто не один закон выгоды определяет торговые сношения!

Высокая пошлина не столько побуждение к собственному производству, сколько соблазн к тайному провозу, – продолжали они. Казна лишится таможенного дохода и принуждена будет прибегнуть к усилению налогов, чтобы прикрыть недоимки! Отстранение совместничества иностранцев поразит неподвижностию успехи нашей мануфактурной и ремесленной промышленности! Последствием того будет монополия в пользу нескольких капитальных мануфактуристов, во вред потребителям, во вред различным отраслям сельского хозяйства, всем выгодам помещиков и вообще всему народному благосостоянию! Таковы были общие вопли.

Положим еще, что подобные предвещания могли встретить тариф при его появлении. Одно правительство имеет средство объять общие выгоды и, изведав свойства и потребности их, вывести заранее полное о них заключение, и на нем основать свои меры. Частные мнения, односторонние взгляды, при всем беспристрастии соображений, не могут ясно судить до времени и до удостоверения опыта. Но не странно ли слышать еще и ныне от многих те же толки и те же задним числом пророчества? Тариф уже выдержал двенадцатилетнее испытание. Сии годы не все были годами мира и благоприятных обстоятельств.

В 1824 году было наводнение в Петербурге: снисходя к потерям, понесенным купечеством при этом бедствии, правительство уступило одних пошлин около четырех миллионов рублей.

В 1826 и 1827 годах война с Персиею прекратила торговлю на Каспийском море и во всем Закавказском крае.

Война с Турциею в 1828 и 1829 годах имела тоже действие на торговлю по морям Черному и Азовскому и в Бессарабии.

В 1829, 1830 и 1831 годах холера держала Россию в осаде, свирепствуя во многих её областях. Вторжение подобного неприятеля и долгое пребывание его в недрах империи должны были иметь пагубное и повсеместное влияние на обороты торговли, как внутренней, так и внешней.

В 1831 и 1832 годах восстание Полыми, война с нею и беспокойства в западных губерниях задержали в тех местах все торговые дела.

Наконец в 1833 году неурожай во многих губерниях России превратил отпуск хлеба за границу. Сие вредное действие на одну из главнейших отраслей отпускной торговли вашей должно было иметь неблагоприятное отражение и на все другие, а равно и на требование иностранных товаров.

Между тем и Европа в продолжение сего периода подвергнута была различным потрясениям, которые более или менее отзывались и в движениях общей торговли. Европейский мир не был нарушен повсеместным восстанием к оружию, но сохранение вооруженного мира отвлекает внимание правительства и капиталы от пользы промышленности и торговли, Мятежи, междоусобия, ниспровержение династий и восшествие других, с изменением в правилах государственных, с переменою политических союзов и симпатий, отторжение областей от метропольных держав своих, несколько политических тяжб, долговременно ожидающих решения, все сии обстоятельства, действуя на движения фондов, на предприятия частных людей, на общую доверенность и безопасность, коих требует торговля, не могли не иметь хотя издалека и косвенно влияния и на торговые судьбы России.

Не смотря на то, Россия, пораженная в разных концах своих бедствиями, ее настигшими, Россия воюющая, Россия, опустошаемая заразою, Россия, расторгнутая в исполинском единодержавии своем временным от общего порядка отпадением многих областей своих, Россия, Провидением поставленная стражем Европейских выгод, и, следовательно, всегда готовая державною силою уравновесить волнующиеся судьбы её, Россия, под сенью охранительной системы тарифа своего, подвигалась безостановочно в возрастающем стремлении своем на стезе государственного благосостояния. Промышленность и торговля выдержали опыт сих годин пожертвований, кровавой борьбы и внешних забот. Заключения сии не гадательные. не умозрительные: они очевидны и осязательны. Фабрики наши и ремесла умножаются: успехи их были представлены на всенародный суд на трех выставках. Отпускная торговля наша усиливается, и, следовательно, приносит пользу земледелию и сельскому хозяйству. Привозная возрастает, и, что достойно замечания и поощрения, особенно в таких предметах, кой необходимы для наших фабрик. Следовательно, здесь соединяется совокупная выгода сохранения взаимства в отношении к заграничной торговле и покровительства народной промышленности, в чем заключается главная тайна всякого благонамеренного тарифа. Таможенные доходы значительно возрастают; следовательно, казна обогащается и двоякое назначение тарифа, как закона поощрительного для промышленности и закона финансового, вполне достигнута. Вексельные и денежные курсы не только удерживаются, но удовлетворительным образом улучшаются. Все эти результаты на лицо. Это не отвлеченные истины, а цифры, а факты, доступные понятию и поверке каждого. Правительство не скрывает их в тайнах кабинета: они обнародываются в достоверных документах. Виды торговли, отчет кредитных установлений, Коммерческая газета передают их во всеобщее сведение. Гласность действий – лучшая порука их несомнительности.

Теперь, чтобы вывесть полное заключение из всего сказанного выше, пересмотрим кратким обозрением действия внешней торговли с 1824 по 1834 год, для доказательства, что за удовлетворительные сии итоги мы обязаны системе, которой правительство постоянно следовало в течение десяти лет, сравним их с предыдущим десятилетием. Не забудем притом, что сие предыдущее десятилетие было точно периодом мира и благоприятной тишины. После того рассмотрим поверхностно, как система сия действовала на таможенное управление и вообще споспешествовала государственному благоустройству. В деле государственного управления никакая часть оного не может оставаться совершенно отдельною: улучшения в одной благоприятствуют всем другим; особенно же, когда сия часть, подобно таможенной, сосредоточивает в себе столько разнородных выгод, выгод частных и казны, внутренних и внешних, вещественных и чисто нравственных, настоящих и будущих.