Несколько слов на замечания г. Арцыбашева, перепечатанные в 19 и 20 нумерах «Московского вестника» 1828 года

Читая замечания г. Арцыбашева на Историю Российского государства, присланные в Москву из Цивильска, я тотчас вспомнил следующие строки незабвенного Карамзина, из его «Писем русского путешественника»: «Слава, – говорит он, – подобно розе любви, имеет свое терние, свои обманы и муки. Многие ли бывали ею счастливы? Первый звук ее возбуждает гидру зависти и злословия, которые будут шипеть за вами до гробовой доски и на самую могилу вашу еще излиют яд свой!» – Так думал молодой мудрец посреди Виндзорского парка, и событие оправдало истину слов его. Карамзин уже во гробе. Словесность наша осиротела в полном значении слова: ибо мы лишились учителя в усовершенствовании отечественного языка. Она осиротела: ибо мы лишились писателя, оживлявшего наше умственное бытие прелестию и вместе силою слога своего, вливавшего в сердца наши надежду, что и под небом хладного севера могут благоухать цветы воображения, что для деятельности ума нигде нет преграды. Она осиротела: ибо мы лишились писателя-патриота: двенадцать лет в безмолвии кабинета открывавшего и разбиравшего свидетельства о нашей древней славе, о нашем древнем гражданском существовании. Но Карамзин едва сошел с земного поприща, и уже некоторые из братии, земляков его, посягают затмить славу его, умалить его заслуги[1]. Но великие подвиги вне времени, а потому и памятники их неприступны для ржавщины: и тля и червь гибнут в атмосфере, окружающей прах незабвенного по таланту и добродетели[2].

Кто же такой г. Арцыбашев? известен ли он чем-либо в кругу литераторов? мне он известен только по критическим выходкам на Историю Российского государства, помещенным в «Казанском Вестнике», а ныне вторично печатаемым и в «Московском», и по «Приступу к повести о русских», изданному еще в 1811 году[3]. Что же это за приступ к повести о русских? книжечка, составленная 1-е) из показания немногих книг, означенных в сокращении, на которые автор ссылается; 2-е) из собственного Приступа к повести о русских, состоящего из одной главы[4] с длинным содержанием; 3-е) из примечаний и объяснений на сию одну главу; 4-е) из прибавления к самым примечаниям и к самой главе, первой и последней; 5-е) из прибавления к рассуждению знатока несколько своих умствований, как ни мало надежны они. Здесь автор (по собственному сознанию его на странице 202) бродит во тьме, и слабый луч света сквозь самую узкую расщелину мелькающий, заставляет уже его собою пользоваться[5]. Но вы подумаете, что тем уже и кончилась эта книжечка? Нет. Еще есть прибавление без всякого означения, с тою только разницею, что первое из непоименованных прибавлений отмечено толстою типографскою чертою, а другое тоненькою черточкою; в заключении по обычаю поставлено: конец.

Из выписанного нами оглавления сочиненной г. Арцыбашевым книги, можно уже догадаться и о слоге и о логике и о степени учености цивильского автора; но для любопытного читателя выпишем из первой страницы вступления[6] к приступу повести о русских: «Чуди, словени, мери, веси, кривичи, народы, положившие основание к политическому соединению целой части света, заслуживают бессмертие в его летописях, хотя имя славных пришельцев, почтенное теперь во всех образованных краях вселенной, их поглотило. Сперва край словенский, от прибывших в него русских получил название Русские земли, потом мало-помалу перешло оно на всех его товарищей и – родилась Россия». – Вот и слог цивильского историка. Мы не дозволим себе оценять его, а только скажем откровенно, что в последних словах: мало-помалу перешло оно на всех его товарищей, никак не могли понять смысла. Этою выпискою мы уже очень, очень познакомили со слогом г. Арцыбашева; познакомим же и самыми замечаниями его на Историю государства Российского. – Тогда-то г. Николай Арцыбашев безусловно будет известен всем и каждому, кто знает Николая Карамзина;[7] но кто не знает Николая Карамзина как гражданина и как писателя, которого История достойна русского народа! Итак, приступим к замечаниям г. Арцыбашева.

С чего, вы думаете, начинает цивильский историк в своих замечаниях? С русской грамматики. Это обыкновенный приступ наших грамотных критиков. Г. Арцыбашев, живя 25 лет отшельником (смотри «Московский Вестник»), вздумал преподавать грамматику времен Тредьяковского, по которой не приходится сказать: История государства Российского. В наше время и пишут и говорят: История российская или История России, а не История об России; История философских систем, а не История о философских системах: сего нельзя отнести ни к английскому, ни к французскому языкам: ибо англичане и французы в падежах не изменяют окончаний; но так же, как и г. Арцыбашев по своей грамматике выучился прибавлять частицу о, англичане прибавляют of, а французы del, de; италианцы del, di; далее – повествование и история, вопреки г. Арцыбашеву, не значат одно и то же, и г. Арцыбашеву не худо было бы прежде вникнуть самому в значение этих слов:[8] Г. Арцыбашев говорит: расположение (Истории Р‹оссийского› Г‹осударства›) занято, кажется, от Юма[9]. При сих словах выставил титул книги: The history of England etc. И потом продолжает так: она, т. е. История Юма, разделена также на главы, пред началом коих выставлены также перечни и пр. Что расположение Истории Рос‹сийского› гос‹ударства› занято от Юма, в том сомневается сам цивильский автор; ибо ему только кажется, а сие кажется заставляет терять доверие к словам г. Арцыбашева. Притом кто кроме г. Арцыбашева может так рассуждать? История Юма разделена также на главы, пред началом коих выставлены также перечни; след., расположение Истории Карамзина занято у Юма. Это у людей ученых называется: baculus in angulo, ergo pluit[10]. По этому следовало бы заключить, что расположение единственной главы приступа к повести о русских г. Арцыбашев заимствовал у Юма; ибо пред началом сей единственной главы также выставлен перечень.

Г. Арцыбашев охуждает также и слог историографа, который всеми почитается образцовым. Он охуждает слог сей за то, что он не сух. Но должен ли исторический слог быть сухим? Говоря душе человеческой, историк должен трогать все ее струны, и слог его должен быть гибким, разнообразным, как душа человеческая. Посему-то и историку вменяется в достоинство и приятность, и движение, и сила красноречия; в чем Карамзин превзошел всех современных русских писателей. Г. Арцыбашев говорит, что у Карамзина множество слов напыщенных, и приводит в доказательство I. 21, где сказано: «Ни легионы римские, почти всегда обращаемые в бегство; ни великая стена Анастасиева, сооруженная для защиты Царя-Града от варваров, не могли удерживать славян, храбрых и жестоких. Империя с трепетом и стыдом видела знамя Константиново в руках их и проч.» – Неужели слова, проникающие прямо в глубину души русской, могут назваться напыщенными?[11]

‹…›

Но положим перо и будем утешаться тем[12], что совесть наша не укорит нас в неуважении к праху знаменитого из наших сограждан. Так! Мы умеем отдавать всю справедливость бессмертным заслугам Карамзина. Память его должна быть священна для нас не потому только, что он возвысил язык наш до степени образованных европейских языков, но потому наиболее, что он один не только собрал все то, что относится до материалов отечественной истории, но и написал Историю, поставившую его, по словам иностранных рецензентов, наряду с славнейшими историками древних и позднейших времен. В сей истории каждая страница возбуждает в нас любовь к своему отечеству, развивает национальную гордость, без которой нет общественного духа, а следовательно, нет и общественной силы, свойственной только высшей степени гражданственности. Итак, заслуги Карамзина драгоценны и для отечества и для каждого благомыслящего гражданина. В последнем и превосходном его творении мы поучаемся дорожить собственною своею честию, своею славою. В доказательство ума, искусства и изящества слога незабвенного историографа довольно напомнить читателям его рассказ о падении Псковской и Новгородской республики, о переговорах касательно присоединения оных республик к Царству Русскому, о Флорентийском соборе – это редкие образцы глубокомыслия, точности в словах, ясности изложения, благородной простоты и вместе красивости в историческом слоге. Это зеркало, в котором со всею правильностию отражается народный дух. Карамзин оставил отчизне своей залог, которым оно может и должно гордиться; он сделал все, что только мог сделать человек с гением. Если некоторые исторические доводы и ускользнули от его внимания, то не лучше ли по совести поставить на вид сии доводы, последуя примеру самого Карамзина, т. е. не расточая никаких язвительных и грубых выходок? ‹…›

1

Нет, слава Карамзина неприкосновенна: до тех пор как будут уметь говорить по-русски, имя его будет произносимо с достодолжным почтением. – Не думаю даже, чтобы при жизни его зависть внушала кому-нибудь нападения на него. – Как будто бы нельзя иметь, положим, несправедливого мнения без умысла! В чем согласились люди безусловно? Гете, например, одни превозносят до небес в Германии и России, другие низвергают в преисподняя, впрочем, без всякой зависти. Терпимость! Терпимость! Когда ты воцаришься в литературном мире? (Прим. М. П. Погодина.)

2

О чем же беспокоитесь вы, М‹илостивый› Г‹осударь›? (Прим. М. П. Погодина.)

3

Это вам, М‹илостивый› Г‹осударь›, прочим г. Арцыбашев известен своими рассуждениями о свойствах царя Иоанна Васильевича Грозного, о степени доверия сочинению князя Курбского, – историческими своими отрывками: два съезда князей, Изяслав II, уничижение Киева, Игорь, Дмитрий Донской, Ярослав, взятие Казани. – Приступ к повести о русских издан уже семнадцать лет тому назад.

4

Как ниже увидим, г. Арцыбашев винит историографа и за то, что он историю разделил на главы, а г. Арцыбашев приступ свой разделил на одну только главу: это не безделица! (Прим. П. А. Вяземского.)

5

Это собственные слова г. Арцыбашева и мы выписываем их как редкий образчик напыщенного слога, в котором он укоряет историографа. (Прим. П. А. Вяземского.)

6

Я опустил: самый приступ г. Арцыбашева к истории, кроме многих прибавлений, имеет еще вступление; вот как он многоглаголив даже при приступе к повести, которой и доселе нет! (Прим. П. А. Вяземского.)

7

Как жаль, что добродетельный Карамзин не внушил духа кротости в своих почитателей! Насмешками ничего не доказывается. (Прим. М. П. Погодина.)

8

История, слово иностранное, которому у нас не придается никакого определенного значения, не может собственно управлять падежом, а еще менее предлогом с падежом, – но первое управление освятилось давним употреблением. (Прим. М. П. Погодина.)

9

И в этом не прав г-н Арцыбашев, – я согласен. (Прим. М. П. Погодина.)

10

посох в углу, следовательно, идет дождь (лат.).

11

В мнении о слоге, говоря вообще, я совершенно не согласен с г. Арцыбашевым. – Впрочем, о слоге историческом Карамзина до сих пор еще, к стыду нашей литературы, ничего не сказано решительного, основательного; одни безотчетные восклицания, общие места. – Вот что должно было быть убийственно для великого писателя – холодное равнодушие, невежественная похвала. – Русские писатели не любят как-то принимать участия в общем деле: всякий сидит себе дома и начинает писать, когда дело дойдет лично до него. Так, например, вышла История Г‹осударства› Р‹оссийского›; ни один русский профессор красноречия не сказал своего мнения о ее слоге: пошла в оборот странная мысль о словенском языке и опровержение ее. О, знатоки его не выступили на сцену, не сказали, кто прав, кто виноват. (Прим. М. П. Погодина.)

12

С искренним удовольствием повторяю все нижеписанное до примечания, кроме тех слов, которые я означил курсивом. (Прим. М. П. Погодина.)