Лунная Моль и другие рассказы

Александр Фет Переводчик

Yvonne Less Дизайнер обложки

© Джек Вэнс, 2019

© Александр Фет, перевод, 2019

© Yvonne Less, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4490-5150-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Новый Первоизбранник

Музыка, карнавальные огни, шорох обуви, скользящей по навощенному дубовому паркету, ароматы духóв, приглушенные разговоры и смех…

Артур Кэйвершем находился в Бостоне двадцатого века. Чувствуя, как ветерок обдувает кожу, он обнаружил, что красуется в чем мать родила.

Праздновали светский дебют Дженис Пажé: вокруг расхаживали три сотни гостей в строгих костюмах и вечерних платьях.

Сначала Артур не ощущал никаких эмоций, кроме неопределенного замешательства. Его присутствие на вечеринке казалось результатом какой-то логической последовательности событий, но память затуманилась – он не мог найти никакого объяснения происходящему.

Он стоял поодаль от компании молодых холостяков, лицом к красной с золотом каллиопе, возле которой расположились оркестранты. Справа лакеи, наряженные клоунами, суетились вокруг буфета, пуншевой чаши и тележек с шампанским; слева, за распахнутыми откидными шторами циркового шатра, виднелся сад, озаренный гирляндами цветных лампочек – красных, зеленых, желтых, синих; еще дальше Кэйвершем заметил карусель.

Почему он здесь оказался? Он не помнил никакой причины, никакого намерения… Выдалась теплая ночь. Артур подумал, что другие гости, в костюмах-тройках, должны были изрядно потеть… Какая-то идея копошилась в уме, напрашивалась, дразнила… Во всем, что он видел, был некий немаловажный аспект. Но мысль упорно пряталась в подсознании, оставаясь раздражающе неуловимой.

Артур заметил, что ближайшие молодые люди начали потихоньку отступать от него. Послышались смешки, изумленные возгласы. Пританцовывая, мимо проходила девушка, державшая под руку своего спутника; она испуганно пискнула, отвела глаза, покраснела и прыснула от смеха.

Что-то было не так. И мужчин, и женщин очевидно удивляло и смущало его обнаженное тело. Навязчиво ускользающая мысль почти сформировалась у него в голове. Нужно было что-то сделать. Нарушение табу, провоцировавших столь интенсивную реакцию, грозило неприятными последствиями – это он уже понимал. У него не было одежды, ему следовало добыть одежду.

Кэйвершем присмотрелся к наблюдавшим за ним молодым людям; одни явно веселились, другие взирали на него с отвращением, третьи испытывали любопытство. Он обратился к одному из последних: «Где я мог бы найти какую-нибудь одежду?»

Юноша пожал плечами: «А где вы ее оставили?»

Под шатер зашли два тяжеловесных субъекта в темно-синей униформе; Артур Кэйвершем заметил их краем глаза – его умственные процессы лихорадочно ускорились.

Молодой человек, ответивший вопросом на вопрос, по всей видимости был типичным представителем окружающей публики. Какого рода просьба показалась бы ему осмысленной? Так же, как любого другого, его можно было побудить к действию, затронув правильно выбранную струну. Что заставило бы его оказать помощь?

Симпатия?

Угрозы?

Возможность извлечь преимущество или прибыль?

Кэйвершем отверг все эти допущения. Нарушив табу, он тем самым не мог претендовать на симпатию. Угроза не повлекла бы за собой ничего, кроме презрения, и он не мог предложить никакой прибыли и никакого преимущества. Стимуляция должна была быть не столь прямолинейной… Артуру пришло в голову, что молодые люди, как правило, объединялись под эгидой тайных сообществ. Такая тенденция почти неизбежно наблюдалась в рамках тысяч культур, изучению каковых Кэйвершем посвятил немало времени. Притоны «только для своих», наркотические культы, преступные организации, общества сексуальной инициации – каковы бы ни были их наименования, всем этим явлениям были свойственны почти одинаковые внешние признаки: болезненный обряд посвящения, тайные знаки или пароли, единые для всех посвященных правила поведения, клятвенное обязательство служить интересам группы. Если молодой человек был членом такой ассоциации, он мог отреагировать на призыв к взаимопомощи в духе этой ассоциации.

«Я знаю, что нарушил табу – братство поставило меня в неудобное положение, – сказал Артур Кэйвершем. – Во имя братства, найдите мне какую-нибудь подходящую одежду!»

Молодой человек удивленно уставился на него, отступил на шаг: «Братство? Вы имеете в виду студенческое братство?» На него снизошло озарение: «Они решили подшутить над новичком?» Юноша расхохотался: «Если так, на этот раз они хватили через край!»

«Да, – подтвердил Артур Кэйвершем, – студенческое братство».

«Идите за мной, – молодой человек поманил его. – И поспешите – служители закона тут как тут. Проберемся под каймой навеса. Я одолжу вам пальто – вернетесь домой, потом отдадите как-нибудь».

Двое в униформе потихоньку лавировали среди танцующих и уже приближались. Молодой человек приподнял нижний край шатра – Артур пригнулся и проскользнул наружу, его приятель последовал за ним. Гирлянды лампочек отбрасывали разноцветные мутные тени; они пробежали вдвоем к небольшой будке у входа в шатер, ярко размалеванной в красную и белую полоску.

«Прячьтесь здесь и не показывайтесь! – посоветовал молодой человек. – Я пойду возьму в гардеробе свое пальто».

«Превосходно!» – отозвался Кэйвершем.

Юноша колебался: «Вы из какого братства? Где вы учитесь?»

Кэйвершем отчаянно искал подходящий ответ. Память подсказывала ему единственный факт: «Я живу в Бостоне».

«То есть вы из Бостонского университета? Из Массачусетского технологического? Или из Гарварда?»

«Из Гарварда».

«А! – молодой человек кивнул. – Я сам не здешний, из Университета Вашингтона и Ли. Где клуб вашего братства?»

«Об этом нельзя говорить».

«О! – молодой человек был удивлен, но вполне удовлетворен таким ответом. – Что ж, подождите минутку…»

Бервальд Халфорн остановился, почти оцепенев от усталости и отчаяния. Несколько человек – все, что осталось от взвода – опустились на землю вокруг него; все они смотрели назад – туда, где ночной горизонт тлел и полыхал огненным заревом. Горели селения, пылали, как факелы, фермерские усадьбы с остроконечными деревянными крышами – бранды с горы Медальон упивались человеческой кровью.

Пульсирующая дробь далекого барабана коснулась кожи Бервальда – едва слышный, но заставляющий воздух вибрировать звук: «тррамм-тррамм-тррамм»… Ближе послышался испуганный, хриплый человеческий крик, а вслед за ним – торжествующие нечеловеческие возгласы убийц. Бранды – высокие, черные – походили на людей, но не были людьми. Их глаза светились, как красные стеклянные лампы, у них были ярко-белые зубы, и сегодня ночью они, судя по всему, вознамерились истребить всех людей на планете.

«Ложись!» – прошипел Каноу, правый щитоносец. Бервальд пригнулся к земле. На фоне пылающего неба маршировала вперевалку колонна воинов-брандов – они явно ничего и никого не боялись.

Бервальд неожиданно произнес: «Нас тринадцать человек. Драться один на один с этими исчадиями ада бесполезно, их слишком много. Сегодня ночью они спустились с горы всем полчищем. Скорее всего, у них в улье почти никого не осталось. Что мы потеряем, если пойдем и спалим до тла улей брандов? Только свои жизни, а чего они теперь стóят?»

«Жизням нашим грош цена, – отозвался Каноу. – Пойдем, тут нечего ждать!»

«Пусть наша месть будет ужасна! – прорычал Броктан, левый щитоносец. – Пусть утром бранды найдут только белый пепел на месте родного улья…»

Впереди громоздилась гора Медальон; овальный улей ютился в долине Пангборн. В низовьях долины Бервальд разделил взвод на два отряда и назначил Каноу предводителем второго: «Будем подниматься украдкой в двадцати метрах друг от друга. Если кто-нибудь спугнет бранда, другие смогут напасть на дьявола сзади и прикончить его, пока он не начнет вопить на всю долину. Все понятно?»

«Понятно».

«Тогда вперед, к улью!»

В долине воняло чем-то вроде прокисшей сырой кожи. Со стороны улья доносилось приглушенное позвякивание. Мягкую почву покрывал ползучий мох: осторожные шаги не производили ни звука. Низко пригнувшись, Бервальд замечал силуэты своих бойцов на фоне неба – здесь небо было иссиня-черным с фиолетовой каймой. Гневное зарево горящей Эчевасы скрылось на юге, за отрогом горы.

Звук! Бервальд зашипел – бойцы замерли в ожидании. Приближались глухие тяжелые шаги – и тут же раздался яростный тревожный вопль.

«Убейте! Убейте эту тварь!» – заорал Бервальд.

Бранд размахивал дубиной, как косой – одним стремительным ударом он приподнял человека в воздух и, продолжая движение по инерции, пронес его по дуге вокруг себя. Бервальд подскочил ближе и рубанул саблей с размаха; он почувствовал, как разошлись под лезвием сухожилия, как хлынула горячая, пахучая кровь бранда.

Ритмичное позвякивание, доносившееся со стороны улья, прекратилось; в ночном воздухе разнеслись крики брандов.

«Вперед! – отдуваясь, приказал Бервальд. – Готовьте трут и кремни, поджигайте улей. Жгите их, жгите!»

Уже на скрываясь, он побежал вверх, к темневшему впереди куполу. Навстречу, пища и подвывая, высыпали бранды-недоросли, и с ними генетрисы – семиметровые чудовища, ползущие на четвереньках, кряхтящие и щелкающие зубами.

«Убивайте! – кричал Бервальд Халфорн. – Убивайте их! Жгите, жгите все вокруг!»

Бросившись к стене улья, Бервальд пригнулся, выбил искру на трут, раздул огонек. Тряпка, пропитанная селитрой, вспыхнула. Бервальд подбросил ее к основанию стены, добавил к огню соломы. Стена, сплетенная из тростника и вицы, задымилась и стала потрескивать.

Бервальд вскочил – на него налетела орда брандов-детенышей. Сабля поднималась и опускалась – неспособные противостоять его ярости, недоросли падали, разрубленные пополам. Втроем подползали, испуская отвратительную вонь и волоча по земле раздувшиеся животы, огромные генетрисы брандов.

«Гасите огонь! – вопила первая. – Гасите! Внутри Великая Мать – она обременена, она не может двигаться… Пожар! Горе, разрушение!» Генетрисы взвыли хором: «Где наши могучие воины? Где они?»

Послышалась дробь тугих кожаных барабанов: «тррамм-тррамм-тррамм»! Вверх по долине разносилось эхо хриплых голосов брандов.

Бервальд отступил от жаркого пламени. Подскочив к ползущей генетрисе, он отсек ей голову и отскочил назад… Где его люди? «Каноу! – позвал он. – Лайда! Тейят! Дьорг! Броктан!»

Вытянув шею, он заметил мерцание других огней. «Убивайте ползучих маток!» Подскочив к еще одной генетрисе, он стал рубить и резать: генетриса охнула, застонала и упала набок.

Голоса брандов приобрели тревожный оттенок; торжествующая барабанная дробь смолкла, ее сменила глухая дробь поспешно приближающихся шагов.

За спиной Бервальда улей горел, распространяя радующий сердце жар. Изнутри, из-под охваченного огнем купола, доносился пронзительный, причитающий вопль нестерпимой боли.

В отсветах пляшущего пламени он увидел наступающих воинов-брандов. Их глаза горели, как тлеющие угли, зубы сверкали, как белые искры. Они шли вперед, размахивая дубинами – и Бервальд схватил покрепче рукоять сабли. Он был слишком горд, чтобы бежать.

Приземлившись на аэродровнях, Сейстан сидел несколько минут, разглядывая мертвый город Терлатч: стену из кирпича-сырца тридцатиметровой высоты, пыльный портал и остатки провалившихся крыш над парапетами. За городом – вблизи и вдали, до самого горизонта, где в розовых лучах солнц-близнецов, Мига и Пага, виднелась дымчатая гряда Альтилюнских гор – всюду простиралась пустыня.

Производя разведку с воздуха, он не заметил признаков жизни – и не ожидал их заметить, так как город был заброшен уже тысячу лет тому назад. Возможно, несколько песчаных аспидов грелись на раскаленной площади древнего базара; возможно, несколько леобаров притаились в трещинах полуразвалившейся кладки. Так или иначе, появление человека должно было стать полной неожиданностью для опустевших улиц вымершего города.

Спрыгнув с аэродровней, Сейстан направился к порталу, прошел под аркой и остановился, с любопытством глядя по сторонам. В лишенном влаги воздухе кирпичные здания могли простоять еще много тысяч лет. Ветер сгладил и закруглил углы, стекла лопнули от резких перепадов между дневной жарой и ночным холодом, в проходах накопились кучи песка.

От портала расходились три улицы; Сейстан не видел ничего, что позволило бы с уверенностью выбрать одну из них. Все улицы были пыльными и узкими, каждая поворачивала, скрываясь из виду уже в ста метрах от него.

Сейстан задумчиво погладил подбородок. Где-то в городе скрывался окованный бронзой сундук, содержавший пергамент с гербовой печатью – изображением короны и щита. Согласно традиции, этим документом был создан прецедент, освобождавший владельца феода от энергетического налога. Сеньор Сейстана, Глэй, сослался на этот пергамент в оправдание своей задолженности, но от него потребовали доказательств существования такого документа. Теперь Глэй томился в темнице, будучи задержан по обвинению в мятеже, и завтра утром его должны были приколотить гвоздями к днищу аэродровней и отправить дрейфовать по ветру на запад – если Сейстан не вернется с пергаментом.

Сейстан считал, что по прошествии тысячи лет оснований для оптимизма почти не оставалось. Тем не менее, лорд Глэй был справедливым человеком, и Сейстан намеревался не оставить камня на камне в поисках пергамента… Если сундук существовал, надо полагать, он хранился в городском Легалионе, в Мечети, в Зале Реликтов или, возможно, в Казначейской Палате. Все эти здания следовало обыскать, затрачивая не больше двух часов на каждое – пока не померкнул розовый свет солнц-близнецов.

Сейстан выбрал центральную улицу только потому, что она была посередине, и вскоре вышел на площадь, в конце которой возвышался Легалион – зал регистрации записей и актов. Перед фасадом этого сооружения Сейстан задержался: внутри ожидала угрожающая полутьма. Но ничто не нарушало тишину пыльного пространства, кроме вздохов и шепота сухого ветра. Сейстан вступил внутрь.

Огромный зал пустовал. Стены были разрисованы красными и синими фресками – краски остались свежими, как если бы художник закончил работу вчера. На каждой стене размещались по шесть изображений – в верхнем ряду демонстрировались различные преступления, а в нижнем – соответствующие наказания.

Сейстан прошел через зал в помещения, находившиеся дальше – и не нашел ничего, кроме пыли и воздуха, пахнущего пылью. Он отважился спуститься в подземелье, едва освещенное узкими световыми колодцами. Там было много мусора и обломков, но окованного бронзой сундука не было.

Поднявшись, Сейстан вышел под открытое небо, пересек площадь и прошел под массивным архитравом в Мечеть. В пустом конфирматории Провозвестника было чисто – непрерывный сильный сквозняк, приносивший пыль и песок, тут же выметал их наружу. В низком потолке зияли тысячи отверстий – каждое соединяло конфирматорий с изолированной каменной ячейкой, что позволяло благочестивым прихожанам советоваться с проходившим внизу Провозвестником, не нарушая молитвенный покой других верующих. В центре павильона находился круглый колодец, закрытый толстым стеклянным диском. На дне колодца покоился окованный бронзой сундук. Окрыленный надеждой, Сейстан поспешно спустился по винтовой лестнице в подземное хранилище.

В сундуке, однако, оказались только драгоценности – тиара древней королевы, нагрудные веллопы Гонвандской гвардии, а также огромный шар, наполовину изумрудный, наполовину рубиновый – в древности его катали по площади, отмечая окончание года.

Сейстан оставил все эти вещи в сундуке. На планете мертвых городов такие реликвии не имели никакой ценности – тем более, что синтетические самоцветы были гораздо ярче и прозрачнее.

Покинув Мечеть, он взглянул на небо. Солнца-близнецы уже миновали зенит – два пылающих розовых шара заметно склонялись к западному горизонту. Сейстан колебался. Нахмурившись и часто моргая, он обозревал раскаленные кирпичные стены: вполне возможно, что и сундук, и пергамент – так же, как многое другое из того, что рассказывали о вымершем Терлатче – были не более чем выдумками создателей легенд.

По площади пронесся пыльный вихрь – Сейстан поперхнулся, прокашлялся и сплюнул; в иссохшем горле и на языке остался едкий привкус. В стене неподалеку темнела ниша древнего фонтана; Сейстан заглянул в нее с безнадежным вожделением, но на мертвых улицах испарилось даже воспоминание о воде.

Он снова прокашлялся и сплюнул, после чего направился в другой район города, к Залу Реликтов.

Пройдя между рядами квадратных столбов из кирпича-сырца, Сейстан углубился в просторный полутемный неф. Розовые лучи пробивались сквозь трещины и проломы крыши; он чувствовал себя, как мошка, потерявшаяся в лабиринте бликов и теней. Со всех сторон его окружали застекленные ниши, и в каждой хранился экспонат, некогда вызывавший почтение у предков: рыцарские латы, в которых Планж Предупрежденный повел в бой армию Голубых Вымпелов; венец Первородной Змеи; коллекция черепов древних падангов, подвенечное платье принцессы Термостералиам, сотканное из тонких, как паутина, нитей палладия – сверкающее новизной, как в тот день, когда она его надела; оригинальные Скрижали Законности; трон одной из первых династий, изготовленный из гигантской раковины; дюжина других реликвий. Но искомого сундука среди них не было.

Сейстан попытался найти возможный вход в подземелье – но, за исключением царапин, нанесенных залетевшим снаружи песком, в сплошном и гладком порфировом покрытии пола не было никаких прорезей или выступов, свидетельствовавших о существовании потайной лестницы.

И снова он побрел по вымершим улицам – теперь двойное солнце уже скрывалось за остатками крыш – на испещренные трещинами мостовые легли серо-малиновые тени.

Сейстан с трудом передвигал ноги, его иссохшее горло горело. Подавленный неудачей, он повернул в сторону Казначейской Палаты, поднимаясь по широким ступеням к цитадели. За сплошь покрытым патиной бронзовым портиком начинался вестибюль, расписанный красочными фресками, изображавшими дев древнего Терлатча, занятых работой и развлекавшихся играми – погруженных в печали и радости бытия. Стройные создания с коротко подстриженными черными волосами и кожей, блестящей подобно полированной слоновой кости, они казались изящными и нежными, как лепестки оазисных кувшинок, аппетитными, как спелые плоды аноны. Сейстан прошел по вестибюлю, то и дело поглядывая на фрески. «Как жаль, – думал он, – что эти прелестные существа давно превратились в пыль, скрипящую под ногами!»

В коридор, окружавший вестибюль по периметру, выходили двери множества помещений и апартаментов Казначейства. Сейстан шел по рассыпáвшимся в прах обрывкам некогда чудесных ковров; на стенах местами еще висели такие же обрывки гобеленов, сотканных из тончайших волокон. Вход в каждую комнату был украшен портретом служительницы Казначейства, обозначенным символом порученных ей функций. Задерживаясь у каждого помещения, Сейстан заглядывал туда, производил быстрый осмотр и переходил к следующей комнате. Солнечные лучи, еще проникавшие сквозь трещины в стенах, служили напоминанием о наступлении вечера – с каждой минутой они тускнели и уже становились почти горизонтальными.

Раз за разом он переходил от одной комнаты к следующей. В некоторых помещениях он замечал сундуки, в других – алтари, ящики с манифестами, триптихи, купели. Но искомого сундука не было.

Впереди показался вестибюль – он возвращался туда, откуда пришел. Осталось осмотреть только три помещения; уже почти стемнело.

Сейстан подошел к следующему входу – кто-то завесил его новой шторой. Когда Сейстан отодвинул штору, перед ним открылся наружный дворик, озаренный длинными пологими лучами двух солнц. Из источника посреди двора по яблочно-зеленым нефритовым ступеням текла струйка воды, орошавшая сад – свежий, зеленый и сладостный, как сады далекого Севера. Встревоженная, навстречу с ложа приподнялась дева, такая же прелестная и пылкая, как те, что были изображены на фресках. У нее были коротко подстриженные темные волосы, ее чистое и деликатное лицо словно светилось, как большой белый цветок жасмина, украшавший ее волосы над ухом.

Несколько секунд Сейстан и дева молча смотрели друг другу в глаза, после чего испуг незнакомки, судя по всему, прошел – она смущенно улыбнулась.

«Кто ты? – изумленно спросил Сейстан. – Привидение? Или ты живешь здесь, среди развалин?»

«Я не привидение, – возразила дева. – Я родилась и выросла в оазисе Пальрам, но теперь для меня наступила пора уединения. Так полагается делать всем девушкам моего племени, желающим постигнуть Высшую Доктрину… Так что можешь ничего не опасаться – присядь со мной, отдохни, выпей фруктового вина и будь моим ночным компаньоном, потому что кончается последняя неделя моего уединения, и я устала от одиночества».

Сейстан сделал шаг вперед, но тут же остановился: «Я обязан выполнить свой долг. Я ищу окованный бронзой сундук, содержащий пергамент с гербовой печатью, изображающей корону и щит. Известен ли тебе такой пергамент?»

Дева покачала головой: «В Казначействе такого сундука нет». Она встала и потянулась, как сонный котенок, раскинув в стороны руки, словно сделанные из слоновой кости: «Оставь свои поиски и позволь мне освежить тебя».

Сейстан взглянул на нее, вспомнил о гаснущих солнечных лучах и обернулся – оставались непроверенными еще две комнаты, выходившие в коридор: «Прежде всего я обязан закончить поиски – таков мой вассальный долг перед лордом Глэем, которого пригвоздят к днищу аэродровней и отправят в последний полет на Запад, если я ему не помогу».

Дева капризно выпятила губы: «Ну и ступай, обыскивай пыльные склепы, даже не промочив горло. Ты ничего не найдешь – и, потому что ты такой упрямец, когда ты вернешься, меня здесь уже не будет».

«Значит, так тому и быть», – ответил Сейстан.

Он отвернулся и прошествовал обратно в коридор. В первой из двух оставшихся комнат было пусто, сухо и пыльно. Во второй, последней, в углу сидел человеческий скелет, едва заметный в тени, сгустившейся в сумерках – последние лучи солнц-близнецов уже почти померкли.

Здесь не было ни окованного бронзой сундука, ни пергамента. Значит, Глэю суждено было умереть; сердце Сейстана невольно сжалось.

Он вернулся на двор, где ему повстречалась дева, но она уже удалилась. Источник иссяк – на каменных ступенях остались только следы подсыхающей влаги. Сейстан позвал: «Дева, где ты? Вернись! Я выполнил долг…»

Ответа не было.

Сейстан пожал плечами и прошел через вестибюль на улицу, чтобы найти на ощупь обратный путь по вымершим темным улицам к порталу и своим аэродровням.

Добнор Даксат осознал, что к нему обращался высокий широкоплечий человек в расшитой узорами черной накидке. Окружающая обстановка казалась одновременно знакомой и странной; теперь Даксат осознал также, что высокий человек говорил снисходительным, высокомерным тоном: «Ты состязаешься с исключительно опасными соперниками. Меня удивляет твоя… как бы это выразиться… самонадеянность». Человек в черной накидке пристально разглядывал Даксата блестящими глазами.

Даксат посмотрел вниз и нахмурился, заметив свою одежду. На нем был длинный плащ из лиловато-черного вельвета, расширявшийся снизу. Пунцовые вельветовые панталоны, плотно облегавшие икры и бедра, были туго затянуты в поясе, а чуть выше щиколоток к панталонам были подвязаны зеленые матерчатые пуфы. Судя по всему, таков был подобающий ему костюм – он выглядел одновременно чужим и привычным; сходные ощущения вызывали резные золотые кастеты на пальцах обеих рук.

Высокий субъект в черной накидке продолжал говорить, глядя куда-то в пространство над головой Даксата – так, словно Даксат не существовал: «Чауктабу получал награды в качестве одного из лучших имажистов на протяжении многих лет. Бель-Вашаб стал победителем конкурса Корси всего лишь месяц тому назад. Тол Морабайт – общепризнанный мастер проекции воображения. Кроме того, сегодня выступят Гизель Ганг из Вест-Инда, не знающий равных в искусстве создания звездных фейерверков, и Пулакт Хавджорска, чемпион Островного царства. Существуют все основания сомневаться в том, что тебе – неопытному новичку, не располагающему фондом подготовленных образов – удастся не опозориться к стыду всех присутствующих».

Мозг Даксата все еще пытался справиться с первоначальным замешательством, в связи с чем явно презрительные высказывания широкоплечего субъекта не вызывали у него должного возмущения. Даксат спросил: «О чем вы говорите? Не совсем понимаю, какое именно положение я занимаю».

Человек в черной накидке вопросительно смерил его глазами: «Даже так? Только теперь ты признаёшься, что тебя беспокоит возможность провала? Уверяю тебя, ты не зря беспокоишься, – вздохнув, широкоплечий субъект развел руками. – Что ж – молодые люди всегда бросаются в омут сломя голову. Может быть, ты сформировал образы, которые сочтут в чем-то заслуживающими внимания. Так или иначе, публика вряд ли заметит твое выступление, будучи поглощена великолепными геометрическими композициями Чауктабы и звездными фейерверками Гизеля Ганга. По сути дела, с твоей стороны было бы разумно проецировать лишь небольшие, тусклые, ограниченные в своей посредственности образы… Рекомендую избегать напыщенных преувеличений и контрастных диссонансов – новички часто допускают такую ошибку… А теперь настало время твоего выступления в Имажиконе. Выходи на арену. Помни: серые, коричневые, сиреневые тона – возможно, кое-какие охряные и рыжие оттенки; увидев такие сочетания цветов, зрители поймут, что ты еще учишься, набираешься опыта и не пытаешься всерьез соревноваться с мастерами. Сюда, следуй за мной…»