Поместья Корифона

Переводчик Александр Фет

Дизайнер обложки Yvonne Less

© Джек Вэнс, 2020

© Александр Фет, перевод, 2020

© Yvonne Less, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-0051-6313-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Космической эре тридцать тысяч лет. Веками люди переселялись от одной звезды к другой в поисках богатства и славы – Ойкумена составляет заметную часть Галактики. Торговые пути пронизывают космос, как капилляры – живую ткань; тысячи миров колонизированы: каждый не похож на другой, каждый накладывает неповторимый отпечаток на приспособившихся к нему мыслящих существ. Никогда еще род человеческий не был менее однороден.

Прорыв за пределы обжитого пространства тоже никогда не отличался ни планомерностью, ни единообразием. Люди беспорядочно прибывали и отбывали волнами и отдельными группами, гонимые войнами и религиозными верованиями, а нередко и самыми загадочными побуждениями.

Планету Корифон можно назвать типичной только в том, что касается разнообразия ее обитателей. На континенте Уайи ульдры освоили широкую полосу вдоль южного побережья – Алуан, тогда как на севере ветроходы бороздят на двух- и трехмачтовых парусных фургонах обширное плоскогорье Пальги. Оба народа – непоседливые кочевники; почти во всех остальных отношениях они несопоставимы. К югу, за Хурманским морем, простирается экваториальный континент Сцинтарре, освоенный пришлыми1 космополитами, по уровню общественного развития намного опередившими как ульдр, так и ветроходов.

Автохтонами Корифона считаются две «квазиразумные» расы – эрджины и морфоты. Ветроходы одомашнивают и предлагают в продажу эрджинов особо крупной и кроткой разновидности; возможно, им удается отбирать и дрессировать беспородных особей, добиваясь проявления желательных характеристик. Обо всем, что связано с разведением эрджинов, ветроходы распространяться не любят, поскольку торговля ими – источник дохода, позволяющий северным кочевникам приобретать колеса, подшипники и оснастку для парусных фургонов. Иные алуанские ульдры ловят и объезжают диких эрджинов, укрощая их свирепость электрическими шпорами и уздечками. Как домашние, так и дикие эрджины обладают телепатическими способностями, позволяющими им сообщаться между собой и с отдельными одаренными («вещими») ветроходами. Никакой связи, ни биологической, ни культурной, не существует между эрджинами и морфотами – зловредной, извращенной и непредсказуемой расой. Морфотов ценят только за жутковатую, неизъяснимую красоту. В Оланже на побережье Сцинтарре пришлые, привлеченные не в последнюю очередь щекочущими нервы кошмарными привычками морфотов, дошли до того, что учредили клуб любителей поглазеть на этих морских тварей.

Двести лет тому назад в Уайе приземлилась банда инопланетных флибустьеров, захватившая врасплох съехавшихся на конклав племенных вождей ульдр и принудившая южных кочевников уступить новоприбывшим право собственности на некоторые родовые земли, заключив пресловутые «Договоры о повиновении». Таким образом каждый из пиратов получил огромный надел земли площадью от пятидесяти до ста пятидесяти тысяч квадратных километров. Со временем эти наделы превратились в величественные поместья Алуана, где потомки завоевателей ведут привольную и роскошную жизнь в особняках-цитаделях, по масштабам соответствующих необозримости их владений.

Племена, подписавшие «Договоры о повиновении», мало пострадали – их образ жизни даже, пожалуй, улучшился. Новые плотины, запруды и каналы стали надежными источниками питьевой воды, кровавые межплеменные стычки запрещены, а помещичьи клиники обеспечивают хотя бы какую-то видимость медицинского обслуживания. Нередки случаи, когда ульдры-подростки посещают помещичьи школы и становятся приказчиками, кладовщиками или прислугой; другие нанимаются ухаживать за скотом.

Многие ульдры, однако, возмущаются своим очевидно подчиненным положением. На подсознательном уровне, возможно, не меньшее озлобление вызывает то никогда не упоминаемое вслух обстоятельство, что помещики не проявляют никакого интереса к женщинам из кочевых племен. В первоначальный период захвата земель, несомненно, имели место отдельные случаи изнасилований и принуждения к сожительству – таковы отталкивающие, но неизбежные последствия любого завоевания. Тем не менее, хотя ульдры мужского пола – высокие и мускулистые наездники с орлиными носами, искусственно придающие серой коже ультрамариновый оттенок – в целом отличаются более или менее представительной наружностью, того же нельзя сказать об их женах и матерях. Девушки-ульдры, дородные и приземистые, бреют головы наголо, чтобы избавиться от паразитов, и совершенно непривлекательны. По мере того, как они взрослеют, их массивные ягодицы и короткие толстые ноги остаются прежними, тогда как торсы, руки и лица вытягиваются; характерный для ульдр длинный нос отвисает, как сосулька, серая кожа покрывается грязноватыми разводами, а прически (замужние женщины позволяют волосам расти, невзирая на паразитов) торчат, окружая головы наподобие оранжевых одуванчиков. Пришлые помещики2 издавна относились к девушкам и женщинам ульдр с безукоризненно вежливым безразличием, но именно эта подчеркнутая обходительность, парадоксальным образом, со временем стала восприниматься ульдрами как нечто унизительное и оскорбительное.

К югу от Хурманского моря протянулся узкий континент Сцинтарре со столичным портом Оланжем – модным курортом, часто посещаемым инопланетянами. У искушенных в житейских делах, любезных и образованных горожан Оланжа мало общего с помещиками – тех они рассматривают как напыщенных блюстителей устаревших традиций, лишенных стиля, грации и юмора.

В Оланже, в экстравагантном древнем сооружении, именуемом Палатой Хольруда, заседает Дума – совет тринадцати нотаблей, единственное правительственное учреждение Корифона. Хартия Думы гласит, что ее юрисдикция распространяется в равной степени на Сцинтарре и всю территорию Уайи; на практике же нотабли предпочитают не вмешиваться в дела помещиков и кочевников. Наследные помещики относятся к Думе как к неуместному средоточию праздного крючкотворства, договорные ульдры проявляют полное безразличие, вольные ульдры отвергают идею централизованной власти как таковой, а ветроходы даже не подозревают о существовании Думы.

Космополиты, населяющие Оланж, живут в атмосфере лихорадочного интеллектуального возбуждения и беспрестанной общественной деятельности. Сформированы комитеты и общества, представляющие всевозможные интересы и предпочтения, яхт-клуб, несколько ассоциаций авторов и художников, клуб знатоков-морфотографов, сцинтаррийская ассоциация любителей хуссейда, библиотека ойкуменических музыкальных архивов, товарищество устроителей Парильи (ежегодного фестиваля), колледж драматических искусств и гиперэстетическое общество «Дионис». Другие группы ставят перед собой филантропические или альтруистические цели – например, «Экологический фонд», добившийся запрета на ввоз любых инопланетных растений и животных независимо от их полезности или эстетической ценности. «Союз раскрепощения» развернул кампанию против «Договоров о повиновении», требуя упразднения поместий Уайи и возвращения земель племенам, подписавшим договоры. Партия «Борцов за эмансипацию эрджинов» (БЭЭ) настаивает на том, что эрджины – разумные существа, в связи с чем их порабощение незаконно. БЭЭ – группировка, производящая в Оланже, пожалуй, наибольший переполох, так как число эрджинов, импортируемых из Пальги в качестве домашней прислуги, сельскохозяйственных работников, уборщиков мусора и т. п., постоянно растет. Другие, не столь несговорчивые организации финансируют образование и трудоустройство ульдр-иммигрантов, переселяющихся из Уайи в Сцинтарре. Как правило, такие ульдры, происходящие примерно в равной пропорции из договорных и вольных племен, подвергают помещиков яростной критике. Их претензии, иногда вполне обоснованные, достаточно часто объясняются исключительно раздражением и неприязнью. Сторонники раскрепощения («раскрепостители») время от времени предъявляют Думе иски от имени ульдр-переселенцев, пытаясь побудить к действию это заносчивое, вязнущее в обсуждении второстепенных деталей собрание, склонное к многословным поучениям, но движимое, как правило, сиюминутными прихотями и поветриями. Дума отмахивается от докучливых домогательств, жонглируя законами и прецедентами с ловкостью, достойной лучшего применения, либо назначает комиссию, рассматривающую иск и неизбежно приходящую к тому заключению, что условия существования на Договорных землях – просто райские по сравнению с тем, что делается на просторах Вольного Алуана, где независимые племена бесконечно враждуют, устраивая засады и набеги, сопровождающиеся массовыми убийствами, пытками, грабежами и прочими жестокостями, совершаемыми под предлогом возмездия. Раскрепостители отвергают подобные соображения, находя их не относящимися к существу дела. Они подчеркивают, что у договорных племен отняли исконные земли, прибегнув к насилию и обману. По их мнению, сложившаяся ситуация недопустима, а тот факт, что присвоение земель имело место двести лет тому назад, никоим образом не узаконивает допущенную несправедливость, но лишь усугубляет нанесенный ущерб. Большинство обитателей Сцинтарре в целом и в общем разделяет точку зрения раскрепостителей.

Глава 1

Шайна Мэддок и брат ее Кельсе с любопытством изучали друг друга в вестибюле космического порта Оланжа. Шайна ожидала, что Кельсе изменится, и перемены были налицо – пять лет явно не прошли даром. Покидая родное гнездо, она рассталась с прикованным к постели калекой, бледным, отчаявшимся; теперь Кельсе выглядел сильным и здоровым, хотя и несколько исхудавшим. Едва заметное прихрамывание почти не напоминало об искусственной ноге, а левая рука не уступала правой легкостью движений, хотя Кельсе презирал поддельную плоть – металлическую кисть облегала черная перчатка. Кельсе стал выше – этого Шайна ожидала, не представляя себе, однако, что брат настолько изменится в лице, вытянувшемся и потемневшем, ожесточившемся выражением утонченной язвительности. Скулы его отчетливо выступали, подбородок торчал вперед, глаза сузились – Кельсе приобрел привычку посматривать искоса, будто чего-то опасаясь, что-то подозревая или кого-то осуждая. Последнее обстоятельство, по мнению Шайны, свидетельствовало о поистине коренном преобразовании: доверчивый, задумчивый подросток превратился в аскета, казавшегося лет на десять старше своего возраста.

Кельсе делал сходные выводы. «Ты изменилась, – сказал он. – Почему-то я рассчитывал встретить прежнюю веселую, легкомысленную, дурашливую девчонку».

«Мы оба не те, что прежде».

Кельсе презрительно покосился на свои протезы: «Ну да, конечно. Ты же еще не видела этих… приспособлений».

«Тебе удобно ими пользоваться?»

Кельсе пожал плечами: «Левая рука теперь сильнее правой. Могу колоть орехи пальцами и проделывать всякие потешные трюки. В других отношениях я, можно сказать, остался самим собой».

Шайна не удержалась от вопроса: «А я, по-твоему, стала совсем другой?»

Кельсе с сомнением смерил ее глазами: «Ну, повзрослела на пять лет. Теперь ты не такая тощая. И научилась одеваться – выглядишь неплохо. Уезжала-то ты чумазым чертенком в лохмотьях».

«Чумазым чертенком, да уж…» – тихо, меланхолически повторила Шайна. Пока они шли по космическому вокзалу, ее переполняли воспоминания и образы. Проказливая девчонка, не знавшая ни зла ни горя, канула в прошлое – так, будто на чужбине она провела не пять, а пятьсот лет. Каким простым и понятным все казалось в детстве! Рассветная усадьба была средоточием Вселенной – ни больше ни меньше. Каждый ее обитатель воплощал свое предназначение. Ютер Мэддок был источником и олицетворением власти. Его решения – нередко милостивые, время от времени загадочные, порой ужасные – были законом неоспоримым, как законы небесной механики. Вокруг Ютера, повелителя Вселенной, вращались она и Кельсе, а также – по орбите не столь устойчивой, то приближаясь к трону, то пропадая в тени опалы – Кексик. Незамысловатое распределение ролей усложнялось лишь довольно-таки неопределенным, двусмысленным положением Кексика. Шайне отводилась роль «чумазого чертенка в лохмотьях», очаровательной баловницы, почти ни в чем ни у кого не встречавшей отказа – как иначе? Кельсе столь же естественно становился в позу благородного гордеца-страдальца, а Кексику поручалось амплуа удалого смельчака-весельчака. Таковы были неотъемлемые атрибуты бытия, безусловно подразумевавшиеся подобно розовому солнцу Метуэну в ультрамариновом небе Корифона. Унесенная мыслями в прошлое, Шайна видела себя на фоне Рассветной усадьбы: девочку среднего роста, не спешившую вытянуться, но обаятельно тонкую и длинноногую, без устали бегавшую, плававшую и лазившую везде, где можно было пробежаться, плюхнуться в воду или куда-нибудь вскарабкаться. Такой она была – такой она, в сущности, и осталась. Ее загоревшая на солнце кожа чуть отливала золотом, темные волнистые локоны непослушно сплетались. Она смотрела на мир с радостным удивлением, смеясь улыбчивым широким ртом и широко раскрыв глаза, будто каждое мгновение было чревато новым чудесным откровением. Любовь ее была невинна, ненависть – нерасчетлива, настроение менялось каждую минуту – то она нежно сюсюкала, приголубив какую-нибудь мелкую тварь, то весело дразнилась, уверенная в своей быстроногой безнаказанности… Теперь, через пять лет, Шайна надеялась, что не только выросла, но и поумнела.

Кельсе и Шайна вышли из вокзальной суматохи в мягкое, тихое сцинтаррийское утро. Шайна вдохнула знакомый ветерок, напоенный ароматами листвы и цветов. Под темно-зелеными кронами джубб пестрели фестоны пунцовых соцветий – солнечный свет сочился сквозь листву, рассыпаясь размытыми розовыми узорами на черной мостовой проспекта Харанотиса.

«Мы остановились в „Морском просторе“, – говорил Кельсе. – По случаю твоего возвращения тетка Вальтрина, разумеется, сегодня же устраивает вечеринку. Можно было бы, конечно, не тратить деньги и ночевать в Мирасоле, но что поделаешь…» Кельсе раздраженно замолчал. Шайна вспомнила, что брат всегда недолюбливал Вальтрину. Кельсе спросил: «Вызвать такси?»

«Пойдем пешком. Здесь красиво! На борту „Ниамантика“ тесно, пришлось неделю провести взаперти, – Шайна глубоко вздохнула. – Я рада вернуться! Уже чувствую себя как дома».

Кельсе иронически хмыкнул: «Что тебе мешало приехать раньше?»

«О! Самые разные вещи, – Шайна беззаботно махнула рукой. – Упрямство. Своеволие. Папаша».

«Полагаю, что упрямства и своеволия у тебя не убавилось. Папаша тоже каким был, таким и остался. Если ты надеялась, что он станет податливее, тебя ждет большое разочарование».

«Нет у меня никаких иллюзий. Кому-то придется уступить – мне это не труднее, чем кому-либо другому. Расскажи об отце. Чем он занимается последнее время?»

Прежде чем отвечать, Кельсе задумался – такой привычки Шайна в нем раньше не замечала. «Пять лет промчались во мгновение ока, и он уже не ребенок», – подумала она.

«В общем распорядок жизни остался прежним, – прервал молчание Кельсе. – С тех пор, как ты уехала, было много новых хлопот и… Ты, конечно, слышала о „Союзе раскрепощения“?»

«Кажется. Точно не помню».

«Своего рода общество, основанное здесь, в Оланже. Раскрепостители хотят, чтобы мы разорвали „Договоры о повиновении“ и убрались из Уайи. Само собой, в этом нет ничего нового. Но в последнее время их движение вошло в моду, а Серый Принц, как он себя называет, стал популярной фигурой – символом грядущего раскрепощения, понимаешь ли».

«Серый Принц? Кто это?»

Кельсе криво усмехнулся: «Ну, скажем так… молодой ульдра из гарганчей, поверхностно образованный. У него хорошо подвешен язык, он умеет веселить публику и вызывает любопытство, как диковинный заморский фрукт – короче говоря, в Оланже по нему с ума сходят. Наверняка он не упустит случай покрасоваться на приеме у тетки Вальтрины».

Брат и сестра проходили мимо обширного синевато-зеленого газона, поднимавшегося от проспекта к цоколю высокого особняка с пятью фронтонами и башенками по углам фасада, выложенного горчично-желтой плиткой, перемежающейся полосами блестящего черного скиля – строения, задуманного в качестве эклектического каприза, но впечатляющего размерами и неким нескладным великолепием. Такова была Палата Хольруда, место пребывания Думы. Кельсе мрачно указал на нее движением головы: «Что ты думаешь? Раскрепостители уже там, „просвещают“ нотаблей… Конечно, я выражаюсь фигурально – они не обязательно выступают в Палате сию минуту. Отец настроен пессимистично. Он считает, что Дума в конце концов издаст указ не в нашу пользу. Сегодня утром от него пришло письмо…» Кельсе порылся в кармане: «Нет, оставил в отеле. Он собирается встретить нас в Галигонге».

Шайна удивилась: «Почему в Галигонге? Почему бы ему не приехать сюда?»

«Ехать в Оланж папаша отказался наотрез. Надо полагать, уклоняется от встречи с Вальтриной – боится, что та заставит его идти на вечеринку. В прошлом году она так и сделала».

«Отцу не повредило бы немного развлечься. Вальтрина устраивает веселые сборища, мне они всегда нравились».

«Ничего, зато на приеме будет Джерд Джемаз – он сумеет всем испортить настроение не хуже папаши. Джемаз привез меня на своем „Апексе“; он же отвезет нас в Галигонг».

Шайна поморщилась – нелюдимого Джемаза она считала диковатым типом и сторонилась.

Показался обрамленный парой колонн главный вход отеля «Морской простор». Шайна и Кельсе вступили на пологий эскалатор без ступеней, спускавшийся в вестибюль. Кельсе распорядился доставить багаж сестры из космопорта, после чего они решили прогуляться по открытой террасе над полосой прибоя, взяли по бокалу бледно-зеленого сока облачной ягоды с искрящимися осколками льда и присели на скамью, повернувшись к Хурманскому морю. Шайна сказала: «А теперь расскажи, как идут дела в Рассветной усадьбе».

«По большей части все, как прежде. В озере Фей заново развели рыбу. Я занимался розысками месторождений к югу от Бездорожья и наткнулся на древнюю качембу».3

«Ты в нее зашел?»

Кельсе покачал головой: «У меня от их закопченных закоулков мурашки по коже бегают. Но я упомянул о ней в разговоре с Кургечем. Он считает, что это, скорее всего, джирвантийская качемба».

«Джирвантийская?»

«Джирванты населяли Рассветные земли не меньше пятисот лет. Их поголовно истребили хунги, а потом пришли ао и вытеснили хунгов».

«Как поживают ао? Кто у них теперь матриарх?»

«Вопреки ожиданиям, столетняя Замина еще жива. На прошлой неделе они перекочевали в лощину Дохлой Крысы. Кургеч по пути завернул в усадьбу – я сказал ему, что ты приезжаешь. По его мнению, тебе следовало остаться на Танквиле – здесь, говорит, у тебя будет уйма неприятностей».

«Суеверный старый бес! Что он придумывает?»

«Кто его знает? Может быть, ничего. Просто „чует будущее“, как они выражаются».

Шайна отхлебнула из бокала, взглянула на море: «Шарлатан твой Кургеч. Не умеет он ни чуять будущее, ни угадывать судьбу, ни наводить порчу, ни передавать мысли на расстоянии. Чепуха все это».

«Неправда. У него есть способности самого удивительного свойства… Разумеется, Кургеч – всего лишь кочевник. Но он умудрился стать ближайшим другом отца – в своем роде».

Шайна возмущенно хрюкнула: «Отец – тиран. У него не может быть близких друзей, тем более среди ао».

Кельсе печально покачал головой: «Ты его просто не понимаешь. И никогда не понимала».

«Понимаю – не хуже тебя».

«Может быть и так. С ним трудно сблизиться. Кургеч составляет ему компанию как раз того сорта, какая ему нужна».

Шайна снова хрюкнула: «Непритязательное, верное существо, знающее свое место – вроде собаки».

«Ты глубоко ошибаешься! Кургеч – ульдра, отец – пришлый. Ни тот, ни другой не желают быть ничем иным».

Шайна залпом допила оставшийся сок: «В любом случае я не намерена спорить ни с тобой, ни с отцом». Она поднялась на ноги: «Прогуляемся к реке. Противоморфотная изгородь еще держится?»

«Говорят, ее регулярно чинят. Но я не был в Оланже с тех пор, как ты улетела на Танквиль».

«Лучше поскорее забыть эту неприятную историю. Пошли, найдем двенадцатипозвоночную кикимору, с тройными клыками, в игольчатом перламутровом экзоскелете!»4

В ста метрах от террасы дорожка, параллельная пляжу, поворачивала вглубь болотистой поймы, окаймлявшей устье Виридиана, и заканчивалась у высокой ограды, затянутой стальной сеткой. Рядом красовался предупреждающий знак:

ВНИМАНИЕ!

Морфоты коварны и опасны! Ни в коем случае не

соглашайтесь на какие бы то ни было предложения речных автохтонов и не принимайте от них никаких даров! Морфоты приближаются к ограде

с единственной целью: искалечить, оскорбить или напугать интересующихся ойкуменидов.

ПОМНИТЕ!

Морфоты нанесли тяжелые увечья многим любопытствующим!

ВАША жизнь в опасности!

ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, БЕСПРИЧИННОЕ ИСТРЕБЛЕНИЕ МОРФОТОВ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО.

Кельсе заметил: «Месяц тому назад семья туристов с Альцида пришла посмотреть на морфотов. Пока родители обменивались шутками с бутылкоголовым босхоидом в ползучих красных кольцах, другой морфот привязал к длинной ветке живую бабочку на нитке и заманил в заросли трехлетнего ребенка. Мама с папой и оглянуться не успели, как сыночка след простыл».

«Отвратительные твари. Должны же быть какие-то правила, ограничения! Неопытных инопланетян мог бы сопровождать платный экскурсовод-морфотограф».

«Кажется, Дума собирается провести закон „Об охране туризма“ или что-то в этом роде».

Прошло минут десять, но морфоты не пожелали вынырнуть из болота, чтобы предложить какую-нибудь тошнотворную сделку. Шайна и Кельсе вернулись в отель, спустились в подводный ресторан и пообедали, заказав рагу из раков со стручковыми перцами и диким луком, салат из охлажденного кресса и горячие черные лепешки из молотых семян степного ферриса. Их окружало лучезарное сине-зеленое пространство – на расстоянии протянутой руки плавали, росли, ползали и дрейфовали по воле течения животные и растения Хурманского моря: белые угри и глянцево-синие рыбы-ножницы сновали в порослях гидрофитов, стайки кроваво-красных искрюшек, зеленых морских змеек, канареечно-желтых щебетух ритмично поблескивали, возникали и пропадали, временами высыпая мириадами, просеиваясь друг через друга в пуантилистическом беспорядке и вновь приобретая единообразие. Раза три появлялись отливающие серебром лиловые спанги – трехметровые страшилища, ощетинившиеся ядовитыми колючками, зазубренными усами-щупальцами и ворохом длинных острых зубов. Привлеченные движениями обедающих в полутемном ресторане, хищные рыбины с глухим стуком бросались на хрустальное стекло и уплывали прочь в раздраженном недоумении. Однажды поодаль проскользнула зловещая туша черного матадора, а еще дальше, в обесцвеченной толщей воды синеве, на минуту показался дергающийся силуэт плывущего морфота.

Ко столу приблизился человек, выглядевший на два-три года старше Кельсе: «Привет, Шайна».

«Привет, Джерд», – с прохладцей отозвалась Шайна. По причинам, не совсем ясным для нее самой, она с младенчества испытывала неприязнь к Джерду Джемазу. Тот вел себя сдержанно и вежливо, не отличаясь ни уродством, ни красотой – широкоскулый, со впалыми щеками и густой, коротко подстриженной темной шевелюрой над большим покатым лбом. Его костюм – темно-серая рубашка и синие брюки – казался почти подчеркнуто простоватым в Оланже, где каждый стремился перещеголять другого модными нарядными новинками. Шайна внезапно поняла, почему Джемаз производил отталкивающее впечатление. В нем невозможно было заметить ни одной из маленьких причуд, ни одного из мелочных простительных грешков, придававших очарование другим ее знакомым. Будучи не слишком широк в кости и не грузен, Джемаз, судя по тому, как натягивалась его одежда при движении, был достаточно мускулист. «Так же, как одежда, скрывающая доставшееся по наследству атлетическое телосложение, его напускная скромность – маска, скрывающая врожденное высокомерие», – подумала Шайна. Неудивительно, что Джерд Джемаз нравился ее отцу и Кельсе – он превосходил обоих в упорном сопротивлении новшествам, а его мнение, однажды сложившееся, поколебать было труднее, чем скалу под цитаделью предков.

Джемаз присоединился к брату и сестре, воспользовавшись свободным стулом. Чтобы не показаться слишком необщительной, Шайна поинтересовалась: «Как идут дела в Суанисете?»

«Потихоньку».

«В поместьях никогда ничего не происходит», – заметил Кельсе.

Шайна перевела взгляд с одного на другого: «Вы надо мной издеваетесь!»

На лице Джерда Джемаза появился намек на улыбку: «Почему же? У нас если что-то и происходит, то исподволь, украдкой».