Шёлковые оковы

Пролог

Пыль, взметённая колёсами чёрного Мерседеса G‑класса, неспешно оседала на глянцевых листьях оливковых деревьев, словно присыпая их тонким слоем сепии. Воздух – густой, сладостно‑чужой – был пропитан многоголосием запахов: солёный дух моря, терпкий аромат жареного кофе, пряные волны восточных специй и что‑то ещё, древнее, острое, как запах самой истории. Винченцо Манфреди не стремился разгадать его, как не желал вникать в хитросплетения прошлого.

Он опустил стекло. Из кондиционированной прохлады салона его окатила волна турецкой жары, плотная, как шёлк. Дон Манфреди – для немногих, кто мог позволить себе фамильярность и остаться в живых, просто Винс – снял тёмные очки. Взгляд его, холодный и выцветший, словно зимнее небо над Калабрией, скользнул по пейзажу: ветхие дома, кричащие чайки, суетливый порт на горизонте.

Он оказался здесь по необходимости. Порты Турции были открытыми воротами, а алчность местных кланов превращала их в идеальных партнёров. Сталь и порох не знают границ.

Машина замедлила ход у входа в ресторан. Его люди – тени в безупречно сидящих костюмах – уже оцепили периметр. Всё под контролем. Как всегда.

И именно в этот миг, в узкой щели между фигурами охранников, он увидел её.

Она сидела на низкой каменной стене напротив набережной, с блокнотом на коленях. Простая белая блузка, джинсы. Тёмные волосы, собранные в небрежный пучок, открывали изящную линию шеи. Она рисовала, сосредоточенно всматриваясь в старое рыбацкое судно, покидающее порт.

Винченцо замер.

Это не была красота, которую можно купить за деньги. Это было нечто иное: тишина, спокойствие, свет, исходивший изнутри. Он, чья жизнь состояла из теневых сделок и вечного притворства, внезапно ощутил острую, почти физическую потребность в этом свете.

Он наблюдал, как ветер играет с непослушной прядью её волос, как она откинула голову, подставляя лицо солнцу, и улыбнулась чему‑то невидимому ему. Эта улыбка пронзила его острее, чем лезвие ножа в былые времена.

Желание возникло мгновенно – животное, неоспоримое. Не желание познакомиться, ухаживать, добиваться. Нет. Его мир знал лишь право сильного – право брать то, что хочется.

«Моя», – пронеслось в его сознании с пугающей ясностью.

А следом, как ледяной душ, прозвучал голос разума: «Слабость. Опасно. Устрани».

Он с силой сжал ручку двери. Ему предстояло идти на встречу, обсуждать миллионы. Но всё это вдруг стало лишь фоном.

А на набережной Айлин Яшар наносила последний штрих в свой скетчбук. Девушка, сотканная из красок, мечтаний и тихой веры в добро. Она верила, что мир можно исправить, подобрав верный оттенок, что в каждом человеке есть свет.

Она была художницей. Её мир состоял из аромата масляных красок, шероховатой фактуры холста и мягкого шепота угольного карандаша в руке. Жизнь её была расписана простыми и ясными красками: учёба на реставратора, работа в семейной лавке антиквариата, вечерний чай с родителями под шум волн.

Она замечала, как солнце ложится на старую древесину рыбацкой лодки, и пыталась уловить этот мимолетный миг совершенства. Нежная и ранимая, она носила душу нараспашку, не подозревая, что кто‑то может взглянуть на неё как на трофей.

Вдруг она ощутила на себе тяжёлый, изучающий взгляд и подняла глаза. На мгновение её взгляд встретился с парой ледяных, нечеловечески спокойных глаз за стеклом дорогой иномарки. В их глубине не было ничего человеческого – лишь холодная расчётливость и бездонная пустота. Её охватила странная жуть, и она поежилась, вновь уткнувшись в рисунок.

Она не знала, что её мир, такой простой и понятный, только что перестал существовать. Что её краски вот‑вот смешаются в один сплошной, пронзительный чёрный цвет. Что тишину её души скоро разорвут отточенные, как бритва, слова и эмоциональные качели, раскачивающие между призрачной надеждой и леденящим душу отчаянием.

Она ещё не знала имени Винченцо Манфреди. Но её судьба была уже предрешена.

Он смотрел на неё, уже выстраивая архитектуру её подчинения. Она, ощущая смутную тревогу, дорисовывала чайку в небе – свой последний рисунок на свободе.

Дверь иномарки захлопнулась, отсекая жаркий турецкий воздух.

Игра началась.

Глава 1. Начало

Италия, Калабрия

Тишина в кабинете Винченцо Манфреди была особенным сортом – густой, дорогой и натянутой, как струна. Она вибрировала от невысказанных угроз и неразрешенных вопросов. Он восседал в своем кресле, словно на троне, скелет из мрамора и льда, облаченный в безупречно сидящий костюм от Brioni. Его пальцы, лишенные украшений, кроме тяжелого перстня с печаткой, ритмично барабанили по полированной поверхности стола.

Власть. Контроль. Это были не абстрактные понятия, а воздух, которым он дышал, и кровь, что текла в его жилах. Эмоции же он давно классифицировал как статистическую погрешность, слабость, которую выжег в себе каленым железом воли. Его главным оружием был не пистолет, а пауза, растянутая до предела, в которой утопали чужие нервы и рассудок. Он был интеллектуалом со вкусом к кровавому ремеслу, эстетом, находившим извращенную красоту в идеально выстроенной схеме чужого падения.

– Я не понимаю, почему Яманы упрямятся, – голос его помощника Алессандро вскрыл тишину, как нож. – Без их портов мы можем забыть о канале из Африки.

Винченцо медленно перевел на него взгляд. Его глаза, цвета кофе, не выражали ничего, кроме легкой скуки.

– Всему свое время, Алессандро, – его голос был тихим шелком, обернутым вокруг стального клинка. Он выпустил струйку дыма дорогой сигары, наблюдая, как кольца табачного облака растворяются в полумраке. – Паук не бегает за мухой. Он плетет паутину и ждет.

Алессандро заерзал, его нервозность была тактильным оскорблением для выверенной атмосферы кабинета.

– Расслабься, – Винченцо отрезал, и в его интонации прозвучала окончательность приговора. – Пригласи Сисиль.

Минуту спустя дверь бесшумно отворилась. В проеме возникла она – Сисиль. Живое воплощение чужой роскоши, шикарная и безвольная. Ее платье, словно вторая кожа, подчеркивало формы, а взгляд, полный подобострастия, искал одобрения хозяина. Она была его вещью, развлечением для снятия напряжения.

Ни слова не говоря, она скользнула к его креслу и опустилась на колени, ее взгляд сразу же остановился на пряжке его ремня.

– Дон, вы хотели меня видеть? – ее голос был сладким шепотом, дрожащим от страсти и страха.

Винченцо медленно провел пальцем по ее щеке, жест был почти ласковым, если бы не лед в его прикосновении.

– Меньше слов, – он откинулся в кресле, прикрыв веки. – Поработай ртом.

Ее пальцы потянулись к пряжке, но его рука молнией сомкнулась на ее запястье. Хватка была железной, оставляя на нежной коже багровые метки.

– Я сказал, ртом, – прошипел он, и в его тихом голосе впервые прозвучала сталь, готовая к удару. – Руки оставь для молитвы. Или для того, чтобы цепляться за жизнь. Пока она у тебя еще есть.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием женщины, Винченцо вновь ощутил вкус контроля. Он был богом в этом маленьком мире, и каждое чужое унижение, каждая сломленная воля были лишь подтверждением его власти. А на горизонте уже маячила новая цель – турецкий клан, чье падение он выстроит с изяществом истинного мастера.

Сисиль замерла на мгновение, ощущая ледяной ужас. Его хватка была не просто болью – она была напоминанием. Напоминанием о том, что она вещь. Инструмент. Ее дыхание стало частым и поверхностным, но она заставила себя успокоиться. Паника была роскошью, которую она не могла себе позволить.

Она медленно, почти ритуально, наклонилась вперед, ее черные волны скрыли ее лицо и его пах. Ее губы, накрашенные кроваво-красной помадой, нашли холодную металлическую пряжку. Она работала ртом с отточенной практикой, но без страсти – только с холодной, отточенной эффективностью. Звук расстегивающегося ремня был громким в тишине.

Алессандро стоял неподвижно, прислонившись к книжному шкафу из темного дерева. Он не сводил глаз с происходящего, его пальцы сжимали стакан виски, который он так и не поднес к губам. В его взгляде не было вожделения. Был холодный, аналитический интерес, смешанный с глубоко спрятанной дрожью. Он наблюдал не за женщиной, а за ритуалом власти. За тем, как его босс, не шелохнувшись, позволял ей обслуживать себя, его лицо оставалось каменной маской, отражающей лишь отсветы пламени от камина. Единственным признаком жизни была медленная, ритмичная затяжка сигарой, которую он поднес к губам левой рукой.

Винченцо не смотрел ни на одного из них. Его взгляд был устремлен в окно, в ночь за стеклом, где огни города мерцали, как далекие звезды. Казалось, он был погружен в какие-то далекие расчеты, его разум был отделен от того, что происходило с его телом. Он доминировал даже в этот момент интимной близости, оставаясь абсолютно недосягаемым.

– Не торопись, – его голос прозвучал тихо, заставляя Сисиль вздрогнуть. Он говорил с ней так же, как говорил с Алессандро о поставках оружия – ровно, без эмоций, словно отдавая деловой распоряжение. – Ты знаешь, я не люблю спешку.

Ее движения стали еще более медленными, почти гипнотическими. Она полностью сосредоточилась на своей задаче, став лишь продолжением его воли, ртом и руками, лишенными собственного желания.

Алессандро наблюдал, как пальцы Винченцо врезаются в кожаную обивку кресла. Единственный признак того, что он вообще что-то чувствует. И в этот момент Алессандро понял самую суть Дона Манфреди. Это был не просто секс. Это была демонстрация абсолютного владения. Власти над телом, над волей, над вниманием. Сисиль была просто холстом, на котором Винченцо рисовал картину своего контроля. А он, Алессандро, был зрителем, приглашенным на этот спектакль, чтобы усвоить урок: в этом мире есть только одна воля – воля Дона.

Винченцо, наконец, перевел взгляд с окна на темную голову у своих колен. В его глазах не было ни удовольствия, ни благодарности. Был лишь безразличный аппетит, удовлетворенный с той же простотой, с какой он выпил бы стакан воды.

– Достаточно, – произнес он, и Сисиль немедленно отстранилась, ее дыхание сбилось, а губы были лишены помады. – Выйди.

Она поднялась на дрожащих ногах, не поднимая глаз, и бесшумно выскользнула из кабинета, оставив в воздухе лишь сладковатый запах ее духов и тяжелое ощущение унижения.

Винченцо медленно застегнул брюки, его движения были точными и лишенными суеты. Затем он посмотрел на Алессандро, все еще стоявшего со своим стаканом виски.

– Теперь, – сказал Дон, и в его голосе вновь зазвучала деловая сталь, – о портах Яманов. У меня появилась идея. Яманы думают, что ведут переговоры с джентльменами. Они ошибаются, – его голос был тихим, но каждое слово падало с весом свинца. – Мы не будем больше просить их порты. Мы возьмем их. Не силой, а через слабость.

Он подошел к окну, глядя на ночной город.

– У каждого клана есть гнилое яблоко. Младший сын Ямана, Кемаль. Он увлекается азартными играми и кокаином. Его долги перед нашими кредиторами уже превысили все разумные пределы.

Винченцо повернулся к Алессандро, и в его глазах вспыхнул ледяной огонь.

– Мы предоставим ему выбор. Не между жизнью и смертью – это слишком просто. Между позорной смертью всего его клана… или несколькими его подписями на документах о передаче управления портами нейтральному трастовому фонду. Фонду, который будет контролироваться нами.

– Они будут благодарны, – Алессандро усмехнулся. – Благодарны, что мы «избавили» их от позора и дали возможность сохранить видимость чести. А настоящая власть достанется нам без единого выстрела. Браво, Дон.

Глава 2. Турецкий мёд

Самолет коснулся взлетной полосы аэропорта Анталии с едва слышным шипением тормозов. За иллюминатором плыл ослепительный, почти враждебный мир – бирюзовое море, белоснежные здания, пальмы, гнущиеся под напором солнца. Жара, ворвавшаяся в салон, пахла солью, специями и чужим благополучием.

Винченцо Манфреди, облаченный в легкий бежевый костюм из льна, не моргнув глазом, принял этот удар по чувствам. Его взгляд, скрытый за затемненными очками, скользнул по перрону с холодной оценкой. Он ненавидел эту показную яркость. Она была обманчива, как улыбка ядовитой змеи.

– Benvenuti in Turchia, босс, – пробормотал Алессандро, поправляя галстук. Его лицо блестело от влажности.

Винс не ответил. Он уже мысленно находился на несколько шагов впереди, в лабиринте своего плана. Их «официальный» визит для «укрепления партнерства» был лишь ширмой, тонким фасадом для истинной цели.

Винс со своими людьми разместились в вилле на скалистом берегу, купленная накануне поездки. Белые стены, аскетичная роскошь, панорамные окна, открывающие вид на бескрайнюю лазурь. Идеальная тюрьма для переговоров.

Вечером, когда солнце растеклось по горизонту кроваво-золотым сиропом, Винченцо приступил к первому этапу.

В подвале виллы, превращенном в импровизированный казино-зал с зеленым сукном и мониторами с котировками, царила напряженная атмосфера. Воздух был густ от запаха дорогого табака и пота, маскируемого парфюмом.

Кемаль Яман, младший отпрыск клана, сидел за столом для покера. Молодой, с красивым, но уже обрюзгшим лицом, испорченным ночами без сна и химическими удовольствиями. Его пальцы с маникюром нервно постукивали по фишкам. Перед ним сидел Алессандро, его улыбка была дружелюбной и обволакивающей, как теплая вода.

– Твоя ставка, Кемаль-бей, – мягко произнес Алессандро, подталкивая к игре.

Винченцо наблюдал издалека, с балкона, с бокалом сангрии в руке. Он не играл. Он был режиссером этого спектакля. Игра шла «в одни ворота» – дилер, два других игрока были людьми Манфреди. Кемаль был талантливым игроком, но против тотального сговора и холодной математики его азарт был беспомощен.

Сначала он выиграл крупную сумму. Его глаза загорелись лихорадочным блеском, кокаиновый кайф смешивался с адреналином. Затем удача, как и было запланировано, отвернулась от него. Медленно, неотвратимо. Ставки росли, кредиты от «дружелюбного» Алессандро текли рекой. Кемаль то бледнел, то краснел, его смех становился истеричным.

– Похоже, удача сегодня капризничает, – голос Винченцо, прозвучавший прямо за его плечом, заставил Кемаля вздрогнуть. – Но для настоящих мужчин есть нечто важнее удачи. Честь. И умение отвечать по своим долгам.

Винченцо положил руку ему на плечо. Хватка была стальной.

– Я верю, ты не подведешь свою семью. Не так ли? – его голос был ядовито-сладким. – Мы оформим это как частный заем. Под твое… молчание. И под твою долю в семейном бизнесе. В качестве жеста доброй воли.

Кемаль, с потными ладонями и пустым кошельком, смотрел на него с животным страхом. Он был в ловушке. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

На следующее утро Винченцо, желая прощупать почву, отправился в старый порт. Он шел по набережной, его мозг анализировал детали операции, когда внезапно его взгляд упал на открытую веранду кафе.

Там сидела она.

Та самая девушка с блокнотом, которую он видел в первый день, когда только прибыл в Турцию и отправился в один из ресторанов, чтобы пообедать. Сегодня девушка была в легком платье цвета лаванды, а ее пальцы быстро перемещались по странице, зарисовывая старый ялик. Солнце играло в ее темных волосах, а на губах играла легкая, беззаботная улыбка. Она была воплощением всего, чего был лишен его мир – легкости, света, искренности.

Винченцо замер, наблюдая за ней. Его планы на мгновение отошли на второй план. Желание обладать ею вспыхнуло с новой силой, иррациональное и всепоглощающее. Он еще не знал, что эта девушка – Айлин Яман, младшая дочь главы клана и сестра того самого Кемаля, чье падение он только что организовал. Для него она была просто жемчужиной, которую он должен был достать со дна.

Он не заметил, как сжал кулаки. Судьба преподносила ему неожиданный подарок, сплетая его деловые интересы и личную одержимость в один тугой узел.

Следующие сорок восемь часов стали для Кемаля адом. Пока он пытался отыграться, команда Винченцо работала без сна. Скрытые камеры в его номере запечатлели его за употреблением кокаина. Микрофоны уловили его пьяные откровения о «старом маразматике-отце» и «дураке-брате». Были подняты банковские выписки, свидетельствующие о многомиллионных тратах из семейного бюджета на его пороки.

Винченцо лично отобрал самые компрометирующие материалы. Он не был грубым шантажистом. Он был куратором позора.

– Отправь этот ролик старшему Яману, – приказал он Алессандро, указывая на видео, где Кемаль, под кайфом, насмехался над традициями клана. – Анонимно. Пусть почувствует гниль в собственном гнезде.

Удар был нанесен точечно и безжалостно. Старый Яман, человек старой закалки, для которого честь семьи была выше всего, получил удар в самое сердце.

На третью ночь в виллу Яманов прибыл гонец. Лицо старого Ямана было пепельно-серым. Его династия, выстроенная десятилетиями, трещала по швам из-за его же крови.

Именно в этот момент, когда старик метался между яростью и отчаянием, раздался звонок. Звонил Винченцо Манфреди. Его голос был шелковым, полным подобострастного участия.

– Господин Яман, до меня дошли тревожные слухи… Про вашего сына. Я хочу помочь. Как друг. Как партнер.

Он предложил элегантный, почти благородный выход. Создание нейтрального трастового фонда для управления «спорными» портами, которые дискредитированы связью с аморальным поведением Кемаля. Фонд, который «очистит» репутацию Яманов, взяв на себя груз проблем, а Винченцо… Винченцо предоставит своих «независимых» управляющих.

– Это позволит вам сохранить лицо, – сказал Винс, и в его голосе звенела сталь. – И избежать публичного скандала, который уничтожит все, что вы строите.

На другом конце провода повисла тяжелая пауза. Винченцо знал – он победил. Старый Яман был загнан в угол. Принять помощь «друга» или быть уничтоженным позором собственного сына. Выбора не было.

Положив трубку, Винченцо вышел на террасу. Ночь была теплой и звездной. Внизу билось море, такое же темное и бездонное, как его замыслы. Он не чувствовал триумфа. Лишь холодное удовлетворение от хорошо выполненной работы.

Глава 3. Игра в кошки-мышки

Старый Яман выбрал для встречи порт Аланья. Это был не просто бизнес-жест – это был акт демонстрации силы. Его территория. Его правила. Глухой гул кранов, запах рыбы и мазута, крики чаек – всё здесь дышало его властью.

Винченцо ступил на бетонный пирс в идеально сидящем костюме, который казался инородным телом среди рабочей спецовки докеров. Алессандро и двое охранников следовали за ним на почтительной дистанции. Их встретил сам Эргин Яман, стоя под стрелой портового крана. Он был грузным, с лицом, испещренным морщинами, как старые морские карты. Его глаза, похожие на черные изюминки, прищурены против солнца.

– Синьор Манфреди, – его голос был низким, с густым акцентом. – Вы хотели поговорить.

– Господин Яман, – Винченцо кивнул, его улыбка была холодной и вежливой. – Благодарю, что нашли время. Я считаю, наше предложение более чем щедрое. Оно спасает репутацию вашей семьи.

– Репутацию? – Яман фыркнул, плюнув в воду. – Вы предлагаете мне отдать мои порты, как мальчишка отдает карманные деньги, испугавшись отцовского ремня. Моя семья справлялась с проблемами и без посторонней «помощи».

– Некоторые проблемы, – Винченцо сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе, – имеют свойство становиться публичными. Один неосторожный звонок в газету… Одно видео в интернете… И ваша репутация будет не единственной потерей. Ваши деловые партнеры очень щепетильны.

Глаза Эргина Ямана метнули молнию. Он шагнул ближе, и его массивная тень накрыла Винченцо.

– Вы угрожаете мне в моем доме?

– Я описываю реальность, – Винченцо не отступил ни на миллиметр. Его спокойствие было ледяной стеной против ярости старика. – Без нашего вмешательства скандал с вашим сыном уничтожит вас. Мы предлагаем цивилизованный выход.

– Цивилизованный? – Яман горько рассмеялся. – Воровство, прикрытое красивыми словами. Нет, синьор. Мой ответ – нет. Мой сын – моя проблема. Мои порты – мои. Мы закончили.

Он развернулся и ушел, его спина была прямой, но в походке читалось напряжение загнанного зверя.

На следующее утро Винченцо, не теряя времени, предложил новую встречу. На нейтральной территории – в дорогом ресторане с видом на гавань. Яман, после ночи раздумий, согласился.

Именно там Винченцо увидел ее снова.

Айлин. Она сидела за столиком у окна, освещенная утренним солнцем, с чашкой кофе и книгой. Она была одна. Легкое платье подчеркивало ее хрупкость, а полные сосредоточения глаза были прикованы к страницам. Она была оазисом спокойствия в эпицентре его войны.

Винченцо на мгновение забыл о Ямане. Его пальцы непроизвольно сжали столовый прибор. Желание, острое и всепоглощающее, пронзило его. Эта девушка стала его навязчивой идеей, единственной вещью, которую он не мог контролировать, и потому хотел еще сильнее.

Яман, заметив направление его взгляда, резко побледнел. Его уверенность вдруг исчезла, сменившись животным страхом.

– Вы… вы знаете мою дочь? – его голос дрогнул.

Дочь. Слово повисло в воздухе, ударив Винченцо с силой физического воздействия. Так вот чья кровь текла в ее жилах. Судьба поистине иронична. Его главный враг был отцом женщины, которую он желал.

Винченцо медленно перевел взгляд на Ямана. В его глазах вспыхнуло новое, хищное понимание. Он только что нашел не просто слабость старика. Он нашел его ахиллесову пяту.

– Нет, – мягко сказал Винченцо, и его губы тронула едва заметная улыбка. – Но теперь, думаю, нам есть о чем поговорить. Ваша дочь… очень красива. Хрупка. Мир так опасен для таких хрупких созданий, не правда ли?

Он не стал угрожать прямо. Он просто констатировал факт, глядя в глаза отца, полные ужаса.

Битва была выиграна в тот же миг. Рука Ямана дрожала, когда он брал ручку. Он подписал документы, передавая контроль над портами, его взгляд был пустым и разбитым. Он продал душу, чтобы защитить свою дочь от дьявола в костюме от Brioni.

Как только бумаги были подписаны, Винченцо вышел в холл отеля, достал телефон. Его лицо было бесстрастным.

– План «Ангел» в действие, – произнес он в трубку. – Возьмите ее. Сегодня. Я хочу видеть ее в моей вилле до заката.

Он положил трубку и посмотрел на море. Порты были его. И скоро его будет и она. Дочь его врага. Его самый желанный трофей.

Ближе к вечеру Айлин шла по старому кварталу, наслаждаясь последними лучами солнца. В руках она несла только что купленные краски и новый блокнот для эскизов. В кармане лежала брошь – подарок отца, который он вручил ей утром со странной, тревожной нежностью в глазах. Она не понимала причин его беспокойства, списав всё на усталость от переговоров с надменным итальянцем.

Поворот к их дому был тихим и безлюдным. Она уже доставала ключ, когда из ниши между домами вышли двое мужчин в темных костюмах. Они двигались слишком плавно и целенаправленно.

–Простите, signorina, – прозвучало у нее за спиной.

Прежде чем она успела обернуться, на ее лицо накинули плотную ткань, пахнущую химической свежестью. Мир погрузился во тьму. Краски с грохотом разбились о брусчатку, тюбики раздавились под чьими-то подошвами, выплескивая яркие пятна на серый камень. Она пыталась кричать, но звук задохнулся в ткани. Ее тело, легкое и хрупкое, было легко подхвачено и понесено к черному фургону с затемненными стеклами, который возник из ниоткуда.

Фургон резко затормозил. Двери распахнулись. Ее вынесли на руках, и даже сквозь ткань она почувствовала смену воздуха – теперь он был свежим, соленым, пахло морем. Послышались шаги по гравию, скрип тяжелой двери.

Ее опустили на что-то мягкое – ковер. Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Тишина. Давящая, абсолютная.

Дрожащими руками она сорвала с головы мешок, жадно глотая воздух. Она сидела на полу в центре огромной, роскошно обставленной гостиной с панорамными окнами, за которыми открывался вид на безбрежное, равнодушное море. Закат окрашивал воду в багровые тона.

Осознание пришло к Айлин не сразу. Она медленно поднялась на ноги, подошла к окну и уперлась ладонями в бронированное стекло. Где-то там осталась ее жизнь. Ее семья. Ее краски. Ее будущее.

А здесь, в этой немой, безупречной роскоши, не было ничего. Только она. И тишина, которая звенела в ушах громче любого крика. Ее пальцы сжались в кулаки, оставляя на идеально чистом стекле влажные следы. Она не плакала. Пока нет. Слезы придут позже, вместе с пониманием полного одиночества. А в эту минуту ее душа была пуста, как этот безупречный, стерильный закат за стеклом. Она медленно опустилась на колени, и ее сознание погрузилось в гнетущую тьму, наполненную только тишиной.