- -
- 100%
- +
Сережин ошеломляющий успех произвел, видимо, глубокое впечатление на Саньку, но вначале это никак в нём не проявилось. Видимо, шёл какой-то внутренний процесс вызревания идеи. Серёжа, кстати, так и не купил своей гитары, пользуясь нашим общим дешёвеньким инструментом. Больше того, он не проявил никакого интереса к изучению нотной грамоты, хватая все нужные ему мелодии и ритмы прямо из окружающей его жизни. А вот Саня однажды принес в кубрик совершенно новую гитару, только что купленную. Со свойственной ему фундаментальностью и педантичностью, вместе с гитарой он нёс под мышкой сразу три самоучителя игры на гитаре. Надо сказать, что слух у Сани тоже был отменный, насвистывая, он никогда не фальшивил. Так что, казалось бы, исходные предпосылки для гарантированного успеха были налицо. Конечно, Саня не мог подглядывать аккорды и аппликатуру у наших спецов. Не зная музыкальной грамоты и не получив образования в музыкальной школе, они имели явно неправильную постановку руки, а их приёмы игры были явно убоги. Как может правильно играть человек, который не подозревает, кто такой Каркасси?
Саня делал всё правильно. Теперь вместо рундука с радиодеталями по воскресеньям он обкладывался самоучителями и приступал к учебному процессу. Нетрудно объяснить, почему самоучителей должно быть не менее трёх. Один из них был раскрыт на той пьесе или этюде, который осваивается в данный момент. Другой иллюстрирует аппликатуру, или расстановку пальцев на грифе для той тональности, в которой исполняется пьеса, а третий даёт совет, какие именно ошибки подстерегают начинающего исполнителя при разучивании наиболее трудных мест. Как сейчас помню, первой пьесой была Санта Лючия. Классная вещь. До неё, конечно, были гаммы. Я уже упоминал, что слушать, как другие играют часами гаммы и арпеджио – просто невыносимо. Конечно делались попытки прервать этот изнурительный процесс: в Саню кидались ботинки, выкрикивались абстрактные угрозы («Таким козлам играть только в сортире» – это самая приличная из них) и вполне конкретные («Кончай, сволочь, а то ведь удавим»). Саня был непоколебим, как Медный Всадник. Он игнорировал ботинки, слов же он просто не замечал. Процесс продолжался и, как ни странно, все почему-то смирились и ругались всё реже и всё более вяло. Наверное, потому, что Саня был таким безобидным, что бить его не имело никакого смысла – это всё равно, что бить ребенка, который никогда не сможет дать сдачи.
Остановлюсь чуть подробнее, как продвигались дела с этой итальянской канцоной. Саня смотрел на первую ноту, отсчитывал нужное число линеек, повторяя движениями губ названия известных ему нот, начиная от «до», и определял, что это нота «ре». Далее он переводил взгляд на другой самоучитель с аппликатурой и вычислял, что эту ноту нужно исполнять на второй струне, прижав её четвёртым пальцем левой руки у второго лада. Третий же самоучитель предупреждал, что для прозрачности звука палец следует ставить как можно ближе к порожку, а запястье правой руки должно быть выгнуто очень высоко над грифом, после чего второй самоучитель рекомендовал извлечь звук четвёртым пальцем правой руки над самым отверстием верхней крышки корпуса, причём движение правой руки должно быть строго перпендикулярно направлению натяжения струн, иначе звук окажется смазан и будет содержать ненужные призвуки. Сам же щипок должен быть энергичным, но не чересчур сильным, иначе будет слышен дребезг струны. Сечёте, сколько правил нужно выполнить одновременно для того, чтобы извлечь один только звук, а ведь их в этой пиесе гораздо больше. Словом, после того, как окружающие услышали некий чистый и правильный звук (это гарантировано педантичностью Сани), нелёгкий процесс извлечения следующего звука повторяется в полном объеме с плавным переходом глаз скользящими движениями между всеми тремя самоучителями. После месяца напряжённейших тренировок Сане удавалось сократить интервал между соседними извлекаемыми звуками до сорока – сорока пяти секунд, в зависимости от номера струны. Согласитесь, что, с одной стороны, налицо несомненный прогресс в этом нелёгком искусстве, но, с другой стороны, посторонние слушатели постоянно находятся на грани нервного срыва, ибо слушать этот «бзынь» с интервалом почти в минуту – невыносимо. Видимо, это связано с тем, что в таком темпе, услышав очередную ноту, успеваешь забыть звучание предыдущей ноты, каждая из которых исполняется совершенно правильно, в соответствии с рекомендациями ведущих педагогов гитарного мастерства. Тогда самая прекрасная мелодия рассыпается на отдельные ноты, и ты теряешь мысль. Разумеется, читать книжку во время саниного исполнения – просто немыслимо. Текст у вас также рассыплется на отдельные буквы, и вы имеете все шансы стать на много лет пациентом психиатрической клиники.
Что мы только с Саней не делали. И к совести взывали, и чудаком на букву «м» называли. Всё было бессмысленно и бесполезно. Уж если Саня что решил… Вы просто не поверите: прошла ещё пара месяцев, а Сане удалось сократить средний интервал между звуками лишь до тридцати пяти секунд, и то это ещё зависело от настроения и степени усталости. Постепенно мы привыкли к этой нанайской музыке, отстали от Сани, и, наверное, были бы удивлены, если в очередное воскресенье не получили бы заслуженной порции музыкальных классических шедевров. Остальные виды звуков: популярные песенки, частушки, эстрадные пьесы – Саня музыкой не признавал, относя все это к шумам. Для него музыка начиналась минимум с Моцарта (слегка легкомысленен, местами развязен), Шопена (далеко не всё гениально). Только старина Бах с глухим Бетховеном были вне критики, даже самой лёгкой.
Очередное увлечение закончилось так же неожиданно, как и началось. Только остался у всех какой-то ностальгический осадок, как бывает в тех случаях, когда ваша любимая ни с того, ни с сего уходит к другому. Был какой-то особо мерзопакостный день. Унылый дождик зарядил с самого утра. В такие минуты кажется, что вся твоя жизнь, в целом, не удалась. Вон уже какой обалдуй вымахал, а что ты собственно такого успел сделать? Ясно. Всё надеешься, что главное ещё впереди, ещё успеешь сделать. Думаешь что вечно жить будешь? Это настроение передается с легкостью от одного к другому, когда вот так годами все двадцать четыре часа живёшь с ними в одном кубрике. И вот уже лежат все на застеленных койках (нарушая Устав!): один в книжку уткнулся, другой в зубах ковыряет спичкой. Тоска. И только Саня наш, как пчёлка, корпит уже над второй пьесой «Ах вы сени, мои сени». Входит Вася Васинович (На самом деле его звать Толей, но приклеилось именно Вася) – поклонник Есенина – с вечно красными глазами (болезнь что ли какая?), и говорит грустно так, по-дружески: «Всё играешь, сволочь?». Смысл-то вовсе не обидный был: играй, мол, паря, если не можешь иначе.
Однако именно в этот момент что-то в Сане внутри неслышно хрустнуло. Ему ведь тоже тоскливо было при такой-то погоде. Может подумал он: «Все люди, как люди, а я, как падла, прикованная к тачке, должен везти её в любую слякоть. За что? И кто меня приковал? – Я сам». Впрочем, это я все фантазирую. Может, он что-либо другое подумал. Только встал он с коечки не торопясь, как в замедленной киносъемке, взял гитару свою (почти новую!) двумя руками за гриф, да как ахнет о спинку койки. Пронзительно жалобно взвыли в последний раз струны (впервые одновременно), а Саня коротко сказал: «С музыкой – всё»!
Козлик
Олег Козлов вырос в заштатном портовом городке дальневосточного побережья. Сколько он мог себя помнить, его постоянно били. Били родители: за то, что их сын растет бандитом, а не юннатом и отличником; по-пьянке, когда не на ком больше выместить обиду за свою нелепую, неудавшуюся жизнь; по трезвой лавочке – со злого похмелья, а также по-привычке, ибо известно, что битие – это наиболее проверенная веками форма воспитания подрастающего поколения. Били также сверстники из других подростковых банд, потому что чужих положено бить – это аксиома. Кроме того, били свои, потому что нет другого способа выяснить положенное тебе место в этой жизни.
Так же, как ежедневные тренировки гитариста делают подушечки его пальцев каменными, постоянное битие делает душу нечувствительной к побоям, а сами побои начинают распознаваться как особый специализированный язык. Вот это – просто дружеская оплеуха, вот равнодушный тычок в бок, вот злой прямой удар под дых, а это – опасный и яростный пинок кованым матросским сапогом. Столь энергичная школа жизни побуждает вырабатывать и стандарты поведения. Если бьёт явно более сильный, не с целью поучить, а чтобы вырубить и покалечить или их слишком много, нужно стараться свернуться крутым яйцом, чтобы не было сильно выступающих частей тела, а голову следует закрыть руками. Если сам учишь кого помоложе – бей не торопясь, с оттяжкой. Надо же и удовольствие получить. Быстрее всего нужно соображать в ситуациях с заранее неопределенным исходом. Тут чаще всего исход решает то, кто именно ударил первым. Но и излишняя спешка может повредить, потому что неумелый и не продуманный удар лишь разъярит твоего соперника, удесятеряя его силы. Только умный, хорошо рассчитанный и точный удар вырубает или обессиливает врага.
Эти простые аксиомы были затвержены прочно, записаны в подкорку, стали рефлексами. Поступив в мореходку, Олег понял: эта ватага ему подойдет, здесь он далеко не самый слабый, и с его, каким ни на есть, жизненным опытом здесь он не пропадет. Другой бы расслабился, размяк, но отличная портовая выучка этого не позволяла. Спокойным парням он казался излишне нервным, эдаким пританцовывающим и вечно бодающимся козликом. Так его и прозвали, тем более, что фамилия вполне соответствовала. Козлик наш, однако, чуть ли не с первых дней записался в секцию бокса. Весу в нем было немного, эту весовую категорию принято называть «мухачами». Но зато на занятиях на профессиональном уровне рассказывают о расположении болевых центров, а тренировочные бои – «спарринги» оттачивают силу и точность удара. Так что наш Козлик имел все шансы превратиться в здоровенного козла, не будь он так нервен и нетерпелив. Высоцкий тогда уже написал свою фразу «…Ведь бокс – не драка, это спорт отважных и т.д.», но Олег ее не слыхал, а если и слыхал, то посчитал пустой красивой фантазией. Поэтому, если в разговоре с вами он замечал какую-то неясную тень промелькнувшую в ваших глазах, или едва уловимые движения ваших рук казались ему чем-то подозрительными, его правая рука уже летела прямо вам в переносицу, а левая закрывала ему печень, хотя голова еще не успела взвесить ситуацию и принять решение.
Даже коечку Олег выбрал в самом дальнем углу кубрика: всё-таки стены защищают с двух сторон. По воскресеньям он надирался до соплей и не прочь был помахать кулаками. По этой причине на ринге Козлик особых успехов не имел. К учебе также не имел ни охоты, ни способностей. Зато постоянно попадал в разные истории, из которых некоторое время выпутывался удивительно легко и без потерь, как будто ведомый таинственной небесной рукой, которая приберегала его для каких-то особых свершений. Я не помню случая, чтобы из нашей мореходки кого-нибудь выгнали за неуспеваемость. До финиша дошли даже самые туповатые и получили такие же, как у всех остальных дипломы. Зато чаще всего выгоняли попавшихся на пьянке и том бесконечном разнообразии художеств, которые реализуются после принятия соответствующей дозы.
К Новому году мы уже шесть месяцев были курсантами. Этого времени вполне достаточно, чтобы осознать себя членом морского братства, приобрести друзей, определиться с врагами и всеми прочими. Связи эти куда более прочные, чем, скажем, в школе или на работе. Там ты общаешься с одноклассниками или коллегами по восемь часов в день, исключая выходные, а здесь – все двадцать четыре часа в сутки без каких-либо исключений. Первое мероприятие, в котором надо было показать творческую или какую иную активность, заключалось в подготовке новогоднего вечера. В нашей мореходке было три отделения – штурмана, механики и радисты. Каждое из них готовило свою программу, затем новогоднее жюри оценивало эти программы и объявляло победителя. Проводились эти вечера в старом спортзале, который размещался в деревянном одноэтажном строении. Внутри здания был обширный зал, сцена и множество мелких комнатушек и кладовок. Вот только «удобства» располагались на улице в виде «туалэта типа сортир».
Талантов нам было не занимать, и к праздничному дню стены зала были расписаны праздничными сюжетами, под потолком висели нарядные гирлянды, а в самом центре с потолка свешивался огромный шар с наклеенными на него кусочками зеркал, который во время танцев освещался цветными прожекторами и пускал во все стороны весело прыгающие зайчики. К началу вечера зал был до отказа набит курсантами и ослепительно улыбающимися девицами из «педа» и судоремонтного завода в сверкающих блестками платьях. На входе стояли дежурные с красными повязками, которым входящие пары предъявляли пригласительные билеты. Такие же дежурные курсировали внутри зала, обеспечивая порядок, ибо пойти на танцы, не приняв хотя бы стакан винца, считалось попросту неприличным.
Легкий пушистый снежок, падающий на улицы праздничного города, слегка скрадывал оглушительные звуки эстрадного оркестра, несущиеся из спортзала, наполняя сердце безмятежным покоем и умиротворением. Нетвердою походкой уставшего от суеты моряка Олег вышел на крылечко, постоял немного и направился к деревянной будочке сортира, предвкушая скорое облегчение переполненного соками жизни организма. Зайдя внутрь, он долго шарил непослушными пальцами, пытаясь отстегнуть клапан флотских брюк. Наконец его попытки увенчались успехом. Однако концентрация внимания на движениях рук несколько ослабила бдительность остальных центров вестибулярного аппарата, и левая нога поскользнулась на предательской корочке льда. Проваливаясь в дырку сортира, Олег успел подумать: «Какой же я сегодня неуклюжий!».
Веселье было в самом разгаре. Новые пары уже подходили редко, и дежурные у дверей постепенно начали мигрировать внутрь зала, присоединяясь к танцующим подружкам. Сначала они отходили по очереди, меняясь после каждого танца, потом лишь изредка возвращались к дверям на случай появления бдительного начальства. В один из таких моментов они и увидели несколько необычного курсанта, входящего в зал. Вряд ли облик подвыпившего или даже пьяного курсанта они могли бы идентифицировать, как необычный. Также курсант в порванных брюках, с оторванными пуговицами, без головного убора или голубого морского воротника – «гюйса» скорее определялся, как нарушитель формы одежды без признаков экстравагантности. Эта же фигура несколько поражала воображение. И не столько не застегнутым клапаном брюк, сколько ни с чем не сравнимым ароматом сортира, расходящимся густыми волнами по праздничному залу. Дежурные дрогнули и отпрянули от двери, боясь, как бы вновь прибывший танцор не забрызгал их тщательно отутюженные брюки.
Развинченной походкой бывалого моряка Олег подошёл к молоденькой девице с глубоким декольте: «Разр-ште пргла-сть на тур вальса!». Неопытное создание падает в обморок то ли от экстравагантности ситуации, выходящей за рамки самых необычных фантазий, то ли от запаха, выворачивающего самые интимные уголки желудка. В этот момент рядом оказывается дежурный по училищу – начальник нашего радиотехнического отделения. Ситуация кошмарных галлюцинаций, так неожиданно реализовавшихся перед его глазами, погрузила его в состояние ступора. Только рот его то открывался, то закрывался, как бы отдавая беззвучные команды. Когда дар речи наконец вернулся к нему, дежурный затопал ногами и страшным голосом зарычал: «Убрать! Немедленно! Этого мерзавца!».
Впрочем, это было легко сказать, но не так-то просто выполнить. Увидев робко сужающееся вокруг него кольцо дежурных курсантов, Олег, уже искушенный в привычных потасовках на танцах, принял боевую стойку: «Покалечу, падлы! Да у меня все дружки боксёры, они вам навешают щас, тока свистну». Дежурные, однако, не были склонны к агрессивным действиям против измазанного в дерьме курсанта. Они приступили к переговорам:
– Пойдём, Олежка. Отдохнёшь в общаге, выспишься. Все будет нормально.
На такие дешевые трюки Олега купить было не просто:
– Я танцевать хочу.
– Да ты посмотри на себя. Брючата простирнуть надо. Девушки тебя боятся. С кем танцевать-то будешь?
Тут Олег впервые осмотрел себя критически и неожиданно легко согласился:
– Пожалуй, придется простирнуть.
В общагу его вели, стараясь не приближаться слишком близко. Завели сразу в умывальник, где он снял брюки, замочил их в ванне и пошёл искать утюг. Дежурные с огромным облегчением вздохнули и мгновенно испарились.
Прогулка по свежему воздуху несколько отрезвила нашего Козлика, но не убавила того импульса, который неотвязно звал на поиски приключений в эту волшебную новогоднюю ночь. Он долго с остервенением тёр щёткой брюки, затем отжал их и приступил к глажке. Нагретый пар из под утюга источал сказочные ароматы, однако из кошмарных сказок. Надо было что-то придумать, иначе вечер мог безнадежно пропасть. Пошарив по тумбочкам товарищей по кубрику, Олег нашёл пузырек тройного одеколона и вылил его целиком, равномерно распределив по поверхности брюк. Когда же он провёл по ним утюгом, то вокруг распространился такой запах, в сравнении с которым прежние ароматы казались лёгким дыханием лесной фиалки. Зажав стремительно нос, Олег постоял ещё немного, не понимая причин столь странного эффекта, а потом философски вздохнул: «Значит, это – судьба!». Поскольку других брюк не было, он решил лечь спать. Однако надо было придумать, что делать с этими брюками, поскольку оставлять их в кубрике, где спят двадцать пять крепких ребят, было небезопасно. Наконец пришло гениальное решение. Он растянул брюки на перекладине швабры и вывесил их проветриваться на улицу, закрепив конец швабры в отверстии форточки.
В новогоднюю ночь армейские и флотские уставы соблюдаются не так строго: нет привычного времени отбоя, и в кубрики возвращаются поодиночке часов с двух и до утра. Каждый входящий испытывает мгновение полного отрезвления, зажимает нос и уже гнусавым голосом вопит: «Ну и запашок! Кто это тут обделался?». Хотя полный кайф получили лишь самые первые вернувшиеся. Они долго искали источник столь сильных и необычных ароматов, а обнаружив его, выбросили швабру с злополучными брюками в сугроб, пообещав поколотить шутника-хозяина. Затем открыли настежь окна и проветрили помещение. А в принципе, нос человека минут через десять-пятнадцать, как известно, адаптируется к любому запаху и больше его не замечает.
Подъём наутро также был относительный, встали лишь те, кто проголодался и решил позавтракать. После завтрака зашёл старшина, устроил подъем всем остальным и хмуро объявил, что в два часа состоится комсомольское собрание. Повестка дня: «Первое – персональное дело комсомольца курсанта Козлова, второе – разное». Козлик в этот день был особенно тихим, совсем потухшим. Он готовился к экзекуции и «осознавал». Дело его было практически безнадёжным, ибо из мореходки выгоняли и за более скромные художества, тем более – с первого курса. Однако, все мы и всегда на что-то надеемся в этой жизни.
Собрание проходило в привычной унылой атмосфере: все сидят тихо и ждут, когда же кончится эта бодяга. Комсорг объявляет повестку собрания и спрашивает, нет ли желающих высказаться? Поскольку каждый думает примерно о том, что, может быть, и ему придётся быть, со временем, на месте провиниввшегося, желающих не оказывается. Старшина вносит предложение:
– Пусть расскажет, как дело было. Как он докатился до такой жизни?
Вопрос, конечно, интересный, когда тебе говорят, что, мол, в кунсткамере Петра лежит заспиртованный двухголовый телёнок. Но, в данном случае, этот вопрос попахивает формализмом, поскольку и то, как он «докатился» мы наблюдаем по двадцать четыре часа в сутки ежедневно, да и саму финальную историю во всех её деталях видели практически все. Сам-то Олег её помнит, пожалуй, похуже остальных, по причине алкоголя и последующего стресса. И он мычит что-то невнятное, как двоечник, в очередной раз не выучивший урок. В общем, это тот самый типичный случай, когда рассказ о ярком событии гораздо бледнее самого события. Все вздыхают и почёсываются. Наконец рассказчик выдохся, и никакими дополнительными вопросами ничего из него уже вытянуть не возможно. Наступает переломный момент собрания. Все помнят завет Суворова: «Сам погибай, а товарища выручай!». Наша задача – взять товарища на поруки. Но тут тоже спешить нельзя. Нужно, чтобы внешне это выглядело как самый распоследний вариант, найденный путём мучительных раздумий и мудрого взвешивания всех «за» и «против». В общем, домучили мы это собрание, и выписка из его протокола пошла в соответствующие инстанции, а Олег тихо растворился – опохмеляться. Впрочем, те пять нарядов вне очереди, что дал ему старшина, собственно наказанием никто не считал, ждали, действительно, кары небесной.
Однако, проходили дни, затем недели, а других оргвыводов не последовало, кроме стрижки наголо, что у нас также считалось одним из видов наказаний. Видать, хранил Олега какой-то ангел, приберегая его для дел иных. Дела эти время от времени происходили, не выходя за рамки обычных «промахов», караемых теми же нарядами. Так и дотянул наш Козлик до третьего курса, когда у кармы его, наверное, терпение лопнуло от скукоты и монотонности нашей жизни, и она выкинула уже иной фортель.
На третьем курсе пошли серьезные предметы, в том числе и выносимые на госэкзамены: теория гирокомпаса, радиоприемные и радиопередающие устройства. Но самым сложным считался курс радионавигационных приборов (РНП), включающий изучение не только основ импульсной и СВЧ-техники, но и конкретные конструкции пеленгаторов и радиолокационных станций. Нам казалось совершенно невероятным, что можно выучить и запомнить последовательность всех коммутаций и переходных процессов, которые может вызвать импульс, который гуляет по схемам, занимающим все четыре стены учебного кабинета. Народ заранее нервничал, понимая ничтожность своих знаний, которые больше походили на пёстрый набор заблуждений.
Начальник специальности знакомит нас с преподавателем РНП. Перед нами стоит совершенно карикатурная фигура. Кажется, его отрекомендовали нам Константином Михайловичем, но мы сразу окрестили его «воробушком», а звали потом его только Костей. Низенького роста, узкая птичья грудка, испуганные глазки, нервные, неуверенные движения рук и тихий голос. Видимо, в детстве он был маменькиным сынком, вечно болеющим, но оттого еще более любимым. От прочих ребят держался в сторонке, спеша с нотной папочкой в музыкальную школу, вместо того, чтобы попинать мячик или поиграть со всеми в войнушку. За это его откровенно презирали, дразнили и поколачивали, при случае. Весь генофонд, который передали ему поколения предков, был нацелен на интеллектуальный труд, поэтому Костя обречён был на учебу в институте. Впрочем, там продолжалось то же, что и во дворе. Сокурсники его презирали за мягкотелость, отбирали степешку, чтобы сходить на танцы, и заставляли стирать им носки в воспитательных целях. Вся эта его предыстория была отпечатана на лице Кости крупными разборчивыми буквами. Было ясно, что в мореходке будет то же самое, что в детстве во дворе ипозднее в институте.
Иной раз уму непостижимо, как вырастают в стране развитого социализма такие экзотические цветы жизни. Наши архаровцы сразу же прочно сели Косте на шею. Ему грубили на занятиях. Ему даже говорили, как непутевому младшему брату:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.