Муть. Из брючного блокнота

МУТЬ

Как от проказницы Зимы,

Запрёмся также от Чумы,

Зажжём огни, нальём бокалы,

Утопим весело умы

И, заварив пиры, да балы,

Восславим царствие Чумы.

А. С. Пушкин, “Пир во время чумы”

Телефон тренькал уже минуты две и вовсе даже не громко, но столь противно и настойчиво, что первой не выдержала жена. Она, не поворачиваясь, ткнула своим массивным локтем мужа в спину и недовольно сказала:

– Возьми уже эту свою чортову трубку! Не слышишь что ли?

– Заткни уши… – зло бросил муж, хотел добавить ещё что-то, но сдержался, сел на кровати и посмотрел на трезвонивший телефон. «Совсем уже обнаглели. Время три часа ночи. Кому это неймётся?» – тяжко ворочал мыслями Максим Устинович, но телефон не брал, чтобы ещё какое-то время позлить жену. Кто звонит, определить было невозможно – очки лежали рядом с телефоном, и он решил немного размять затёкшую спину, а за одним может быть и дождаться отмены вызова. «А вдруг это Люсик? Может быть, у неё что-нибудь произошло?» – мелькнуло в голове у Максима Устиновича, он резко встал с кровати, надел очки и глянул на экран сотового.

Звонил подполковник Хватов. «Вот чорт, точно что-то случилось!» – зло подумал Максим Устинович и нажал кнопку приёма вызова.

– Извините, что беспокою в столь поздний час, но дело не терпит отлагательства, – вылетел из микрофона голос полицейского.

– Докладывай! Что у тебя там стряслось, – растягивая слова, с притворной зевотой произнёс Максим Устинович.

– Прошу прощения, но час назад ваш сын попал в ДТП и… в общем, его задержали эти дураки из ГИБДД. Мне только что сообщил дежурный из северо-западного отдела.

– Что-нибудь серьёзное… есть жертвы?

– Жертв нет, но есть пострадавший… нет, не беспокойтесь – не ваш сын, а другой участник… он в больнице, – что-то там сломал… и, вроде бы, ещё что-то.

– Обстоятельства ДТП известны? Есть там?.. Ну, ты понимаешь.

– Подробностей не знаю. Известно только что эти дебилы пытаются составить протокол об отказе от освидетельствования… ваш сын…

– Егор Рудольфович, прошу тебя, ты давай-ка сам поезжай… и разберись во всём лично, чтобы… да что тебе объяснять.

– Так точно, Максим Устиныч! Машину уже вызвал, с минуты на минуту будет здесь. Разберусь и доложу.

– Ну, давай дружок, действуй… Да, чуть не забыл: ты этого моего охламона сам ко мне и привези. Всё, жду, – сказав это, Максим Устинович тут же отключил телефон и бросил его на тумбочку.

«Так точно… Я твои слова подлые и тебя самого насквозь вижу, – зло размышлял Максим Устинович, присев на кровать. – Радуется, небось, сволочуга, что компромат на меня заимеет. Ну да ничего, ты ещё и сам в этом деле дерьмом измажешься. Уж я тебе это устрою. Главное сейчас – этого засранца вытащить. Чорт бы его побрал! Не сын, а выродок! А что может получиться от этой стервы толстожопой? Глаза бы мои вас обоих не видели!.. И что же это за жизнь?.. Плюнуть на всё и уехать с Люсиком в Италию. Дом у меня там есть, на жизнь вполне хватит и даже детям останется… если она, конечно, всё-таки родит от меня. Хотя, как она может родить, если жениться мне на ней нельзя – вся карьера под корень будет порушена… Что-то я совсем запутался из-за этого балбеса. Ведь если мы уедем в Италию, то зачем мне эта чортова карьера? Но с другой стороны, я чувствую и даже, пожалуй, уверен в том, что этого говнюка Глотова должны скоро турнуть, а уж тогда – кроме меня и некого больше рекомендовать… Правда и жить с этой… да и без Люсика сил никаких уже нет… А теперь ещё и этот мерзавец! Одни неприятности от него: то одно, то другое… Ну погоди, подлец… одиннадцатый класс в этом году закончишь и я тебя стервеца в армию законопачу… Нет, это плохой вариант – этот урод там такое может сотворить… потом не отмоешься. Лучше бы он разбился в этом ДТП… и эта стерва загнулась бы уже наконец. Чорт меня дёрнул жениться на ней… Нет, тогда я всё правильно сделал… а вот говнюка этого я зря заделал, тут точно маху дал… Эх, если бы…».

– Максим, ты оглох? Что случилось? – вонзился в мозг Максима Устиновича дребезжащий голос жены.

Он нервно вскочил, развернулся, хотел было что-то гневно ответить жене, но увидев её, сидевшую на кровати и опёршуюся спиной на подушку со спущенным до живота одеялом, только бессильно махнул рукой и принялся надевать халат. «Корова безмозглая! Глаза бы мои не смотрели» – подумал Максим Устинович, нервно-брезгливо глянул на жену, запахнул халат и вышел из спальни.

Поблуждав по квартире и по пути опорожнившись, он решил заглянуть в комнату сына. Дверь оказалась закрытой. Максим Устинович как минимум пару лет точно не заходил в эту комнату, – как-то не было поводов для этого. Да и с сыном они почти не общались. Все их контакты сводились к тому, что они еженедельно “собачились” между собой пару-тройку минут при выдаче “получки” – именно так Олег называл выгрызаемые им у отца “карманные” деньги. При этом упорство и наглость сына, а также нежелание отца долго общаться с Олегом, давали отпрыску хороший финансовый результат: его еженедельный “доход” равнялся двухмесячной пенсии учителя-орденоносца. Куда может тратить такие деньги ученик одиннадцатого класса, Максима Устиновича не интересовало, да он собственно уже особо и не разбирался в стоимости жизни. Тем, что относилось к содержанию дома, ведала его жена, у неё была своя банковская карточка, на которую по его распоряжению переводилась половина его зарплаты. Наличные деньги для сына он брал из своего домашнего сейфа, в котором их было много, а вот сколько – он сам толком не знал. Аристократическую жизнь его любовницы – Буравцевой Любови Яковлевны (Люсика) – обеспечивали переводы с фирмы бизнесмена Коваля Леонтия Щадовича – старинного соратника и “кошелька” Максима Устиновича. Сам же Максим Устинович считал себя человеком очень неприхотливым: на цены он никогда не смотрел, а просто оплачивал то, что ему было «крайне необходимо» в данный момент. При этом деньги на его карточке никогда не заканчивались, а поэтому он считал, что потребности его несущественны и даже неадекватны его должности. Когда им с женой приходилось принимать гостей или наоборот бывать на званых ужинах и приёмах, он непременно разглагольствовал о том, что «ведёт скромную и полезную для общества жизнь». При этом он непременно подчёркивал свою «безграничную преданность служению Отечеству», и как следствие, – «отсутствие даже минуты свободного времени на то, чтобы ударяться в потребление». Судя по выражению его лица, он и сам верил в то, что он говорит. Правда, находясь за границей на своей вилле, он рассуждал немного по-иному: «Такая собачья работа как у меня, да ещё и с такими рисками, должна оплачиваться совсем не так, как я могу себе позволить сегодня жить». Но, тем не менее, свою заграничную недвижимость и счета в западных банках он предпочёл глубоко законспирировать, а единственного посвящённого в это человека – Леонтия Щадовича Коваля – «плотно держал на крючке». «Если эта падла только посмеет дёрнуться, то тюряги ему не миновать… и это при наилучшем для него варианте» – уверенно говорил себе Максим Устинович, с удовольствием припоминая немаленький объём компрометирующих документов на своего соратника. Леонтий Щадович был прекрасно осведомлён об уличающих его материалах, хранившихся у Максима Устиновича, а поэтому их отношения носили исключительно уважительный и деловой характер…

Дверь в комнату сына оказалась заперта, и это сильно возмутило Максима Устиновича, добавило ему гнева и мрачности.

– Что вы тут устроили? Совсем ополоумела… – он хотел было прибавить обидное для жены слово, но сдержался и снова стал дёргать ручку, пытаясь открыть дверь.

– Не кричи. Вот ключ, – мягко прозвучал за спиной Максима Устиновича голос Ларисы Яновны.

Он судорожно развернулся и, увидев перед собой жену в ночной рубашке, скривил презрительно губы и, не желая дальнейшего смотрения на её обширные телеса, выхватил у неё из руки ключ и нервно начал его втискивать в замочную скважину. Ключ никак не намеревался открывать дверь, и это сильно взбесило Максима Устиновича. Он попытался приложить силу к замку, но и это не помогло. Оставалось последнее средство – наорать на жену и обвинить её и в этом тоже.

– Ты совсем уже спятила вместе со своим сыночком… балбесом! Ну ладно сама путаешься со своим хахалем, дак теперь и выродка своего, небось, выучила девок в дом таскать!

Упрёк о хахале Максим Устинович произнёс вовсе даже не зло, а скорее с некоторым удовольствием. Да и Лариса Яновна отнеслась к этому как к некой обыденности…

Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

А.С. Пушкин

Супружеские отношения между Максимом Устиновичем и Ларисой Яновной уже в течении десять лет доходили до интимной близости только в результате стечения двух обязательных факторов: беспрецедентной настойчивости одной и переборе спиртного другим, а последние два года – после появления в жизни Максима Устиновича Люсика – они прекратились совершенно. Лариса Яновна вначале отнеслась к появлению у мужа очередной любовницы как к привычному ходу событий. Она настолько привыкла к тому, что у него есть и другая женщина, что даже перестала его ревновать. Но при этом она была убеждена в том, что и «ей тоже должна доставаться её законная доля любви». Когда же у Максима Устиновича появилась «эта сухобёдрая легкоатлетка» – именно такое прозвище дала Лариса Яновна его новой любовнице – муж совершенно прекратил интимную близость с женой и никакие слёзы и попытки ласки не давали результата. Тогда-то в один из редких вечеров, когда муж пришёл рано – около семи часов, а сына ещё не было дома, и произошёл окончательный слом их семейной жизни. Лариса Яновна криком вызвала мужа на кухню, перебила тарелки столового сервиза и затем спокойно сказала:

– Или мы немедленно разводимся, или давай жить, как подобает мужу и жене, или что ты сам об этом думаешь.

Максим Устинович тут же согласился развестись и, хлопнув дверью, ушёл в свой кабинет. Он сел за стол, достал из ящика стола чистый лист бумаги и сходу, не раздумывая, написал на нём: “Заявление”. Дальнейший текст сразу не сложился, а потому Максим Устинович отложил листок и принялся размышлять. «Чортова корова! Как же ты мне опротивела… Но как развестись, чтобы миновать огласки? Как на это посмотрит Глотов? Тоже ведь, паскуда, только и ждёт того, чтобы меня подставить, а самому обезопаситься. И этот мой семейный скандал может ему стать очень даже кстати, – уж он-то точно наушничает кому надо в столице… и там, не ровен час, вычеркнут из всех резервов, если вообще не спишут… А эта стерва, нет в том никаких сомнений, будет ходить по начальству, реветь и писать всякую… Нет, даже думать об этом не хочу… Нельзя так. Надо что-то придумать. А что тут можно придумать? Спать с ней я… Нет, это я уже не смогу, – меня от одного её вида воротит… Вот чего этой гадюке не хватает? Живёт как у Христа запазухой… Стоп. Ей мужика не хватает! Вот и задача обозначилась. Надо устроить ей мужика. Тогда всё успокоится, а у меня появятся на неё вожжи… Да, это очень разумно. Это решение, которое всех устроит. Остаётся только вопрос: где взять мужика для этой коровы? Просто так – врятли кто-то согласится. А вот за деньги – это вполне возможно… Но, сколько это может стоить… при такой-то образине? И где взять “покупателя”?.. Так, а вот это уже не мои вопросы – это должен решать наш уважаемый Леонтий Щадович. Завтра же прямо с утра поставлю ему эту задачу!.. Это решено. Теперь мне нужно с этой коровой временно всё уладить… И как бы это ни было противно, а надо». Максим Устинович тяжко поднялся из-за стола, совершенно перекосился лицом от предстоящего неудовольствия, потом слепил на нём извинительное благодушие, открыл дверь кабинета и мягким домашним голосом позвал:

– Лариса, зайди, пожалуйста, надо поговорить.

В коридоре, как и во всей квартире, была тишина, и Максим Устинович ещё раз позвал жену, но более громко. Повтор также не возымел никакого действия, и Максим Устинович направился на кухню. Разбитые тарелки были собраны с пола, а жены на кухне не было. «Чортова кляча! Её зовут, так она же ещё и капризничает» – недовольно подумал Максим Устинович и направился в спальню. Лариса Яновна сидела на пуфике перед трюмо и пользовала щёки и лоб какой-то косметикой. На вошедшего мужа она не обратила ровно никакого внимания.

– Лариса, ты что, не слышишь? – раздражённо проговорил Максим Устинович, но тут же спохватился и, вернув на лицо приветливое выражение, почти ласково продолжил. – Ты извини меня, Ларуня. С этой работой все нервы поистрепались. «Нет, только не это, – пронеслось у него в мозгу, когда он обнаружил томно-похотливый взгляд повернувшейся к нему жены – только не это». Максим Устинович мгновенно просчитал варианты уклонения от интимной близости, схватился обеими руками за правый бок, присел на кровать и, демонстрируя неимоверную боль, заговорил:

– И нервы… и печёнка просто разрывается последние два месяца. Измотался на работе окончательно. Прости Ларуня, но я действительно сегодня отвратительно себя чувствую, – Максим Устинович прилёг и, продолжая держаться за бок, прикрыл глаза.

«Вот негодяй, опять задумал какую-то подлость» – подумала Лариса Яновна и пересела на кровать.

– Может быть надо показаться врачу? – спросила она мужа. – Возьми отпуск на пару недель, съездим на воды… или ещё куда. Отдохнём, подлечишься. Действительно, нельзя же так убиваться на работе.

«Ну, что замолчал? Глазами так и забегал. Прощелыга – и есть прощелыга. Правильно меня отец в своё время предупреждал» – размышляла Лариса Яновна, ласково гладила плечо мужа и с грустью смотрела на него.

«Вот только без этих вот соплей. Терпеть ненавижу твои эти… пузатые ладони» – отрыгнул противной мыслью Максим Устинович, но глаза не открыл, чтобы не показать своего бешенства и, как бы перекосившись от боли, противно произнёс:

– Я бы с радостью, но теперь никак невозможно. Завтра-послезавтра я должен обязательно на несколько дней съездить в столицу по совершенно неотложному делу. – «Этот идиот Леонтий должен справиться за три-четыре дня» – прикинул он. – Да, кстати, вот там и покажусь врачу. Умница ты у меня, дорогая моя.

«Ну и мерзавец. Глаза бы мои не смотрели на этого подлеца. Ладно, когда вернёшься, я тебе устрою “сладкую жизнь”. Всё, больше эти твои фортели у тебя не пройдут. И карьера твоя “прикажет долго жить”… падать тебе будет ох как больно! Подонок ты и как был прохвостом, так им и останешься. Ничего, отольются тебе мои слёзы» – твёрдо решила Лариса Яновна, погладила волосы мужа и сказала мягким грудным голосом:

– Максимушка, пообещай мне, что ты там обязательно покажешься врачу. Я страшно волнуюсь за твоё здоровье… тем более что это печень.

– Обещаю твёрдо. Давай уже спать и дай мне, пожалуйста, чего-нибудь обезболивающего.

Лариса Яновна погладила мужа по щеке, встала с кровати и вышла из спальни. Через три минуты она вернулась с таблеткой и стаканом воды.

«Вот чорт, напросился на таблетку. Ведь наверняка даст какую-нибудь дрянь, от которой действительно что-нибудь да отвалится» – подумал Максим Устинович, взял лекарство из рук жены, но не смог скрыть на лице подозрения.

«Вот так-то! Боишься? Так тебе и надо» – удовлетворённо подумала Лариса Яновна, а вслух ласково сказала:

– Выпей. Это должно успокоить.

– А что это? – не сдержался спросить Максим Устинович.

– Пей. Ты всё равно не разбираешься, – премило сказала жена и подала стакан с водой.

Максим Устинович положил таблетку в рот, перекатил её под язык, сделал малюсенький глоток воды, кисло посмотрел на жену и немедленно улёгся на бок, закрывшись с головой одеялом. Оказавшись в безопасности, он выплюнул таблетку в кулак. «Точно хочет сделать меня импотентом» – мрачно подумал он, с облегчением ощупывая пальцами совсем даже не размякшую таблетку.

– Спасибо, Ларуня, – благодарно произнёс он, выпростав голову из-под одеяла. – Давай спать, завтра у меня очень трудный день.

Лариса Яновна брезгливо поправила мужу одеяло и вышла из спальни. Через некоторое время на кухне брякнула дверка холодильника, потом донёсся характерный звон соударения горлышка бутылки с массивным стаканом для виски.

«Алкоголичка несчастная!» – зло подумал Максим Устинович, тихонько встал с кровати, бесшумно приоткрыл окно, вышвырнул на улицу таблетку и лёг в постель, полностью закутавшись в одеяло…

Наутро Максим Устинович прямо из машины позвонил Ковалю и приказал, чтобы тот немедленно ехал на объект, так как он «готовится к проведению совещания и ему необходимо лично быть в курсе всех мельчайших подробностей».

«Деньги что ли тебе опять понадобились? Но, не получится, потому как всё, что тебе положено ты уже получил, да к тому же – авансом. А если рассчитываешь на большее, то и мне от тебя кое-что как раз таки нужно… Вот ублюдок! Талантов – ноль, а запросы выше, чем у меня» – брезгливо подумал Леонтий Щадович и велел секретарю распорядиться о машине.

На объект Коваль подъехал, когда Максим Устинович с охранником и водителем стояли перед входом в “галерею”. Перед ними на полусогнутых жестикулировал руками начальник участка, он норовил передать Максиму Устиновичу строительную каску, но тот никак на это не реагировал и был необыкновенно грозен лицом, а впрочем, и всем телом.

– Долго спишь! Я уже столько времени потерял, – грубо, без «здравствуй» и рукопожатия, бросил Максим Устинович подошедшему Ковалю. – Все свободны! – распорядился он остальным, а Леонтия Щадовича поманил ладонью приблизиться к себе.

– Извините, Максим Устинович, как только вы позвонили, я немедленно вызвал машину. «Долго видите ли. Я тебе, между прочим, не подчинённый. Мог бы и вообще не ехать, а сказать, что нахожусь в области. Заранее надо предупреждать, а не так что – вынь да положь» – гневно думал Коваль, преданно глядя на «бестолкового выскочку».

– Ты тут дневать и ночевать должен. У тебя объект, за который ты передо мной головой отвечаешь. Мне Тепляков сказал, что ты подал ему обоснование на расширение сметы?

– Так точно. Но это совершенно объективные и непредвиденные расходы. Тут всё сложилось: и проектировщики, и изыскатели, и, извиняюсь курс, и ещё много чего, – отчеканил Коваль. «Что же ты мерзавец дурака то включаешь? Мы с тобой изначально именно так и договаривались. Ты ведь говнюк и авансом у меня от половины расширения сметы уже выпросил… Может быть, твои дела стали плохи? Или, тебя из раскладов турнули?.. Ну, а вот тогда, мой дорогой, тебе эту стройку и заканчивать самому. Надо будет сегодня же встретиться с Хватовым – этот пройдоха-мент обязательно должен что-нибудь знать. А ещё лучше – зайду-ка я вечером к Елене Ярославовне, и если у этого дурака что-нибудь приключилось, то она точно должна это знать. Вот никак не могу понять: по мне дак жена у Глотова гораздо приятней Елены, а он запал на эту… ну далеко не красавицу. Правда, может быть, она даёт ему как-то особенно» – всё это мгновенно рассудилось и просчиталось в иезуитском мозгу Коваля, пока Максим Устинович подзывал охранника и протирал принесённые ему солнечные очки.

– Максим Устинович, но ведь мы со Львом Николаевичем уже практически согласовали расширение сметы и, насколько я в курсе, ему финансисты дали на это добро, – на всякий случай и подобострастно решил дополнительно прояснить ситуацию Коваль.

– Это ваши с Тепляковым вопросы и задачи. Меня в это даже не погружай… у меня своих забот полон рот, – безразлично сказал Максим Устинович и возможно поглядел на Леонтия Щадовича через совершенно тёмные стёкла очков, а возможно и просто повернул голову в его сторону. «Говнюк! Триста раз ему говорил, чтобы о деньгах и сметах со мной… вообще даже не упоминал. Засранец! Надо будет на всякий случай аккуратно поинтересоваться у Подлесова Леонида Цалеховича: может в “конторе” что-нибудь появилось на этого… Ну, если это так, тогда…» – Максим Устинович решил не додумывать что тогда, а пошёл к “галерее”.

«Значит ему всё-таки от меня что-то надо. Как же ты меня достал, хапуга чортов. Ладно, этот объект обсосём и… ну, ещё парочку и уж тогда…» – Леонтий Щадович не сказал себе что тогда, а просто с удовольствием мысленно прошелестел толстыми пачками валюты в кипрском банке и пошёл за Максимом Устиновичем, держась по правую его руку и чуточку сзади.

– Работаешь в графике? Срывы? – остановившись, дружелюбно спросил Максим Устинович, не глядя на Коваля.

– В точном соответствии с новыми сроками, – доложил Леонтий Щадович.

– Я вижу. Хорошо… Молодцы! – одобряюще-ободряюще вслух произнёс Максим Устинович, а про себя отметил: «Знать бы ещё то, как оно на самом деле должно быть. Но мне и не следует в это вникать – это их профессиональные “мутки”».

– Спасибо вам, что нашли время побывать и ещё раз обратили внимание нашей компании на исключительную важность именно этого объекта, – с благодарностью, поклоном головы и спины молвил Коваль, а мысленно удовлетворённо-презрительно отметил: «Ты и графиков-то никогда не видел, да и смотреть тебе на них бессмысленно. Тебя только одно интересует – сколько процентов тебе лично, когда, в какой валюте и каком банке».

– Ну, отлично! Я очень доволен тобой Леонтий. Ты там только не забывай постоянно сверяться Тепляковым. Он ведь у нас персонально отвечает за все объекты… Я так уж решил заехать – собственными глазами увидеть… Всё, время у меня в обрез.

Максим Устинович начал было разворачиваться, чтобы идти к машине, но вдруг хлопнул себя по лбу, подхватил Коваля под локоть, передвинул его, поставив напротив себя и, уставившись непрозрачными стёклами очков в лоб Леонтия Щадовича, продолжил говорить с подлой складочкой в углах губ:

– Я ведь чуть не забыл! А у меня к тебе огромнейшая просьба… – Максим Устинович замолчал, изучая выражение лица Коваля. – «Даже не знаю: можно ли этому прохиндею давать столь деликатное поручение? Вон и глаза у него не просто наглые, а змеиные какие-то… того и гляди – ужалит. Ну да выбора иного нет, да и ситуация с этой стервой припёрла» – размыслил он, помедлил, а потом неохотно, но всё-таки решился и продолжил. – Ты знаешь… могу только тебе… как моему самому доверенному товарищу… («Ну-ну, давай стели помягче, а я тебя насквозь вижу: опять какую-то комбинацию задумал, чтобы моими руками чего-нибудь себе загрести» – подумал Коваль и состроил беспредельно участливое лицо)… Так вот, Леонтий, меня последнее время сильно беспокоит здоровье Ларисы Яновны… («И её надо отправить полечиться на Лазурный Берег, а меня с Люсиком в Майами. Дудки! Ничего у тебя не выйдет, крохобор несчастный, до тех пор, пока я не получу на счёт оплату по новой смете» – твёрдо решил Леонтий Щадович и преобразовал своё участливое лицо в нагло-циничное)… «Как я терплю возле себя этого скользкого ублюдка? Но, ничего придёт время – посмотрим» – брезгливо подумал Максим Устинович и скорбно продолжил. – Понимаешь, Леонтий, Лариса Яновна, в силу моей постоянной занятости, очень угнетена и перестала находить в жизни радости… и даже необходимые ей чисто женские удовольствия от общения… с мужчиной… («О как! Чтобы это значило?» – озарилось удивлением лицо Коваля)… То, что я тебе сейчас доверяю исполнить – это конфиденциально и интимно… и я уже не говорю о том, что оно должно быть забыто немедленно… после налаживания и прихода к обыденности… – «Вроде бы и за умного себя считает, а прикидывается полным идиотом» – зло подумал Максим Устинович, удовлетворённо отметил, что своевременно и прозорливо надел тёмные очки, за которыми надёжно укрылось коварство его взгляда и, подстроив интонацию голоса под дружелюбие, продолжил. – Это может быть или одинокий врач, или такой же преподаватель, или неважно кто, но не старый, а может даже и чуть помоложе… – Максим Устинович впился тёмными очками в глаза Коваля и, увидев в них догадку о сути произнесённого им, решил конкретизировать ставящуюся задачу. – Одним словом, Лариса Яновна должна найти в этом человеке заботливого, любящего и обязательно услужливого и безотказного во всех отношениях человека… мужчину.

– Правильно ли я вас понимаю, Максим Устинович, – ей нужен мужчина, услужливый во всех отношениях без исключения? – с нескрываемым удивлением и безо всякой иронии спросил Коваль.

– Именно так, Леонтий. И решить этот вопрос необходимо в кратчайший срок… Я уеду в столицу на три-четыре дня, и как ты понимаешь, – лучше чтобы это было в моё отсутствие. Да что я тебе простые вещи объясняю? Ты у меня на все руки мастер и талантище необыкновенный!.. – «О как тебя заколодило-то. А ты как думал? Хочешь за моей спиной воровать и не нести за это ответственности, тогда служи мне верой и правдой, не щадя живота своего. По глазам твоим вижу, что высчитываешь свои подлые варианты: как меня на этом подловить. Не старайся – ничего у тебя не выйдет, а даже наоборот – это будет против тебя, потому что именно ты подлец и подложишь под мою жену мужика, чтобы попытаться шантажировать меня. Оба вы вместе с ней будете запачканы. Так-то вот. А потому, делай, что тебе велят… целее будешь» – Максим Устинович удовлетворился сделанным им умозаключением, устало улыбнулся, положил правую руку на плечо Коваля, притянул его к себе и, отражая лучи солнца чёрными стёклами своих очков прямо в глаза Коваля, твёрдо сказал. – Уважаю я тебя, Леонтий. Столько лет мы рука об руку… Так ты уж не подведи меня… жена всё-таки – родной человек… счастлива должна быть.