- -
- 100%
- +
– Эй, Джефф! Ты так и не ответил. Это он? Это он приказал тебе спустить все на тормозах? – И даже когда мое тело бешено затряслось в конвульсиях, я сквозь шум в ушах все еще слышал свой подвывающий голос: – Джефф! Скажи мне, Дже-ефф! А он знает, что ты сегодня здесь? Он знает? Он зна-а-а…
Когда меня, едва передвигающего ноги после шоковой терапии, вытолкали на огороженную колючкой площадку для выгула заключенных, я ни секунды не сомневался, что меня уже с нетерпением ждут. Такое развлечение, как возвращение Психопата Бэза со своей первой аудиенции, не пропустила бы даже прачка. И поэтому тот факт, что мое появление не вызвало никакого интереса, заставил все инстинкты вопить о том, что сейчас самое время бежать и прятаться.
Но бежать и прятаться было некуда. Оставалось втянуть голову в плечи и затеряться среди слоняющихся вдоль периметра оранжевых роб. Петляя, я начал продвигаться к самому дальнему углу площадки, где был хороший обзор с надзирательной вышки. Здесь обычно толпились рядовые мужики, еще не успевшие заслужить внимание авторитетов. Они по возможности старались оставаться в тени и одновременно на виду у скучающих на вышках вертухаев.
Я был почти у цели, когда мой взгляд вдруг выхватил из толпы человека. Он двигался мне навстречу с неумолимой точностью баллистической ракеты. Он не смотрел в мою сторону. Его поза и походка были расслабленными, но все волосы на моем теле вдруг разом встали дыбом, а по позвоночнику сыпанул ледяной пот. Это был Красавчик. Новичок, появившийся здесь пару недель назад, и до сих пор не назначенный ни в одну из каст. Блатные им не интересовались, несмотря на смазливую физиономию и слишком наглый взгляд, который я несколько раз за прошедшие дни с удивлением ловил и на себе. Но и к мужикам этот пижон тоже не прибивался.
Впрочем, до сегодняшнего дня я был слишком плотно ангажирован Биллом, так что раздумывать о странном новичке мне было недосуг. Я и сам не знал, почему именно сейчас вдруг почувствовал исходящую от него угрозу, но, когда Красавчик поравнялся со мной, я едва сдержался чтобы не заорать, привлекая к себе внимание Билла и его шестерок.
Я остановился, как вкопанный, уговаривая себя, что это всего лишь очередной приступ паранойи, и сейчас Красавчик пройдет мимо, не удостоив меня даже взглядом. Но тут случилось то, чего я не мог вообразить даже в самых смелых предположениях. Из-за моей спины вдруг вынырнул Громила Билл и, оттолкнув меня плечом, двинулся прямиком на Красавчика. Но тот и не подумал свернуть и, как ни в чем ни бывало, продолжал приближаться ко мне вальяжной походкой. Тогда Билл выставил вперед лысую башку и еще больше прибавил шаг. Не в силах пошевелиться, я смотрел, как огромная туша Громилы врезалась в Красавчика и в буквальном смысле раскатала его по асфальту. И одновременно с этим у меня под ногами что-то обиженно звякнуло.
Я опустил глаза и оторопело уставился на валяющийся в полуметре от моих ног армейский нож с хищно зазубренным на изгибе лезвием. А в следующую секунду Проныра Снуп ловко подгреб нож раздолбанным ботинком и еле уловимым движением отфутболил его стоящему рядом субтильному очкарику по прозвищу Клирик. Тот повторил этот фокус, и я не сомневался, что через несколько минут нож бесследно растворится в бездонном кармане одного из Громиловых прихвостней, который, сейчас, беззаботно насвистывая, прогуливается на противоположной стороне площадки, или даже за ее пределами.
Однако, вырвавшийся у меня вздох облегчения имел все шансы стать последним. Оглушенный Красавчик едва успел подняться на одно колено, как Громила уже сгреб меня за шкирку гигантской, как экскаваторный ковш, лапищей и волоком потащил в противоположный угол двора, практически лишенный обзора. После чего, перехватив за грудки, с силой впечатал спиной в бетонную стену барака.
– Слыш ты, Психушка. – Громила вскинул вверх вторую руку и придавил локтем горло, почти полностью перекрыв доступ кислорода. – Хлебало завали и не дрыгайся, понял?
Я бы и рад был вежливо ответить. Но из горла вырывался только хриплый свист вперемешку с пузырями, солеными от крови из прикушенной губы.
– Кивни, если услышал, – угрожающе рыкнул Громила.
– Уссс… – на длинном выдохе просипел, наконец, я.
– Я не знаю, кто ты такой. Но кому-то ты очень сильно мешаешь.
– С чего ты взял? – сдавленно пробулькал я: – Кому я нужен?
– Вот и я думаю, кому сдался такой огрызок. Но Красавчик появился здесь по твою душу.
– Откуда ты знаешь?
– Соловьи напели. Тюрьма веселое место, но у нее есть один недостаток – всем известно, где ты сейчас находишься. – Сообщив эту очевидность, Билл просиял, радуясь, словно обезьяна укравшая банан у беспечного туриста. Но его незатейливая мысль почему-то глубоко засела в моей голове.
Билл внезапно помрачнел.
– Но вот какая штука, приятель. Красавчик явно слабоват для такого дела. Я сшиб его одним ударом. – Билл, отпустив меня, задумчиво разглядывал свои могучие руки. – Конечно не нужно быть Роем Джонсом, чтобы прикончить такого доходягу, как ты. Но так плохо держаться на ногах… Здесь что-то не так… Что-то не так. – Повторил Билл, очевидно, закрепляя какую-то мысль в мозгу, явно уступавшему в размерах его увесистым кулакам. Впервые со времени нашего знакомства Громила выглядел по настоящему обеспокоенным. И было в этом что-то неправильное, что-то такое, отчего начинало противно сосать под языком, и голова самопроизвольно втягивалась в плечи.
– Клал я на твоих соловьев. – Все еще пригвожденный к стене, я решил отвлечь Билла от непривычного для него мыслительного процесса. Он и в благодушном настроении был сущим дьяволом, а уж чего от него ожидать в мрачном расположении духа? И в том, что касается неожиданностей – я не ошибся.
– Заткнись и слушай. – Громила снова хорошенько тряхнул меня за ворот, так что мои ноги оторвались от земли, и пятки начали мелко постукивать по стене. – У меня тут есть кое-какая мыслишка, как организовать тебе карцер до конца срока. Гоблин, окончательно слетевший с катушек за месяц до выхода, здесь никому не нужен. Начальник не захочет портить статистику. А уж о том, чтобы наша пташка начирикала, кому надо, я позабочусь. Такого напоет, что начальник будет счастлив засунуть тебя в яму до окончания срока, чтоб не отсвечивал. Но сидеть будешь тихо! И даже не вздумай качать свои пижонские права.
– Зачем тебе это? Зачем ты мне помогаешь? Ты же меня ненавидишь…
– Да кто ты такой, огрызок, чтобы я тебя ненавидел или помогал. Просто меня бесит, когда трогают мои игрушки, и тем более, когда их ломают.
– Нравится самому ломать?
– Ничего личного, дорогуша. Это закон зоны. Кто-то по любому должен быть на твоем месте. Как любил говаривать Великий инквизитор Мандоза: была бы веревка, а шея всегда найдется.
– Я тебя понял. Если кто-то должен, то почему не я.
– Быстро схватываешь! Но что-то мне подсказывает, что твои ржавые шестеренки покрепче, чем у многих. Кто бы ты ни был, Психушка, но что-то в тебе есть. Черт знает, может, твое безумие не дает тебе спечься. Но что бы это ни было, меня это чертовски заводит. Так что делай как я сказал, и не разочаровывай папочку.
– Я… Да… Да. Спасибо, – просипел я, чувствуя, что на этот монолог ушел последний оставшийся в легких воздух.
– Засунь свое спасибо… – Билл немного ослабил хватку, и от резкого прилива кислорода в голове вдруг вспышкой взорвалась совершенно дикая мысль.
– Телефон, – прохрипел я прежде, чем еще не разогнавшийся мозг успел ее забраковать. – Ты можешь достать телефон?
Билл разразился издевательским хохотом, и внезапно убрал локоть, так что я едва не рухнул ему под ноги, как мешок с червивой мукой. Голова Громилы резко дернулась вперед. И последнее, что я почувствовал перед тем, как потерять сознание – это, как от удара о чугунный лоб с противным чавком хрустнула переносица.
Двадцать восемь дней в карцере. Бесконечные двадцать восемь дней немого безмолвия и глухого одиночества, запертых в тесной бетонной коробке. Двадцать восемь дней непрерывного ожидания, когда же эти стены, наконец, раздавят меня. Сомнут. Расплющат. Раскрошат, как гидравлический пресс груду слежавшегося мусора.
Вы думаете, за эти дни я спятил настолько, чтобы начать говорить стихами? Нет. Я не стал поэтом, и надвигающиеся стены – это не образное выражение. Это была реальность. Стены надвигались на меня в самом прямом смысле слова. Медленно. Очень медленно. По одному, быть может, по два сантиметра в сутки. Я, кажется, уже говорил, что это происходило очень медленно? Плевать! Потому что моя смерть подползала ко мне не только медленно, но и неотвратимо. Каждый день. Каждую ночь. Все ближе и ближе.
Вы хотите знать, как я понял, что теперь и стены против меня? А как зверь в своей норе уже чует охотника, когда тот еще чистит на крыльце двустволку перед тем, как отправиться в лес? Назовите это интуицией, шестым чувством, предчувствием, помешательством, в конце концов. И вы не ошибетесь ни в одном слове. Это действительно было помешательством.
Каждый день, выныривая из полу-бредовых, полу-реальных сновидений и, едва разлепив ссохшиеся, как гнойные струпья, веки, я принимался часами ползать по полу, с параноидальной скрупулезностью измеряя оставшееся расстояние между стенами. И теперь я мог сказать с уверенностью – оно уменьшалось. Расстояние, которое пока еще отделяло живой труп Бэзила Бэнга от самого настоящего мертвеца, уменьшалось с каждым гребаным днем, проведенным мной в этой смертельной ловушке.
Если неделю назад оно, это расстояние, составляло семь локтей, три ладони и почти три фаланги указательного пальца, то сейчас, перепроверив свои расчеты не меньше десяти раз, я мог прозакладывать свою никчемную жизнь на то, что от стены до стены теперь оставалось не больше семи локтей, одной ладони и половины одной фаланги мизинца.
Вы думаете я делал это из страха? Думаете, я так сильно цеплялся за жизнь, чтобы день и ночь ползать на брюхе, вымеряя оставшиеся до моей смерти метры? Да плевать я хотел и на свою жизнь, и на свою смерть. Но это было хоть какое-то действие.
Пожалуй, на сегодня достаточно. Я с трудом поднялся и всем весом оперся на левую ногу, с наслаждением вслушиваясь в тихий хруст крошащегося пластика. «А-а! Твои гнилые потроха все еще здесь?» – засмеялся я, обращаясь к обломкам разбитого вдребезги мобильника.
Дурацкая, бесполезная игрушка, которую очнувшись в карцере двадцать восемь дней назад, я нашел в кармане заскорузлой от моей же собственной крови тюремной робы.
В тот день я еще не умер окончательно, и, взяв в руки допотопный кнопочный аппарат, смеялся и плакал, как ребенок. Нет, нет, я не кинулся сразу набирать номер. Я хорошо усвоил урок Джеффа и больше не намерен был повторять прошлых ошибок! Теперь мне нужен был план. Я знал, от того, что я скажу человеку на том конце, зависела моя жизнь. Нет, не жалкая никчемная жизнь забулдыги Бэнга. А моя настоящая жизнь. Жизнь Алана Верна. И я не мог позволить себе сейчас снова все испортить.
Поэтому я часами прокручивал в голове схему предстоящего разговора. Придумывал и мысленно вычеркивал фразы. Менял местами слова и снова заучивал их наизусть.
«Слушай, Сэм, Я – Бэзил Бэнг. Ты, конечно же, в курсе. Тот чувак, который считает себя Аланом…»
Идиот! Какой чувак? Где мой рафинированный чистоплюй Сэм, и где чувак? Нет. Не то! Все не то.
«Сэм, привет. Я Бэзил Бэнг. Да, да, допустим, я не Алан. Но в любом случае, я интересный чувак. Твою мать! Опять этот чувак! Но Сэм! Подумай сам – я свободно проник в лифт. Я знаю твой номер телефона. Знаю еще кучу вещей, которых не должен знать. Тебе должно быть интересно. Хех… Знаешь… я всегда тебе доверял, доверял твоему уму и способностям к анализу…»
Господи! Кто этот я? Я психопат Бэз доверял Сэмюелю Кейну, главному советнику самого Алана Верна?
Не то. Снова не то! Но я был не намерен сдаваться!
Перед тем, как набрать нужный номер, я не меньше тысячи раз прокрутил в голове тот проклятый разговор. Я отшлифовал каждое слово. Каждую интонацию. Каждую усмешку! Я был полным идиотом.
Сэм. Вот чей номер я тогда собирался набрать. Сэмюэль Кейн. Мой личный секретарь. На протяжении долгих лет он был моим главным доверенным лицом. Моя последняя надежда. Единственный человек, который мог сейчас подтвердить мою личность. Единственный, кто знал о моих делах все, ну или почти все. Все самые темные тайны, самые рискованные схемы, на какие только был способен мой тогда еще работавший как швейцарские часы, аналитический мозг. И вот на эти тайны и схемы я и делал ставку. Если эти секреты существуют не только в моем больном воображении, то мне должно было хватить одного упоминания о них, чтобы заставить его слушать. То, что сейчас не мог сделать мой дар убеждения, должен был сделать страх.
Как я был наивен! После того, что я сказал ему тогда, у него не могло остаться никаких сомнений, что я это я. И даже если бы они остались! Даже если бы эти сомнения остались, то хотя бы из любопытства он должен был попытаться выяснить кто я такой. Кто этот человек, способный одним словом уничтожить не только секретаря и доверенное лицо господина Верна, но и всю его огромную империю. Нет, нет. Он не мог положить трубку, не выяснив, кто узнал об их общих с хозяином и неизвестных больше никому делах. Но, тем не менее, он это сделал. Он молча выслушал все, что я городил и заучивал наизусть целый день, и, не сказав ни слова, повесил трубку! Просто! Повесил! Трубку! И это был конец. Это был конец Алана Верна. Теперь у меня оставался только Бэзил Бэнг.
Глава 6. Возвращение в новую жизнь
На свободу я вышел с чистой совестью и настойчивым желанием выпить. Раз уж я теперь не Алан – побуду немного Бэзом. Тем более, что не все ли равно, в чьем теле напиваться.
В кармане куртки, пошитой в нашем знаменитом тюремном ателье, вместе со справкой об освобождении лежали двадцать долларов, выданных за восьмимесячное склеивание рождественских коробок за вычетом расходов на стрижку, мытье, проживание и питание. Хотя за питание – это грабеж. Оно мне практически не доставалось.
Следуя привычке тщательно изучать документы, я развернул выданные мне бумаги. Так. Бэзил Бенг… год рождения, номер социального страхования… Ага, вот. Адрес проживания. То, что нужно.
Путь до Кирк-тауна, крохотного городишки, расположенного в промышленной зоне в предместьях Марвела, занял полтора часа бодрого шага до автобусной станции вдоль аллей Крокед сквера, Еллоупод сквера, Пичвуд парка и Санрейн сквера, десять минут изучения расписания, пятнадцать минут перекуса в буфете в зале ожидания и часа созерцания мелькающих за окном пейзажей пригородных районов Марвела.
Согласно бумагам, быть Бэзом мне полагалось на Кленовой улице. На редкость говорящее название. Откинув ботинком спланировавший под ноги резной лист, я остановился у небольшого магазинчика. “Хозяйственная лавка Боба”. Здесь точно знают и любят Бэза.
За спиной звякнул колокольчик. Пожилой мужчина за стойкой окинул меня коротким взглядом из-под козырька бейсболки с надписью «Спроси у Боба» и нахмурился.
– Явился?
Я неопределенно кивнул, пытаясь сообразить, как бы выведать у узнавшего меня продавца дорогу до собственного дома. В ответ старик демонстративно подтянул к себе стоявший на прилавке контейнер для податей с надписью «Кирктаунский приют». А потом и вовсе сунул его под стойку и с невозмутимым видом уставился в переносной телевизор.
Я невесело усмехнулся. Ожидания не обманули. Здесь меня, действительно, хорошо знают и по-настоящему любят.
– Эм… мистер… то есть Боб, старина… – начал я.
– Подожди. – Мужчина взял с прилавка пульт, и повисшую тишину разорвал деловитый голос диктора:
– Сегодня ночью в Саутгейтском парке был обнаружен обезображенный труп мужчины. Личность потерпевшего в данный момент устанавливается, но нашему корреспонденту стало известно, что погибший вел бродяжнический образ жизни и последние полгода проживал на улице. Таким образом, можно утверждать, что это уже седьмая по счету жертва так называемого Марвелского потрошителя, нападениям которого до настоящего момента подвергались исключительно представители самых незащищенных слоев населения. Городские власти по-прежнему отказываются комментировать ход расследования и призывают граждан сохранять спокойствие. Однако, неравнодушные жители Марвела продолжают бить тревогу. На улицах города ведется разъяснительная работа. Волонтеры советуют бездомным в темное время суток не ходить поодиночке и не удаляться слишком далеко от социальных учреждений, предоставляющих ночлег для лиц без определенного места жительства.
Марвелский потрошитель? – пробормотал я, ни к кому конкретно не обращаясь. А куда смотрит прокурор Клейман? Министр внутренних дел Уилсон. В конце концов, сенатор… Так, стоп! Какое мне теперь до них дело.
Из динамиков телевизора полилась бодрящая музыка, возвещая об окончании выпуска новостей. Боб застыл со скорбным выражением лица, и я вежливо кашлянул, привлекая к себе внимание.
– А… Кхм… давно это началось?
– Давно или нет, – хмуро бросил тот, убавляя звук, – Но и до нас уже добрались. Две недели назад за старыми бараками мальчишки Джонсонов нашли старика Блума. Говорят, как и у тех первых, что из Нижнего Марвела, в теле ни кровинки. И вместо кишок сплошное месиво вперемешку с какой-то грязью. А через пару дней еще двое бомжей в южном районе Швайзентауна. Тоже выпотрошенные подчистую, как наш бедняга Блум. А животы набиты песком, что твоя боксерская груша.
– М-да. Жаль бедолагу, – сочувственно пробормотал я, пытаясь хоть как-то расположить к себе все больше мрачневшего Боба.
Но тот принялся с таким остервенением перелистывать страницы лежащего на прилавке журнала, что я даже испугался, как бы он не изорвал учетную книгу в клочья.
– Жаль ему. Как бы не так. Тебе с твоим грязным языком до Блума, упокой господь его душу… Это ж какой был человек. Юродивый. За всю жизнь никому слова дурного не сказал. Как только рука поднялась у этого нелюдя. В то время, как всякие проходимцы ходят себе преспокойно по земле, и хоть бы хны. Ни в огне не горят, ни в воде не тонут.
Догадываясь, кого имеет в виду старик, костеря несгораемых проходимцев, я медленно направился к выходу. Ну и черт с тобой. Сам найду дорогу.
Снова оказавшись в окружении приземистых, выкрашенных одинаковой желтой краской зданий, я вдруг поймал себя на ощущении, что попал в какую-то параллельную реальность, выстроенную из детского конструктора Лего. Домишки жались друг к другу, словно зерна в кукурузном початке. А белые решетки низких оградок и крохотных балкончиков в дрожащем знойном мареве казались отлитыми из плавящегося на солнце пластика. Хотя… после окружной тюрьмы не так уж и плохо.
Неизвестно, сколько еще я таскался бы по тротуарам туда и обратно, если бы не сообразил заглянуть в заросший оливами и лимонными деревьями тупиковый проулок. В конце него обнаружился тесный дворик, огороженный все той же белой оградкой. За ней на плешивом газоне громоздилась раскаленная, словно печка, ржавая бочка для дождевой воды. А чуть в стороне, словно не убранные в штиль паруса, неподвижно тлели на солнцепеке развешанные на веревках простыни. Огромные черные пятна копоти под самой крышей, уродующие опрятный, выкрашенный все той же желтой краской фасад, заставили сердце забиться чаще. Ну здравствуй, милый дом.
Милый дом встретил меня тошнотворным запахом гари, смешанным с вонью своих изрядно подкопченных внутренностей. Я долго блуждал глазами по черным головням, над которыми, нежась в лучах солнца, лениво роились мириады прозрачных пылинок. Мне удалось распознать только выгоревший до каркаса холодильник и останки дивана. Судя по всему, именно на нем восемь месяцев назад старина Бэз, упившись до полусмерти, уснул с тлеющей в пальцах сигаретой. Не в силах больше терпеть невыносимую вонь, я бросился вон и, едва ли не кубарем скатившись с лестницы, опустился прямо на крыльцо. Ну что ж, Бэз. Поздравляю, ты редкостный кретин. Как бы ни было уютно в твоей халупе до того, как ты умудрился ее спалить, теперь она совершенно непригодна для жилья.
От невеселых размышлений меня отвлек протяжный скрип и последовавший за ним резкий дверной хлопок. Я с надеждой обернулся на звук, и мой взгляд уперся в ядовитую пурпурную лилию с мохнатыми леопардовыми бородавками на гигантских лепестках. И еще десятки таких же лилий буйно цвели на полинялой зеленой хламиде, драпирующей пышное туловище, судя по внушительным размерам бюста, принадлежавшее особе женского пола.
Я привстал с крыльца, но почтенная леди, едва завидев меня, вдруг шарахнулась в сторону, а в следующую секунду выражение испуга на ее лице сменилось брезгливой гримасой.
– Мэм? – нерешительно начал я. – Прошу прощения мэм, я…
– Бэнг? – недоверчиво проговорила дама и воззрилась на меня полыхающими из-под сложной прически глазами. – Вилку мне в печенку! Бэнг! – Она демонстративно вытерла руки о хламиду и недобро поинтересовалась: – Какого черта ты тут делаешь?
– Э-э… Мэм, – снова растерянно забормотал я. – Я просто хотел…
– Мэм, значит? То была Толстуха Рут, а теперь, значит Мэм! – Пожилая леди еще больше сдвинула брови, отчего лицо ее вдруг напомнило мне почерневшую от времени древнюю маску бога войны ацтеков. Когда-то давно такая висела на стене в библиотеке моего отца, уважаемого мистера Дрейка Верна. – Ты говоришь мне Мэм? Неужели в тюрьме тебя научили манерам? Вот уж ни за что не поверю!
Женщина уже взялась за ручку двери, намереваясь уйти, но я успел перехватить ее за руку:
– Мэм, постойте, умоляю! У меня небольшие проблемы с памятью, и я хотел бы задать вам несколько вопросов…
– Ты? Ты смеешь задавать мне вопросы? Да как ты посмел даже открыть свой рот, чтобы заговорить со мной? Как ты посмел вернуться сюда после всего, что сделал? Да мы день и ночь молились, чтобы ты поскорее сдох в своей каталажке. О, Дева Мария! Как я молилась! О, милосердный Иисус и пречистые Архангелы! Защитите нас от этого бесовского отродья! О, Пресвятой Гавриил! Не допусти до греха моего старого Дюка!
Поняв, что светской беседы не получится, я уже хотел было ретироваться. Но в это время над головой хлопнула оконная рама, окутав меня умопомрачительным запахом свежеиспеченной сдобы, и из окна высунулось бледное создание.
– Мам, кто это?
– Засунься обратно, это ублюдок Бэз приехал.
– О, господи! – Испуганно воскликнуло создание и тут же скрылось за занавеской. А мать, тем временем, принялась теснить меня к калитке, продолжая неустанно поминать святых и грозить расправой своего старого Дюка.
– Да куда же мне прикажете идти? – Не отступал я. – Я отсюда с места не двинусь, пока вы мне не объясните, что…
– А ты мне не угрожай! – возмутилась соседка. – Если не хочешь загреметь еще и в долговую тюрьму, лучше убирайся по добру, по здорову и никогда больше не возвращайся. Из нас всех и так законники едва душу не вытрясли. Весь дом перевернули вверх дном! Черт знает, что искали, не иначе твои вонючие подштанники, потому что больше с такого ничтожества и взять-то нечего.
– Хорошо, хорошо, я уйду! Но сначала скажите, где моя мать? Или отец? У меня вообще есть мать? Или хоть кто-нибудь, кто не начнет биться в истерике при одном моем появлении?
– Мать? И ты еще смеешь спрашивать про мать? Да как твой поганый язык…
– Да послушайте же! Я потерял память. Поэтому если вы хотите, чтобы меня загрызла совесть, сначала придется мне объяснить, за что она должна меня грызть.
– Ах ты память потерял? – Недобро сощурилась Рут. – Что ж, умно, Бэз. Очень умно! Ну ничего. Толстуха Рут тебе напомнит. Так о чем ты хочешь узнать? М? О том, как запер свою мать в какой-то занюханной богадельне? Да о скотине, предназначенной на убой, заботятся лучше, чем там о несчастных стариках. Или о том, как мы каждую неделю просили тебя съездить к ней, чтобы она хоть разок увидела крошку Бэза перед смертью? Или о том, как она плакала у меня на груди и просила позаботиться о ее заблудшем сыночке после ее смерти? А может о том, как впервые за полгода ты все-таки удосужился навестить старушку Марлу чтобы прибрать к рукам деньги, которые мы собрали, чтобы облегчить ее последние дни? А вот у меня есть еще одна история про то, как ты…
– Все-все. Хватит! – запротестовал я, не в силах больше слушать сыплющиеся на меня градом ужасные обвинения. – На сегодня с меня хватит ваших историй. Задам последний вопрос и уйду.
– Да кто б тут с тобой еще разговаривал! Слишком много чести! А наш добрый лендлорд, господин Суджи, дай бог ему здоровья, уж сколько он терпел твои безобразия! Давно пора было гнать тебя в три шеи, так он все терпел ради твоей бедной матушки, упокой господь ее душу! А как только страдалица преставилась, так мистер Суджи велел тебе передать, если ты здесь появишься, что на тебя уже заведено дело о возмещении ущерба за поджог! Плюс долг за аренду за четырнадцать месяцев! Так что недолго тебе на свободе гулять! Платить-то нечем, так что пойдешь снова к своим дружкам в каталажку.