Варварин свет
- -
- 100%
- +
Карп проплыл, алой чешуёй блеснул, и Никита, сам не зная почему, посчитал это хорошим знаком. Не дав Горошку пощипать траву, Никита потянул его за поводья к иве. Ноги едва шли, словно мышцы разом превратились в кисель.
«Ну что ты, Никитка, на днях тут сидел и ничего не боялся! – думал юноша. – Это даже не царство Кощеево, это знакомая ива, речка почти что родная. Карп вон, и тот вроде как подмигнул… Всё получится!»
Ива щекотала речную гладь ветвями, а капельки воды подпрыгивали, как будто хотели достать и верхние листочки. Никита отпустил поводья, достал из заплечного мешка тканевую сумку, а из неё – горецвет. Свежий, ничуть не смятый – наоборот, распустился. Покуда есть в мире горе, пока льются слёзы – не завянет горецвет. Белые цветы – плохой знак, так говорят? Но горецвет только следует за бедой, обращая слёзы в прекрасные бутоны, которые распускаются на глазах, растопыривая лепестки-лезвия.
– Ах ты злодей! – Никита сунул порезанный палец в рот. Кровь быстро впиталась в лепесток и окрасила его в неприятно-розовый цвет.
Никита обошёл иву, уклоняясь от игривых веток, норовивших оставить листья в его кудрях.
Откуда солнце каждый день бежит – так странно Ульяна сказала. Ведь говорят: солнце встаёт, восходит, поднимается, рождается. Бежит… Сбегает. Должно быть, от Кощея подальше.
Ещё не поздно передумать, уйти… Никогда не возвращаться во дворец. Кто знает, вдруг Никита так бы и поступил, только чтобы жить свободной жизнью, рыбачить, грибы да ягоды собирать, птиц вольных слушать… Всё бы бросил, всё забыл – и материны глаза, то ледяные, то тёплые, как летнее небо; и поучения отца на рыбалке; и дружеские перепалки с братьями… Но теперь, после того как Ульяна приходила, нельзя. Как теперь не вызволить Варвару!
Никита встал лицом к востоку и спиной к стволу. Постойте-ка, а вдруг наоборот! Он развернулся к стволу, потом опять от него. Горошек зафыркал, заржал.
– Ты ещё надо мной потешаться будешь! – прикрикнул Никита и решил остаться спиной к иве. Вдруг всё затихло – и ветерок, и птицы. Горошек поднял голову от сочной травы и смотрел на Никиту карим глазом из-под густых ресниц.
Страшно. Никита никогда не видел настоящего колдовства. Ульянин платочек не в счёт. А уж тем более самому!.. Ветер толкнул ветку Никите в спину, и само получилось, что юноша встал на одно колено и прошептал горецвету, сжатому в кулаке:
– Покажи путь в Кощеево царство! Покажи, куда Варвара ушла!
Ладонь обожгло холодом, Никита охнул и разжал пальцы. Не было больше цветка – с ладони текло белоснежное молоко, и Никита готов был поклясться, что на вкус оно солёное, как кровь. С каждой упавшей каплей из земли стремительно вырывалась стрелка, тянулась к солнцу, как будто хотела высосать и его тепло. Стрелки вытягивались выше травы, набухали и лопались, обнажая белые лезвия. Распускались всё новые и новые горецветы, убегала вперёд дорога, а у ног царевича уже таяла…
Как же так?! Ведь они не вянут! И тут Никита вспомнил, что это лишь память о пути, которым Кощей увёл Варвару.
– Горошек! Быстрее! За невестой! Спасать Варвару! Побеждать Кощея! – Никита едва успел вскочить в седло, как конь понёсся прямо по острым лепесткам, по белой дороге горецвета.
Под ивой остался лежать круглый щит. Неряшливо нарисованное солнце ухмылялось вслед юноше.
Сколько они так скакали, Никита не смог бы сказать. Небо затянуло дымкой, как крышкой накрыло – солнца не видать, туман нитями стелется по густой траве, пронзённой острыми горецветами, которых, впрочем, становилось всё меньше. Никита спешился. Горошек недовольно фыркал – хотелось снова скакать быстрее ветра, а хозяин вместо этого плёлся, глядя под ноги…
Никита и правда не поднимал голову, выискивая белые цветы, поэтому заметил огромный плоский булыжник, лишь едва не споткнувшись о него. Горошек глумливо заржал, по крайней мере, так Никите показалось.
– Что ты смеёшься! – обиженно проговорил Никита. – Смотри, он же весь зарос, я бы его издалека не увидел.
Розовый вьюнок, словно неряшливое гнездо, охватил чёрный блестящий камень, вросший в землю. Как ни странно, не было на нём ни следа мха, который прекрасно себя чувствовал на обычных камушках помельче, разбросанных вокруг. Никита раздвинул хрупкие веточки и цветки, цветом напомнившие ему о лепестке, впитавшем кровь. Камень оказался горячим, как будто на солнце лежал – но не было солнца. Вместо надписей и стрелок, которых ожидал Никита, гладкую поверхность прочерчивали три параллельные царапины, неровные, словно когтями оставленные – никакого «направо» и «налево». Только «прямо». И себя, и коня потеряешь. Никиту пробрала дрожь.
Он развязал мешок, достал со дна кольчужку и преувеличенно долго приглаживал колечки и застёгивал пояс. Меч пришлось перецепить, и тут только юноша понял, что потерял щит.
– Пойдём, Горошек, – позвал Никита и взял поводья.
Туман приблизился, облизывал сапоги Никиты, но по сторонам был неплотным, позволял разглядеть редкие сосны, которые и запахом давали о себе знать. А вот звуков не было, лишь далёкое карканье и глухой стук копыт да шаги самого Никиты. Впереди туман стоял плотной стеной и странно шевелился: подрагивал от ветра, волновался, как поверхность воды – если бы вода могла встать стеной.
– Смотри, Горошек, – молочная река, – прошептал юноша.
Многоголосый вороний крик пронзил воздух, Горошек дёрнулся в сторону от неожиданности, а Никита, едва не выпустив поводья, задержал дыхание, когда первый ворон камнем упал в клубящийся туман. За ним летели остальные, и река пошла кругами. Сталкиваясь, они образовывали завораживающие зыбкие узоры. Молочная вода быстро успокоилась, и Никита решился подойти ближе, ступая осторожно – а то вдруг земля под ним провалится? Но земля оставалась твёрдой.
– Берега-то не кисельные! – попытался пошутить Никита, но Горошек только фыркал, а собственный голос показался каким-то слишком высоким для победителя Кощея.
«Ну, соберись же, Никита-царевич! Как ты себе невесту собрался добывать и Варвару освобождать? Вон, даже твой боевой конь поспокойнее тебя будет, а уж животное опасность раньше учует!» – подбодрил себя юноша и протянул ладонь к молочной реке. Она погрузилась в густую непрозрачную воду. Никита вынул руку – на коже не осталось ни капли, только мурашки побежали до плеча, а потом поползли по позвоночнику.
Никита сжал поводья крепче, глубоко вдохнул, задержал дыхание и, зажмурившись, решительно шагнул в молочную реку. От низкого гула заложило уши. Шаг, второй – как же тяжело! Словно в глине идёшь. Никита запоздало открыл глаза и выдохнул. От дыхания по молоку разошлись ровно очерченные чёрным контуром круги, побеспокоив безмятежный ритм пространства. Белизну пронизывали волны – но не настоящие, а как будто острым пером выведенные. Линии размеренно колебались вверх-вниз, вверх-вниз… Фыркнул Горошек, и круги, пошедшие от его морды, тоже столкнулись с волнистыми линиями, заставив их задрожать.
Никита попытался отмахнуться от чёрной линии, которая летела прямо на него, но она прошла насквозь, вновь заставив забегать по телу мурашки. Никита, испугавшись, схватился за живот, и на ладони осталось что-то чёрно-серебристое и липкое. Таяла кольчуга. Никита дотронулся до меча в ножнах, а тот уже наполовину оплавился, стекал по ноге, капал, отравляя белоснежность металлом и порождая новые и новые круги.
Откуда-то сбоку в белизну ворвалась ворона, за ней следующая, а потом ещё не меньше полудюжины. Стая с силой прорывалась через плотный воздух. Река загудела ещё ниже, невыносимее, затряслась, зарябила чёрными линиями. Горошек заметался, испуганно заржал – так Никита понял хриплые звуки. Не успел юноша успокоить коня – самому бы успокоиться! – как обезумевший Горошек устремился вслед за птицами. Напуганный Никита едва успел ухватиться за луку седла, подтянуться и лечь поперёк, поймав ступнёй стремя, как их вынесло наружу.
Горошек резко остановился, и Никита спрыгнул на землю, но не удержался на ногах и повалился спиной в изумрудную траву под светлым утренним небом без единого облачка. Было спокойно и по-природному тихо – гула не было, только шелест травы и далёкие звуки, которые Никита пока не находил сил понять. Наконец, он вдохнул полной грудью сладкий свежий воздух, словно бы только после грозы, и приподнялся на локтях.
Он лежал на склоне невысокого холма. Не было и в помине стены тумана. Вместо него струилась прозрачная речка, дно которой покрывали белые камни. Поток спотыкался о мелкие серебристые шарики, пинал и нёс дальше, и Никита догадался, что это его меч и кольчуга. Ощупал сапог – маленького ножика в потайном кармашке он тоже лишился.
Горошек уже как ни в чём не бывало щипал странного цвета траву. Изумруд с вкраплениями белых точек – ромашек – и зелёных кочек кустов до горизонта покрывал низкие холмы, которые показались Никите похожими на застывшие волны. В небольшой долине, у очередного изгиба реки с белым руслом, уютно устроилась маленькая избушка из светлого дерева с маленьким оконцем в стене, за ней – ещё несколько сараев побольше и поменьше, окружённых деревцами. Из трубы одного домика уютно шёл дым. Вокруг было видимо-невидимо живности: паслись коровы, козы, овцы, чуть дальше резвились в траве кони…
– Пойдём, Горошек, – мрачно сказал Никита и потянул коня за поводья. Ему пришло в голову, что все эти кони принадлежали когда-то богатырям, отправившимся то ли воевать с Кощеем, то ли учиться у него.
Из кустов то и дело выскакивали кролики и тут же прятались обратно; щебетали птицы; утки и селезни деловито ходили по берегу. В прозрачной воде сновали золотистые рыбёшки. Никита так увлёкся наблюдениями, что разулыбался и почти забыл, где он находится. А что, может, если с невестой не выйдет, попроситься к первой Кощеевой сестре жить? Он за живностью ухаживать поможет, за овцами следить, чтобы не разбегались… Где-то впереди хлопнула дверь, а потом земля вздрогнула, на миг почернело небо. Никита резко остановился, огляделся, но, кажется, животные ничего не заметили, а Горошек уже нетерпеливо тянул его дальше: чего встал, царевич, сам же хотел вперёд!
Когда до избушки оставалось совсем немного, из одного из соседних строений – видимо, конюшни – выбежал огромный вороной жеребец, тряхнул блестящей серебром гривой и поскакал, словно ветер, заставляя других животных разбегаться в стороны. Никита полюбовался пару минут, вздохнул и приблизился к избушке первой Кощеевой сестры. В сказках богатырь обязательно говорил: «Повернись ко мне передом, к лесу задом», – но леса не было, да и куриных ног у домика не наблюдалось, так что Никите пришлось самому обходить избушку. К низкой дверце вели три ступеньки. Получается, вход смотрит на восток… Погодите-ка, а солнце где?! Никита поднял голову, покрутился на месте – и правда, нет и в помине солнца в Кощеевом царстве!
Скрипнула дверь, Никита резко обернулся.
Глава 3
– Фу-фу! Человеком пахнет! – раздался сухой голос, и из приоткрытой двери высунулась старуха с длинным-предлинным носом, вся в морщинах, с маленькими глазками. Из-под ярко-изумрудного платка в цвет местной травы торчали серо-белые пряди. – Чего пожаловал, мальчонка? И чего уставился, ворона в рот залетит!
Старуха издевательски захихикала, а Никита закрыл рот и обиженно сказал:
– Я тебе не мальчонка! Я Никита Михеевич, царский сын!
– Ох-ох! – всплеснула руками старуха. Дверь она открыла настежь, будто лишь для того, чтобы Никита в полной мере оценил этот трагичный жест. На ней оказался надет серо-коричневый балахон, подвязанный мятым коричневым же кушаком с чёрными пятнами. – И чего же тебе, царский сын Никита, понадобилось в Кощеевом царстве?
Никита, который полночи не спал и вспоминал сказки, читанные в детстве, ответил той фразой, которой богатыри всегда начинали разговор:
– Ты бы, старуха, сначала путника напоила, накормила да спать уложила, а потом расспрашивала! – Тут хорошо было бы погрозить ей мечом, но меч остался кучей шариков на дне местной речки. – Спать я, правда, не хочу… – спохватился Никита, а старуха, сложив руки на груди, важно покивала.
– Ну, коли порядок знаешь, то проходи, – ответила она. – Только коня пастись отпусти. Конь-то заморыш какой у тебя… В конюшнях батюшки для младшего сыночка получше не нашлось?
– Я не младший, – буркнул Никита, освобождая Горошка от сбруи и мешка. – А Горошек – не заморыш, он с характером!
– На старшего не похож! – заявила старуха. – Неужели средний? Ну, тогда ждут тебя в пути неудачи да незадачи, неурядицы да несчастья! А коли найдёшь счастье – тут же потеряешь!
– Пф-ф-ф! – фыкнул Никита на её слова и похлопал освобождённого Горошка по крупу.
– Пф-ф-ф! – фыркнул Горошек и погарцевал в сторону от избушки в поисках травки посвежее, распугивая по пути пёстрых кур.
Изнутри размер избушки оценить было трудно – крошечную прихожую отделяла от комнаты цветастая занавеска, а само помещение было также со всех сторон завешано тканью. Где-то за ней прятались окна, а тёплый, почти что солнечный свет шёл от диковинных, каплевидной формы, светильников, подвешенных на разной высоте под низким потолком. Вперемешку с ними болтались сушёные травы, нанизанные на ниточки грибы, кольца яблок… Несколько раз Никите пришлось пригнуться, чтобы не задеть одну из капель. Старуха вела его к дальней стене, где из-за очередной занавески выглядывал край белой печи, а у круглого стола на основании из дубового пня примостились два трёхногих табурета.
– Садись, я сейчас, у меня кухня-то отдельно!
Старуха шмыгнула за входную занавеску, хлопнула дверью и скоро вернулась с парой глиняных горшочков. Тут же метнулась за другую занавеску – миску с овощами вынесла, всколыхнулась третья – несёт старуха самовар, пыхтящий паром. Не успел Никита и глазом моргнуть, как на столе уже лежала белоснежная скатерть, появились металлические приборы, фарфоровая тарелка да тончайшая фарфоровая чашечка, один в один такая, из каких царица Искра ягодный чай пить любила.
– Каша пшённая с тыквой и приправами заморскими, ягнятина с горошком, овощи-фрукты, чай из горных трав, – ворковала Кощеева сестра, накладывая Никите из горшочков в тарелку. – Ой, щи ещё остались!
– Рано для тыквы-то, бабушка! – крикнул Никита вслед метнувшейся за занавеску старухе.
Хлопнула входная дверь. Старуха скоро вернулась, поставила на стол горшок с половником, миску и глиняную ложку.
– У тебя в царстве, может, и рано, – пожала плечами она, устраиваясь напротив.
Она нащупала у шеи прядь, выбившуюся из-под изумрудного платка, так не соответствовавшего ни её внешности, ни всему скромному убранству домика, и начала плести косичку.
Никита оторвал взгляд от её кривых морщинистых пальцев, ловко перебиравших волосы, и принялся за еду. Пока он ел, старуха, напевая тихонько какую-то незнакомую юноше мелодию, расплела и заплела несколько косичек из одной пряди, подёргала кончик изумрудного платка, и Никита подумал, что это, должно быть, Кощеев подарок. Потом старуха подставила кулаки под подбородок и уставилась на Никиту, а локти начали расползаться по столу в стороны, пока подбородок не лёг на скатерть. Казалось, что она умирает от скуки, ещё чуть-чуть – и начнёт по-детски болтать ногами под столом.
– Варенье к чаю достать? – оживилась старуха, стоило Никите потянуться к кружке.
– Я думал, у тебя скатерть-самобранка, – сообщил разомлевший юноша, когда старуха заметалась, убирая одни горшочки и тарелки и извлекая из-за занавесок другие.
– Есть, но ею не пользуюсь. Невкусно… И мне готовить нравится! – воскликнула Кощеева сестра звонким голосом, прикрыла рот рукой и притворно закашлялась.
Никита отломил румяную корочку от половины каравая в форме косы, маслицем сдобрил, отведал одно варенье, другое, нашёл любимое – клубничное. Скрипнула входная дверь, шелохнулась занавеска, и в комнату зашёл серый кот с тремя хвостами. Один хвост торчал трубой и подёргивался, два других покачивались из стороны в сторону параллельно полу.
– Наелся? – заботливо спросила старуха, и Никита только кивнул, потому что чуть не подавился хлебушком.
Кот тем временем зыркнул на царевича янтарными глазами, расселся посреди комнаты, вытянул вверх ногу – их у него было четыре, Никита пересчитал, – и принялся вылизывать шерсть.
– Это что за зверь чудной? – спросил Никита хриплым голосом, когда старуха убрала со стола и снова заняла свободный табурет.
– Кыка, кышка, кикимор наш! – весело отозвалась она и на самом деле начала болтать ногами. Никита тут только заметил, что она не носит обуви. – Ты чего пришёл?
– На гостя поглядеть хотим, интересуемся, – медленно отозвался кот, и Никита вцепился в края табурета.
О кикиморах он, конечно, слышал – духи тех, кто не своей смертью умер да на пути в Навь в тёмных болотах увяз. А из болот уже не человек – кикимора выходит. Недобрый дух, своим появлением приносящий мелкие неприятности в дом: то коням гриву спутает, то молоко заставит скиснуть. Даже дырки у рубашек на локтях – тоже кикиморы работа! Может кошкой обернуться, крысой, лягушкой, а то и тощей босоногой девчонкой или сухонькой старушкой. Именно поэтому с незнакомцами надо с осторожностью разговаривать.
– Я вот тоже интересуюсь! – обратилась старуха к юноше. – Наелся царевич, напился, спать не желает. Надобно, значит, на вопросы поотвечать. Ты зачем в царство Кощеево явился? Заблудился?
– Нет. Я…
– Ты его спроси, – встрял кот, – сам дорогу нашёл или подсказали?
– Без тебя порядок знаю, – отмахнулась старуха.
– Сам, – соврал Никита. – По сказкам. Под плакучей ивой горецвет вырос, он направил. Я за невестой пришёл!
Старуха уставилась на него, а потом захихикала. Кот просто уставился. На это Никита и рассчитывал – быстро замаскировать ложь так, чтобы о ней забыли.
– Да разве же ходят к Кощею за невестами! – скрипуче засмеялась старуха.
– Не ходят! – смело ответил Никита. – Поэтому их тут должно быть видимо-невидимо. Вот скажи, где я неправильно рассуждаю: Кощей девиц-красавиц похищает?
– Ну, пускай так, – согласилась Кощеева сестра. – Хотя и не так.
Она подпёрла щёку ладонью, и кожа собралась, словно ткань, складками. Никита отвёл взгляд, и старуха хмыкнула.
– Так вот, за девицами никто не приходит, ни отцы, ни братья. Значит, в Кощеевом царстве пруд пруди невест!
– И кто же их тебе отдаст, душа моя? – пропела старуха. – Кощей девиц не просто так забирает, а в оплату услуг. Неужто ограбить его собираешься?
– Ещё чего! – возмутился Никита. – Я его честно попрошу отдать мне девиц, а не согласится – честно вызову на бой.
– Глупость, – мяукнул кот, поднялся и выскользнул за занавеску в прихожую, а оттуда на улицу, устроив сквозняк. Затрепетали капли-светильники под потолком. Никита поёжился и сразу пожалел – нельзя показывать страх и слабость!
– А вдруг девицы не согласятся с тобой уходить, Никита Михеич? Силой потащишь?
– Как же это не согласятся?! – опешил юноша.
– А куда им возвращаться? – печально протянула старуха, повозив пальцем по скатерти. – Сам говоришь, ни отцы, ни братья вызволять их не пришли.
– Ну хоть одна-то согласится! – в отчаянии воскликнул Никита. Он и правда не подумал о такой возможности. – Мне же, главное, невеста нужна…
Старуха вдруг рассмеялась, вскочила, опрокинув табуретку, сдёрнула с головы платок, и на грудь ей упали две толстые седые косы с вплетёнными в них белоснежными атласными лентами.
– А чем я тебе не невеста, Никитушка-богатырь? – воскликнула старуха и закрутилась, раскинув руки в стороны.
Тень запрыгала по стенам, затрепетали занавески, замигали лампы-капли, а некоторые и вовсе погасли. Босые ноги шлёпали по полу, звенело стекло, шуршали потревоженные связки трав. Никита вжался в стену и во все глаза смотрел на старуху – ему показалось, что косы вспыхнули медным огнём, бесформенный балахон обернулся белоснежным кружевным платьем, на кожаном поясе ожил рисунок с летящими воронами вместо чёрных пятен, рябиновые бусы обвили длинную шею, а на лице без единой морщинки засияла широкая улыбка.
Кощеева сестра резко остановилась. Как быстро морок затуманил взгляд, так же быстро и прошёл. Никита тяжело дышал, словно это он только что бешено танцевал, а не ведьма! Старуха тем временем подобрала с пола изумрудный платок, кряхтя, подняла табуретку и села. Она-то совсем не запыхалась.
– Ну что, Никита Михеевич, берёшь меня в невесты?
– Это не настоящее, – прошептал Никита.
– А как отличишь, что настоящее? – серьёзно спросила старуха, убирая растрепавшиеся космы под платок. – Я-то младшая сестричка, лишь шалю помаленьку да предостерегаю. Средняя – ух как умна, загадки тебе загадывать будет. Заболтает – забудешь, куда шёл. А коли до старшей доберёшься – там тебе совсем несдобровать. Вот сидишь, как птенчик на жёрдочке, трясёшься, едва дышишь… Какая тебе битва с Кощеем, душенька моя? У тебя и меча-то нет.
Никита выпрямился на табуретке, пригладил кудри.
– Вот ты говоришь, что девицы не согласятся со мной идти, потому что им возвращаться некуда… Так и мне тоже, бабушка.
Повисла тишина, только капли позвякивали под низким потолком. Старуха накручивала прядку на кривой палец, и Никите снова показалось, что в седине сверкнула медь.
– Может, ещё чаю? – спросила чародейка, а Никита понял, что настоящий вопрос был: «Может, передумаешь?»
– Нет, – коротко ответил он и встал.
– Как знаешь, – вздохнула старуха.
На улице Никита первым делом зажмурился от яркости. Когда открыл глаза, обнаружил, что старуха наклонилась и вытягивает из подола льняную нитку. Намотав маленький клубочек, она постучала ногтем по чёрному пятну на поясе. Пятно зашевелилось, стало выпуклым, из него вдруг полезли какие-то острые штуки, которые множились, расширялись, пока не выскочили на ладонь ведьмы комком перьев. Комок увеличился в размерах и с хлопком превратился в небольшого ворона.
Старуха ловко нацепила птице петельку на ногу, что-то ей коротко шепнула и бросила клубочек Никите. Тот поймал его, а ворон соскочил со старухиной ладони и пересел юноше на плечо.
– Это тебе проводник. Нить не выпускай, пока через реку не переберёшься, а то завязнешь. Потом сразу отпусти!
Никита поклонился старухе и привязал другой конец нитки к мизинцу. Ворон тут же подпрыгнул и расправил крылья, рванул вверх, набирая скорость, и Никита, едва успев подхватить с земли свой заплечный мешок, бросился за ним.
– А по коню не скучай, ему тут хорошо будет, – раздался вслед звонкий девичий голос.
Никита коротко обернулся через плечо – у закрывающейся двери мелькнули рыжие волосы. Но думать было некогда. Ворон тянул вперёд, к реке.
⁂Любава прислонилась к закрытой двери и тяжело выдохнула. Что за день! А мальчишка-то какой хороший – Никита! За такого и правда замуж можно было бы… Как жаль… Может, у сестры получится его отговорить?
Девушка поправила подол платья, решив оставить мешковатое холщовое, а пояс вернула к его изначальному виду – с воронами. Одно только место пустовало. Рябиновые бусы ровнее перекрутила. Выпустила медно-рыжие косы из-под платка. Заглянула за занавеску, вытащила из комода на изящных ножках белую тарелку с голубой каёмочкой, кинула на пол подушку и уселась на неё, скрестив босые ноги. Подышала на тарелку, потёрла рукавом и дважды стукнула по центру ногтем. Поверхность заколыхалась, пошла чёрными линиями, тарелка звякнула дважды в ответ и полностью почернела.
– Варвара, слышишь? – крикнула Любава в черноту.
– Слышу, – раздался в ответ печальный голос.
– Ты чего не покажешься? Плакала, что ли?
Голос ничего не ответил.
– Суровый приходил? – сочувственно спросила Любава.
Тарелка передала тяжёлый вздох.
– У тебя хоть поел? У меня даже отдыхать не стал, только коня оставил… Не знаю, что случилось, побоялась спрашивать.
– Мне только сказал, что кое-где опасно стало… Любавушка, может, зайдёшь?
– Ой! – воскликнула девушка, подскочив на подушке. – Я же что тебя позвала! Богатырь идёт! Чуть у меня тут с Кощеем не столкнулся! Задержала, сколько смогла. Накормила до отвала. Только не смогла отговорить, может, у тебя выйдет? Хороший такой, жалко!
– Ох… – только и вздохнула в ответ чёрная поверхность.
– Ты не волнуйся, я его с вороном дальним путём отправила, чтобы он и у тебя с Кощеем не столкнулся. Оказывается, зря. Ты попробуй его удержать, а?.. У него ни малейшего шанса против Кощея!
– Ладно, Любава, пойду готовиться.
– Звякни потом! – крикнула Любава в черноту. Та снова заколебалась чёрными линиями и в конце концов побелела.
Глава 4
День у Варвары не задался. Она поздно легла – зачиталась, разные заклинания пробовала, потом плохо спала, и снилась ей ива, облетающая белыми лепестками горецвета. Не к добру! Невыспавшаяся, проснулась от того, что почувствовала: Кощей близко. А говорил, что в этом месяце не ждать! Теперь времени нет! Не подготовилась! Что делать, за что хвататься?! Книги спрятать, свитки достать? Или печь сначала затопить? Может, нарядиться?