Предисловие
Эта история началась с одного задания.
Пять страниц – про ржавый столб.
Для кого-то – абсурд. Для кого-то – наказание.
А для одного студента – поворот, с которого начался путь к настоящей прозе.
Он сопротивлялся. Писал и выбрасывал. Спорил с учителем, с отцом, с собой.
Но однажды – услышал. Столб. Ворота. Скрип. Листья. Парк.
Так родился рассказ. Один. Но в нём – два.
Первый – о задании, которое изменило всё.
Второй – тот самый, написанный студентом.
Он получил своё имя – «Ржавые стражи»,
и, возможно, стал первым настоящим шагом в его писательстве.
«Вера и Уань» – книга о том, как из попытки выполнить задание рождается история.
А вместе с ней – и тот, кто осмелился её написать.
Рассказ: Пять страниц
Глава 1. Ржавый Столб
Учитель медленно дописывал тему урока на доске:
«ПРЕВРАЩЕНИЕ НЕЖИВОГО В ЖИВОЕ: ПРИЁМЫ И МЕТОДЫ» – большими, неровными буквами, будто уставшими от самой учёбы.
Изо рта тянулись кольца сизого дыма – как от ленивого пригородного поезда,
что вечно опаздывает, но всё равно упрямо ползёт вперёд.
На подоконнике засвистел чайник. Учитель, не прерывая речь, подошёл, налил себе чаю в стакан с железным подстаканником – словно только что принёс его из того самого поезда.
Сел. Начал размешивать чай с таким стуком, что временами перекрикивал сам себя.
Аромата не чувствовалось – всё перебивал дым: терпкий, упрямый, как он сам.
Он выдохнул в сторону окна, постучал мелом по краю стола, закрутил ус – и только потом обернулся к классу:
– А вы знали, что у Толстого дуб оживает за двадцать четыре страницы?
Класс замер.
– Да-да, – продолжал он. – Один дуб. Без перестрелок, без трагедий. Просто – дуб.
Сначала – мёртвый, чёрный, как телеграфный столб после грозы.
Потом зеленее, чем новобранец на первом построении.
Живее, чем гусар Денисов на балу после лишней рюмки водки. Стоит, шелестит губами, шумит ветвями…
Ой, тьфу, ну – руками. Ну вы поняли.
– Вот это и есть проза.
Когда что-то мёртвое делает свой первый вдох – с вашей первой написанной фразой.
– Ну, это же Толстой, – лениво отозвался кто-то с задней парты.
Парень в тёмной толстовке, полулежащий на стуле, с вечной полуулыбкой.
– Ему можно.
– А вы считаете – вам нельзя? – прищурился учитель.
– Ну да. Сейчас другие времена. Про дерево никто читать не станет. Да и писать – кто будет?
Учитель посмотрел на него поверх очков.
– А если бы вы жили в XIX веке, молодой человек – тоже писали бы, как Толстой?
– Легко, – пожал тот плечами. – Главное – попасть в эпоху. А дуб – это просто дуб.
Класс хохотнул.
Учитель выдохнул, подошёл к окну.
На секунду его взгляд застыл где-то в пустоте, словно картинка на экране подвисла.
Он постучал трубкой по стакану с чаем.
– Ну что ж… раз вы у нас такие эпохальные… – усмехнулся он и кивнул в сторону улицы.
Повернулся к классу, замер, а затем, медленно, почти по слогам, произнёс:
– Кстати… о столбе.
Пауза. Он снова уставился в одну точку – будто экран завис.
– Вон тот столб видите? – сказал он, кивая трубкой и выдыхая дым в сторону окна.
Класс вытянул шеи.
– Ржавый. Одинокий. Возле ворот.
Он обернулся.
– А теперь – вопрос.
Помолчал, обвёл класс взглядом и вдруг, почти торжественно:
– Если Толстой оживил дуб за двадцать четыре страницы…
то кто из вас сможет оживить столб – за пять?
Кто-то хихикнул.
Кто-то прошептал:
– Да ну, издевается…
Класс почти синхронно пригнулся – будто над головами пролетела пуля.
И вдруг учитель резко повернулся.
Не к тому, кто смеялся.
К другому.
К тому, кто весь урок сидел у окна – молча.
Перед ним даже тетрадь не была открыта – словно это был протест.
Только взгляд – устремлённый куда-то дальше.
Он не мешал. Не спорил. Не блистал.
Он просто… смотрел.
На воробья, что кружил возле ворот.
Как будто ждал.
Чего-то.
Или кого-то.
– Ты, – сказал учитель.
– Я?.. – парень вздрогнул.
– Да. У тебя взгляд… будто ты уже начал писать.
Подойди-ка.
Он встал – растерянный, не понимая, за что и зачем.
Учитель подошёл к столу, молча набил трубку табаком,
постучал ею по краю, сказал он с лёгкой усмешкой:
– Этот ученик, – сам вызвался написать настоящий роман.
Про что, спросите? Про столб.
Потому что хочет научиться писать по-настоящему.
Не так ли?
– Я… – растерянно сказал он. – Да, наверное…
– Конечно, хочешь.
– Отлично. Тогда подойди сюда, к окну.
Ученик поднялся, подошёл, выглянул.
– Что ты видишь?
– Ну… улицу. Машины. Людей. Дома…
– А вон тот столб? Видишь, покосившийся?
– Да, стоит один, возле ворот.
Учитель кивнул и стукнул карандашом по стакану.
– Вот. Описать его.
На пять страниц.
– Пять?.. – переспросил ученик с удивлением.
– Пять, – жёстко повторил учитель.
– С запахом ветра. С тишиной асфальта.
Чтобы читатель заплакал от жалости к этому столбу.
Чтобы влюбился в его ржавчину.
– Понял?
– У тебя неделя. Принесёшь. Сюда. На мой стол.
Прозвенел звонок.
– Урок на сегодня окончен, – сказал учитель. Вокруг зашуршали рюкзаки, захлопнулись тетради.
Класс вставал, потягивался, выходил. А ученик всё ещё стоял – вкопанный, как дуб у Толстого. Не двигался. Не понимал.
Казалось, даже ветер не решался тронуть листья.
Кто-то, проходя мимо, шепнул с ухмылкой:
– Удачи, гений. Не позавидуешь…
Он даже не моргнул. Лишь переспросил, будто не поверил:
– Пять страниц?..
Глава 2. Первая попытка
Прошла неделя.
Ученик вошёл в кабинет. Глубоко вдохнул – будто перед прыжком с высоты – и подошёл к столу.
– Ну… что смог – описал, – пробормотал он, вытягивая из сумки несколько замученных листов.
Протянул их вперёд, словно на оглашении приговора у стен инквизиции.
Учитель взял рукопись.
Жуя трубку, пыхтя, пролистал. Лист. Второй. Тишина.
– Хм, – произнёс он сдержанно, но в голос уже скрипнуло раздражение.
Карандаш в его руке ожил. Стук. Стук. Ещё стук.
Резкий. Нервный. Порывистый.
– И что это? – поднял он глаза. – Это всё?
– Да… – тихо ответил ученик, опуская голову. – Две страницы…
– Две?! – учитель резко поднялся из-за стола.
– Ты называешь это работой? Это – жалкий набросок. Этюд по дороге в булочную!
– Где ветер? Где запах асфальта?
Где голос столба? Его одиночество? Его прошлое?
Где его брошенная миссия – стоять среди машин и равнодушных людей?!
– Там – ничего. Там нет души.
Твой столб – литературный мертвец.
Ученик молчал.
– Так ты ничему не научишься… – учитель выдохнул, устало.
– Я сказал: пять страниц. Не две. Не ни о чём.
– Иди. У тебя ещё неделя.
Но не возвращайся, пока столб не оживёт. Пока он не станет живее тебя.
Он отвернулся к окну.
– И если в этот раз там снова будет просто «столб»… —
Он не договорил.
Ученик кивнул и вышел.
Глава 3. Мусорка
Прошла неделя.
Ученик вошёл в кабинет. Замученный. Глаза – красные, лицо – помятое, как черновик после пятой правки. Он дрожал. В руках – рукопись. Целых пять листов. Почти реликвия.
Он протянул её, и рука дрогнула – будто отдавал не бумагу, а золото. Даром. С опаской.
– А вы… точно вернёте? – спросил он почти шёпотом. Будто уже знал ответ.
Учитель не ответил сразу. Взял рукопись. Взглянул на обложку. Щёлкнул пальцами.
– Ну, давай-давай… О! Вижу – пять листов.
Он прокрутил ус, вынул трубку изо рта и вдруг – с задумчивым видом – начал выстукивать ею по столу. Оставшийся табак посыпался прямо на рукопись.
Будто он как раз искал, куда бы стряхнуть мусор.
– Ой, прости, – почти иронично сказал учитель, стряхивая пепел. – Это ведь твоя рукопись, да?
– Да… – голос ученика дрогнул.
– Ну, мне как раз нужно было, куда табак сбить. А то воняет уже – жуть…
– Но… вы даже не взглянули, – тревожно произнёс он.
– А ты всё помнишь? – учитель неторопливо набивал трубку. – Что писал? Что чувствовал? Последние строки?
– Да. Я… я помню. Я был прямо возле столба. Ночевал там. Хотел понять его характер…
– Ну вот и отлично, – сказал учитель и, не моргнув, швырнул рукопись вместе с табаком в мусорное ведро.