Мертвые, но Живые

Глава 6. Амбар

Статный и серьезный, уткнувшись в свой телефон, мужчина проходит за свой стол.

Вот уж совпадение! Еще минуты три покопавшись в мобильнике, красавчик наконец поднимает на нас глаза. С хмурым видом оценивает обстановку, осматривает всех ребят, на мне не задерживается даже секунды. Что за на фиг? Если он мой препод, тогда что это было в самолете? Что за игнор? Он же не мог не узнать Амбар.

Сузив глаза и скрестив руки перед собой, откидываюсь на спинку стула. Я сейчас обижусь.

– Сидеть спиной к учителю – это новая форма уважения? Почему я о ней не слышал? – обращается он к одному эффектному бруталу, который плевал на правила и уселся прямо задницей на парту. – Парень, я к тебе обращаюсь. Будь добр, встань.

Тот медленно поворачивается, глаза озадаченные, как и у того, с которым он болтал. Внезапно этот друг ловит мой исследовательский взгляд и, проникновенно взглянув своими идентично-черными, со злостью отводит их. Сжимает губы и становится отрешенно-вдумчивым, ломает в руках карандаш и раздраженно выбрасывает на стол два обломка. Пялится в окно.

– Умоляю, только не сходитесь снова, – раздраженно бубнит моя соседка по парте.

Что, я и этот брюнет?

– Я не собиралась.

Это даже хорошо, что Амбар успела с кем-то расстаться. Поддерживать романтические отношения я не в силах.

– Это ты мне? – со смешком спрашивает парень с медово-коричневыми волосами и веселыми серыми глазами, и я возвращаюсь к этим двоим. – Брось, Марио, что я тебе сделал?

Учитель очень серьезен, поднимается со своего места и, встав расслабленно перед профессорским столом, продолжает по-английски:

– Вашим домашним заданием было "Художественное несовершенство и концепция любви в романе Колин Маккалоу "Поющие в терновнике". Я слушаю. Берите тетрадь и зачитайте вслух свою работу.

– С чего такие метаморфозы?

– Я жду.

Со скептичной ухмылкой старшеклассник спрыгивает с парты и, демонстративно пригладив складку на тетради, которую смял под своим весом, берет в руки и раскрывает, готовый читать. Брюнетка с серыми глазами, которая еще недавно травила девчонку, с веселым удивлением смеется и комментирует:

– Какая прелесть, Марио. Ты умеешь читать, учитель просто хотел найти тому подтверждение.

Марио? Я выпрямляюсь, отлипая от спинки, и зажимаю кнопку авторучки зубами.

– Достаточно, – учитель подходит и резко забирает у парня сочинение.

– Могу сесть? – улыбается нахально.

– Можете, – отвечает Калеруэга, глядя только в тетрадь.

– Спасибо, – парень делает шутливый поклон и с улыбкой приземляется на стул, закинув локоть на спинку. Оглядываясь на всех, продолжает тихо смеяться.

– Сеньорита, ваша очередь. – Пролистав до самого начала, подняв брови и что-то под нос пробубнив, учитель отбрасывает тетрадь на свой стол и целиком сосредотачивается на брюнетке.

– Что, я? – на лице у нее такая милая гримаса.

Им всем почему-то смешно. Я одна не понимаю прикола?

– Вы, – кивает Марио, а второй весело замечает:

– Сестренка, дорогая, сегодня мы в центре внимания. Твой звездный час, не упусти.

Брат и сестра, окей, отложила в памяти.

– Ты странный, – хмыкает девушка, смотря в глаза учителю. – Но раз ты просишь, не могу отказать, – милейшим голосочком добавляет она и изящно выходит из-за стола с тетрадью.

Лицемерка.

– Куда вы?

Она указывает на кафедру, как само собой разумеющееся.

– Можете читать с места.

Девушка склоняет голову набок:

– Марио, я читаю только со сцены.

– Это не литературный конкурс, чтобы читать со сцены, – парирует профессор уже серьезно, приняв суровый вид. Но только в этой напряженной ипостаси замечаю какую-то тень усталости, которая теперь присутствует в каждом его движении. – И не подиум, чтобы показать свое превосходство над одноклассниками. Вы в учебном классе, сеньорита, и если я сказал читать с места, воображайте себе сцену прямо где стоите и приступайте. Не заставляйте меня занижать вам оценку. Итак?

Класс заполняется напряженной тишиной, шутки кончились. Все выпрямляются и садятся ровно за своими партами.

– Бланка, делай, что велено, – ее брат обернулся через плечо и сверкает предупреждающим взглядом.

– Просто прочти, – бросает ей подруга, с которой она сидит.

– Ладно, – она сладко улыбается и, с видимой легкостью погасив злость в глазах, открывает тетрадь. – По правде, мне было трудно назвать этот роман эпическим. Слабо, скучно и отвратительно. А Ральф де Брикассар – образец глупости и свинского поведения. Он мог отказаться от обета и быть с Мэгги или мог дальше верить в своего Бога и не спать с Мэгги. Какой он мужчина после этого? Духовный отец? – Бланка насмешливо закатывает глаза. – Зачем мы вообще такое читаем? Теперь при виде мужчин в рясе меня тошнит.

Учитель не совсем выглядит довольным.

– Вы правы, произведение спорное, но там явно есть о чем подумать. Например…

– Например, о том, как зрелый мужчина влюбляется в свою воспитанницу? – вступаю я в спор. – Знаете, как-то противно.

Преподаватель перемещает внимание на меня, взгляд ровный:

– С этой точки зрения, да, их любовь противоречит нормам. Однако такое встречается часто и, я бы не сказал, что это совсем уж неправильно. Вот как вы относитесь к разнице в возрасте?

– Мужчина старше или?..

– Мужчина, – кивает он, удобнее присев на уголок стола. – А вы займите свое место, – машет он рукой, не глядя на Бланку. Та ревниво стрельнув в меня взглядом, с шумом опускается.

– На сколько? – задумываюсь я, не обращая внимание на эту дуру. Пусть считает, что в наглую задвинула ее на второй план, затмила собой, забрала минуту славы, скинула звезду за борт и дальше по списку. Скромница и примерная девочка из меня такая же, как из Амбар, – могу откусить огромный кусок.

– Пусть будет двадцать.

– Это слишком, – отвечаю я, не раздумывая.

– Тогда десять? – внимательно и почти лукаво присматривается к моей реакции. В чем подвох?

Закидываю красивые волосы назад и секунду ерзаю на стуле.

– Ну, вроде как нормально.

– Ему тридцать, ей двадцать, – продолжает он.

– Да, норм.

– Ему двадцать восемь, ей восемнадцать. Год, когда он влюбился.

– Ну, да.

– Те же парень с девушкой.

Я киваю, уже начиная хмуриться. Чувство, что меня загоняют в тупик.

– Год назад им было двадцать семь и семнадцать соответственно. Он еще ее не любит.

– А когда они?..

– Встретились впервые? – весело договаривает учитель. – Ему двадцать, ей десять. И теперь попробуйте доказать мне, что их взрослая любовь неправильна, потому что им не посчастливилось быть знакомыми еще с ее детства.

Разве могу сейчас я забрать слова обратно? Поникнув, обреченно выдавливаю вопрос:

– Он был с ней с самого детства?

Марио кивает:

– Он видел, как она росла, потому что время от времени был вхож в ее дом. Вы по-прежнему при своем мнении и считаете, что какие-то предрассудки имеют право решать, кого можно любить, а кого нельзя?

Я молчу, потому что проиграла. И он обводит взглядом весь класс:

– Вы все, я вижу, заблуждаетесь касательно такого чувства, как любовь. Любовь – не сексуальное влечение, уж простите, что обязан открывать вам, мои котятки, глаза. И подозревать низменные инстинкты в отношениях взрослого мужчины и маленькой девочки – это какое-то извращение вашего же ума. Вы, маленькие избалованные детки богатеев, будете говорить мне, что не занимаетесь сексом в свободное время или в свободных классах, школьном душе, в подсобке с швабрами или где-нибудь в бассейне? Хоть один из вас может похвастаться чистотой разума? Этого человека я с огромным уважением выслушаю, эта тема в его устах заиграет новыми красками, а остальным советую направить фантазию в иное русло, потому как слушать грязный рот у меня нет никакого желания.

Класс начинает шептаться, а кто-то даже громко и возмущенно переговариваться, третьи смело делиться пошлостями на весь класс – их откровенность учителя только повеселила и раскрепостила пуще прежнего:

– Кто виноват, что девчонки в нашей школе самые сладкие.

– Давайте честно, учитель, вы подглядывали?

Но я ошарашена больше остальных:

– Вы только что меня оскорбили?

– Если ты не заметила, он смешал с дерьмом нас всех, – хмыкает незнакомый парень у окна, который отпускал шутки громче прочих. – Не ты одна у нас без нимба, секс любят все.

– Заткнись, милый, – улыбка Бланки выходит сексуальной. Парень сидит перед ней, и она игриво пробегается пальцами по его шее. Потянувшись к ней через парту, он что-то интимное шепчет ей на ухо и незаметно для учителя быстро прикусывает мочку. Девушка хихикает, потом она шлепает его по плечу, чтобы он отвернулся и сел ровно.

– Решите сами, оскорбил ли я вас, – невозмутимый Марио вглядывается мне в глаза, – или в вас еще осталась чистота разума.

– Решу, что нет, – я складываю руки на груди, из чистого упрямства, – не оскорбили.

– Вы мне нравитесь.

Этого я от него никак не ожидала.

Улыбнувшись, он возвращается за свой стол, поэтому не замечает, как все с подозрением на нас двоих уставились. Это произошло сразу после его слов. Подавляю улыбку.

– Эй, не воображайте, идиоты, – возмущаюсь я, мрачно заглядывая в лица. Весь класс мгновенно отводит взгляды и отворачивается. – Какие вы послушные, – подкалываю я.

Нормальный же учитель, что за намеки? Не люблю, когда покушаются на чью-то репутацию незаслуженно.

– Всё это очень странно, – слышу я шепот с задних парт. – У них был обет молчания. С каких пор они так мило болтают?

– С каких пор я тебя слышу? – раздраженно поворачивается подруга Амбар, и школьница начинает заикаться, а потом и вовсе затыкает рот. – Давно не получала?

Я задеваю ее плечом.

– Оставь.

Она смотрит на меня, как будто впервые видит.

– Что? Помада? – Я касаюсь губ.

– Они ведь правы, с тобой явно что-то не так. Макияж не в твоем обычном стиле, волосы… – Она не договаривает, качает головой "а-ля делай, что хочешь, мне по сути нет до этого дела" и забивает на меня, снова уткнувшись в айпад.

Ну, извините, не хочу быть Амбар. Подпираю щеку ладонью.

– Вашим домашним заданием будет "Королева Марго" Александра Дюма. И я бы посоветовал вам посмотреть еще и…

Его мысль обрывают:

– Варфоломеевская ночь? – удивляется красивый парень с бирюзовым взглядом умных глаз. – Не слишком жестокая для школьной программы? Свихнувшиеся католики могут здорово подпортить общее впечатление о церковных мессах и заложить в умы подростков мысль, что не всякий монах – проводник воли божьей. Они такие же убийцы и на короткой ноге с дьяволом. Они ничего не сделали, чтобы спасти невинных. А потом стояли как истуканы, когда король Генрих под давлением родственников принимал католичество. Зачитывали слова клятвы для него, а у самих лица как у палачей.

– Вижу, вы в теме, – с уважением замечает Марио.

– Я удивлен, что вы в теме, профессор, – флегматично отвечает школьник. – А у меня лето выдалось скучное, развлекал себя как мог. Гольф меня не интересует.

– Алфи, имеешь что-то против гольфа? – шутливо защищает права джентльменских спортсменов весельчак Марио. – А может, не умеешь, вот и с книгами своими постоянно таскаешься.

– Да? Тогда, может, и у тебя мозг не умеет, и ты поэтому с клюшкой своей таскаешься, – легко перебрасывает противнику мяч умник класса.

Кто-то смеется, оценив очко. И причем ни один не обижается. Видно, перепалки здесь обычное дело.

Губы Калеруэга накрывает добрая снисходительная усмешка:

– Как интересно вы проводите досуг. Ну и что скажете, исказил роман ваш подростковый ум?

Парень расслабленно вертит в пальцах ручку.

– Мой подростковый ум тверд как титан, эту голову не так просто сбить с пути, – он касается своего виска.

– Вы всё еще верите, что церковь несет добро?

– Я верю, что есть среди них люди, и вот они несут добро. Варфоломеевская ночь только одна эпоха из тысячи других, ее участники были долбанными сектантами, которые признавали только их веру, а гугенотов перерезали как каких-то собак бродячих. – А у парня идеальный английский.

– Но вы же понимаете, что католики остались при своем мнении и по сей день не признают иных религий, пусть и народ в наше время менее набожен.

– Расправы прекратились, уже хорошо, а в их умы мы не обязаны заглядывать и много знать об их темных тайных желаниях.

– Прячете голову в песок? – посмеивается Марио. – Впрочем… ладно. К следующему занятию от каждого здесь жду отзыв на фильм "Королева Марго", и потихоньку начинайте читать книгу.

– Обычно на домашку ты давал нам неделю, – канючит один балбес. – Давайте не будем нарушать прелестную традицию.

– Хорошо, тогда срок до понедельника, – уступает профессор Калеруэга.

– Дюма был французом, почему мы проходим его произведения на английской литературе? – спрашивает бесстрастно и с толикой высокомерия подруга Бланки с пушистыми карамельно-коричневыми волосами.

Я так ей завидую, я любила свои волосы.

– Мне тоже интересно, – подхватывает медноволосая, с которой мы столкнулись в туалете. – Мне говорили, что здесь это не приветствуется. Я подходила с этим вопросом к руково…

– Ты опять открыла рот? – с милой улыбочкой угрожает Бланка. – Твое слово здесь не приветствуется, больше ничего.

Как же приторно она притворяется милой в то время, как с языка сочится яд. Бедняжка ни слова не говорит в свою защиту. Уткнулась в книгу.

Марио пару коротких мгновений недовольно смотрит на исчадие и, прочистив горло, отвечает:

– Это моя личная инициатива, в программу не входит, но я бы хотел, чтобы вы читали действительно важные книги. Разумеется, в английском переводе.

– А почему бы в этот список не включить величайшее произведение Маркиза де Сада? – с загадочной ухмылкой предлагает парень, который миловался с Бланкой.

Голубые глаза Марио приобретают более темный оттенок.

– Произведение, о котором вы говорите, написал заключенный, и он запрещен для публикации даже в самой Франции. Вам правда нравится такое чтиво?

– Не думал, что ты знаешь, – пряча глаза и почесывая бровь, весело отзывается он. – Погоди, – вдруг его глаза загораются, – так ты читал!

Но Марио не выглядит смущенным:

– Читал, это моя работа – исследовать творчество и делать выводы. А зачем вам эта книга, я затрудняюсь ответить.

– Да незачем мне, у Бланки дома валяется, – отмахивается беззаботно, а быстро сдал он девушку. – Открыл на случайной странице и прочел пару… сильных абзацев. Аж, сердце прихватило, – театрально берется за грудь и воплощает гримасу страдания.

Марио снова бросает немного презрительный, но вполне сдержанный взгляд на сомнительную злую девушку.

– Это не моя книга, – оправдывается она, фыркнув, – взяла почитать у отца. Откуда я могла знать, что там будет.

– А громкое название вас не насторожило? – мрачно усмехается Марио.

– Я не читала, что за название? – мне любопытно, что это за скандальное такое произведение.

– Этого лучше не знать, – говорит учитель, но одновременно с ним звучит голос любовника Бланки:

– "120 дней Содома…", – любезно подсказывают мне. – Амбар, я всегда к твоим услугам, обращайся.

Я понятливо хмыкаю. Калеруэга испепеляет парня взглядом, а тот легкомысленно и наивно пожимает плечами:

– В ее глазах я увидел искренне нетерпение и жажду знаний. Я никак не мог не помочь ей, ее глаза буквально умоляли меня.

– Детский сад. – Марио опускает глаза в свои записи на столе. – Марио Паскуаль, собери тетради у одноклассников и положи мне на стол.

– Да, шеф, – иронично изображает парень послушание, и я вместе со всеми отдаю ему свою тетрадь. Первая работа по "Поющим в терновнике" вообще не моя – Амбар была старательной и дотошной, судя по тому, что я нарыла в ее комнате. А вот "Концепцию любви" пришлось писать самой – ее изучали на прошлой неделе, которую я прогуляла.

Но прогуляла школу я не одна, отсутствие профессора Калеруэга странным образом совпало с моей поездкой. Я до сих пор не могу понять, почему мое появление на борту его никак не взволновало. Может быть такое, что именно под этим аристократическим обликом скрывается мой Илья? Как бы это выяснить? Хотя откуда бы ему знать испанский? Он так хорошо на нем говорит, Илья точно не умел. Блин, я так мало знаю об Илье, может, он и английский наравне с искусством изучал?

Марио тем временем очень уж бдительно следит за тем, как Паскуаль собирает у ребят тетради, я замечаю, как ровно на одну крохотную секунду его глаза смещаются с тетради кареглазой Барби а-ля Тереза на саму девушку.

Занятие подходит к концу. Все ученики слегка в недоумении от поведения учителя. Покидая класс, я слышу множество пересудов:

– Такой строгий и требовательный.

– Поставил мне шесть с половиной за "неподобающее поведение на уроке". Он из ума выжил? Родители меня убьют.

– Говорил как профи. Хорошо владеет английским языком и реально шарит в литературе. Куда делся старик Марио, который не запрещал нам болтать о своем богемном?

– Думаешь? Я слышала, что он всегда был со странностями. А в Лондоне он не английский факультет заканчивал, а лечился в психиатрической больнице.

– Но английский-то он, как оказалось, знает.

– Он и до этого на нем говорил, но коряво. Не знаю, с какими чертями он дружит, но таким мне учитель нравится больше.

– Теперь он еще сексуальнее, черт возьми.

– Эстер Мастронарди, задержитесь, пожалуйста, – среди всех этих приглушенных голосов и нелепых сплетен я отчетливо слышу просьбу Марио.

Чувствую досаду, что не получится подойти к нему и поговорить наедине, но очень быстро напрягаюсь. Почему именно она? Потому что больше всех на меня похожа?

Но Эстер нахалка, не слушается.

– Эстер? – Учитель имеет вид слегка растерянный.

Тереза останавливается за один шаг до порога.

– Что, и ко мне очередь подошла, решили ко мне подкатить? Так это не ко мне, а к Амбар, я на стариков не заглядываюсь, не имею фетиша.

Она его стариком назвала? Максимум тридцать, идиотка. Калеруэга ошарашенно хмурит лоб. Я закатываю глаза: Святая Мария, что несет эта бестолочь?

– Марио, не обращай на нее внимание, у нее давно не было секса, вот она вся и на нервах.

– Что за чепуху ты несешь? – Эстер глазами прожигает Паскуаль.

– Пойдем, – улыбаясь Марио, Бланка бесцеремонно выталкивает подружку из класса.

Ну, наконец-то все свалили. Моя очередь.

– Марио… – Я останавливаюсь перед учительским столом, и он устало переводит на меня взгляд.

– Амбар, у вас ко мне какое-то дело? Я спешу. – И принимается стягивать бумаги в одну кучу, захлопывает крышку компьютера.

А когда Эстер звал остаться, не спешил! По правде, я сейчас обижусь.

Тот самый обет молчания, о котором шептались девчонки за задней партой? Но почему?

– Вы не помните? Я летала с вами в Стамбул на днях, наши места были по соседству.

Теперь он смотрит на меня странно. Даже прекращает сборы. Я продолжаю:

– Вы сидели за мной и просто проигнорировали меня. Почему вы так холодны были ко мне в тот день? Говорите правду.

– А вы… – он прочищает горло, – Амбар, зачем вы летали в Стамбул?

Дьявол, не такой вопрос я ждала. Хотя бы не раньше, чем он ответит на мои вопросы.

– Профессор, мне кажется, вы пытаетесь хитро сменить тему. Я была бы вам признательна, если бы вы объяснились первым.

Глупо думать, что этот мужчина – мой Илья, учитывая, что он спокойно назвал меня по имени, я вот до сих пор не могу узнать даже имени подруги, по капле собираю информацию и осторожничаю.

– Так почему вы меня проигнорировали в самолете?

О том, что я сама, такая дрянная ученица, не узнала собственного учителя, решаю промолчать.

Марио делает задумчивое лицо. Вспоминает, что да, кажется, видел похожую на меня девушку.

– …лишь мельком. Простите, Амбар. В тот день я был на седативных, страшно боюсь летать. Просто-напросто не признал свою ученицу, в этом и вся причина.

Сослался на усталость и рассеянность и быстро выкрутился из положения. Или мне так хреново, что я выдумываю всякую ерунду? Знаете, я тоже на чужих мужчин не имею привычки заглядываться, но всё же одним глазком обратила внимание на завораживающий аристократический облик под небрежностью одежды, эту его особую мужскую привлекательность, так как же мог полностью ослепнуть он? Совсем ничего вокруг себя не замечает?

– У меня умер близкий родственник из Стамбула, сразу после свадьбы моей бывшей жены, можете представить мое состояние, – добавляет он, и я разочарованно тяну краешки губ в вымученной улыбке и киваю.

Не ОН, какая же я глупая.

– Сочувствую. А я… – небрежно закатываю глаза, как бы говоря, что моя причина куда банальнее, – поссорилась с отцом и поехала лечить нервы покупками. Люблю турецкую моду.

Вранье, я люблю бохо.

Глава 7. Амбар

Урок итальянского начинается сразу с претензий учителя:

– Консуэла, в то время, как других я отчитываю за отсутствие галстука, – она кидает выразительный, почти ненавистный взгляд в сторону русоволосой Дани (имя удачно подслушала), – ты осмелилась явиться и вовсе без школьной формы. Снова.