Кровь да Винчи
Софи обожала этот момент – краски на палитре смешаны, на кончик кисти взята первая капля, а рука замерла перед чистым холстом. Мгновение – и первые линии расчертят его. От того, как они лягут – уверено и легко или робко и почти штрихами, – зависит, какой она будет, ее новая картина.
В четыре часа утра Софи уже установила свой старенький этюдник на привычном месте – на Медовом мосту. В летние месяцы с него лучше всего писать собор в окружении каштанов. Но делать это надо очень быстро, не зевая. У нее есть час, максимум полтора, потом уйдет не только рассветное солнце, но и вступит в свои права время дополненной реальности.
Материализуются из воздуха объемные рекламные 3D-голограммы, а на крышу собора запросто могут усадить какого-нибудь гигантского бренд-персонажа или, еще хуже, запустят в небо искусственное облако с логотипом популярной парфюмерной марки и начнут распылять в воздухе наночастицы с запахом модных ароматов. И не важно, что кого-то может тошнить от них.
Софи точными уверенными движениями наносила краску на холст. Ремесленные навыки дали в академии, теперь надо нарабатывать мастерство. Она меняла кисти, выдавливала из тюбиков краски и, торопясь, смешивала, всматриваясь прищуренными глазами в очень быстро меняющуюся цветовую гамму пейзажа. Надо успеть схватить вот эти длинные прозрачные утренние тени, вон тот оттенок голубого, а еще бы запомнить, как глубокий сиреневый тон от крайнего каштана наполняется нежной бирюзой. Писала и завидовала художникам, которые сотни лет до нее писали свои этюды у этого древнего собора. Им можно было не так торопиться. Никто, кроме птиц и быстро восходящего солнца, не мешал. Не то что им, художникам конца XXI века, выбравшим неблагодарную тему для работы – городской пейзаж. У них и есть только эти короткие часы на рассвете, когда мир предстает реальным, а не дополненным обязательными цифровыми технологиями.
Ведь уже не надо и AR-очки надевать, чтобы их увидеть. Калининградская мэрия, пытаясь не отстать от столиц, оснастила в прошлом году городскую инфраструктуру 6G-сетями, которые транслируют теперь нужный контент прямо на сетчатку глаз через наноматериалы, рассеянные в атмосфере. Нанороботы теперь везде. Они, говорят, могут даже на твою собственную родную кожу спроецировать тату-рекламу, не спрашивая на то разрешения. Софи старалась от всего этого цифрового и навязчивого держаться как можно дальше. Если такое, конечно, возможно в их 2075 году.
Вот и мама подарила на ее двадцатипятилетие сертификат на установку новомодной штуки – биотехнологического гаджета «VoxNano». А торговый слоган его «Говори на языке вселенной», похоже, намек от нее на то, что Софи не даются иностранные языки. Мамин талант полиглота она явно не унаследовала, да и к чему ей, художнице, эти разные языки. Но голографишки для связи – это, конечно, уже вчерашний день. Скоро неловко будет доставать на людях свой старый ладонный проектор, пусть даже и замаскированный под зеркальце. Студенческие годы прошли. Дешевые гаджеты должны остаться в прошлом. Она ведь уже дипломированный арт-специалист, хотя и работает пока простой учительницей в школе. Мама права, наверное, надо соглашаться на ее подарок.
Выглядит в описании заманчиво: гибкую OLED-нанопанель нанесут прямо на кожу – это будет экран для сообщений, и ткани гортани Софи после внедрения в организм «VoxNano» чуть изменятся, но это позволит ей говорить на любых языках, иностранную речь будет синтезировать сам ИИ, а тонкий, почти незаметный шрам на руке замигает, если придет сообщение, достаточно будет лишь коснуться его пальцем, чтобы начать разговор. Вот только интегрируется эта штука в тело на клеточном уровне и работать будет опять же через все те же нанороботы. Только они уже не в воздухе вокруг тебя будут летать, а прямо в крови, внутри тебя плавать.
Софи брезгливо передернула плечами. Но что делать с мамой? Обидится же, если откажусь.
Ровно в шесть часов цифровая реальность вокруг Софи очнулась. Сначала, переполошив стайку воробьев, что-то выклевывающих между булыжниками мостовой, прилетело небольшое облачко из нанодронов, притворившись ароматной чашкой кофе с логотипом соседней кафешки. Птахи в ужасе метнулись под защиту деревьев на берег Преголи, а Софи лишь раздраженно отмахнулась. Но дроны были настойчивы. Они тут же перепрограммировались и изобразили горку золотистых, пышущих жаром блинчиков. Софи невольно сглотнула, живот откликнулся урчанием, и она поняла, что пора собираться. Поработать сегодня больше не удастся. Кафешные дроны восприняли ее сборы как знак того, что клиент попался на их рекламную агитацию, и обрадованно закружились вокруг, демонстрируя Софи все новые и новые блюда из своего ассортимента. И уговорили ведь. Софи, привычно повесив на плечо этюдник и сумку с красками, подхватив холст с набросками, пошла в сторону зазывающего ее круглосуточного кафе.
***
– Вот скажи мне, дорогая, как твоей карьере помогут эти пленэры у собора?
Так, это надолго. Софи привычно, пристроив «зеркальце» голографишки между сахарницей и кофейной чашкой, открыла косметичку. Мама теперь полчаса минимум будет уговаривать бросить это никому не нужное в наше время ремесло – писать картины, а заняться делом. Например, открыть свою галерею или хотя бы поискать работу в этом направлении. Вдруг в ней проснется талант торговки?
– Ты что, так всю жизнь и проведешь, обучая детей изобразительному искусству? Тоже мне – карьера!
– Нормальное дело, – пробормотала Софи, сосредоточившись на процессе удлинения ресниц, – у меня есть время и мастерская. Арендовать свою мне не по карману, сама знаешь.
– И что? Ну, рисуешь ты свои пейзажи, кому они нужны? Уже миллионы и миллионы таких картинок созданы не только людьми, но и нейросетями. В чем смысл, Софи? Да отвлекись ты, наконец! Зачем при твоей внешности уродовать себя косметикой?
С последним, пожалуй, Софи готова согласиться. Бог дал ей яркую внешность не то цыганки, не то армянки: смуглую кожу, черные кудри, миндалевидный разрез глаз. Вот только ресницы подкачали. Приходится удлинять.
А со вторым? С этим вечным и бессмысленным маминым доводом Софи уже давно перестала спорить. В детстве она, еще совсем маленькой, видела, как та умиляется ее картинкам и хвастается ими перед знакомыми. Стала старше, поняла, что ее увлечение живописью маму скорее раздражает. А когда подала документы в Академию изобразительного искусства, впервые увидела родительницу в гневе. Неужели только от перспективы, мягко говоря, небогатой жизни, в которой вечно пребывают непризнанные художники? То, что мама не верит в ее успех, Софи уже давно смирилась. Уже и не обидно. Но, если честно, она и сама все чаще начинала задумываться над тем, а надо ли продолжать. Появятся ли в ее работах, пусть когда-нибудь, пусть в отдаленном будущем, что-то такое, что заставит замирать людей у ее картин? Когда, в какой момент в творениях художника просыпается это чудо? В академии говорили, что сначала надо наработать мастерство. Но Софи уже начала подозревать, что мастерство мастерством, куда без него, но главное другое – оно или есть, или его нет. Оно дается при рождении и называется потому просто – дар. Когда Софи рассматривала свои детские акварельки, кажется, она видела его в наивных линиях и разноцветных пятнах. Или ей просто хотелось видеть? Но в ее нынешних взрослых, грамотных, настоящих картинах он, кажется, пропал. Отчего? Или никогда его и не было? Ни в тех акварельках, ни сейчас?