Не может быть?! Рассказы

Дизайнер обложки Вероника Владимирова

© Владимир Ярославович Владимиров, 2025

© Вероника Владимирова, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0065-4727-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Не умею ругаться матом

Во втором «Г» классе я дружил с Генкой. Мы с ним подружились, потому что были немного чужими в классе. Я перевёлся из другой школы – мы переехали из Измайлово в Черёмушки, а он был казахом и отличался очень круглым лицом и маленькими узкими глазками. Был он добрым и ребята с ним дружили, но он почему-то стеснялся своей узкоглазости, которая и правда делала его лицо смешным потому, что он пытался всё время округлять глаза. Он даже историю придумал – говорил, что раньше у него глаза были круглыми, а потом ему между глаз попала палка, её врачи удалили, но глаза у него, вместо таких, как у всех, стали узкими.

Не очень правдивая история, когда он рассказывал ее, он делал особенного круглыми глаза, но всё равно не очень убедительно получалось. Мог бы и не пересказывать – никто на его внешность внимания не обращал. Мы подружились ещё и потому, что нам было по пути из школы, жили мы в соседних подъездах. Шли вместе, разные истории друг другу рассказывали, так веселее идти.

И вот как-то спускаемся со школьного крыльца, Генка идёт и чуть не плачет. И срывающимся голосом начинает возмущённо объяснять:

– Инесса Владимировна – наша учительница – написала в дневнике, что я на перемене ругался матом! А я не умею матом ругаться! Я вообще не умею! Ни одного слова не знаю. А когда отец увидит…

Из глаз его готовы были брызнуть слёзы. С отцом ему не повезло. Был он очень строгий, и своих четверых сыновей – Генка был младший – драл как сидоровых коз. Может, даже и хуже. Во всяком случае, Генка его очень боялся.

– Володя, пойдём со мной, скажешь отцу, что я не ругался матом, это не я ругался, Инесса Владимировна написала, что я, а это не я, я даже матом не умею…

Была зима, и на тротуаре были накатаны ледовые дорожки – мы так развлекались, да и идти быстрее – разбегаешься несколько шагов – потом скользишь по ледовой полоске, потом опять разбегаешься. И остаются чёрные полосы гладкого ледка. Обычно их обходят, но Генка так возмущался и махал портфелем, что не заметил, как наступил на лёд.

Тут же его ноги взлетели вверх, даже выше портфеля, и он шмякнулся мягким местом на заснеженный асфальт. И на всю улицу раздался звонкий крик:

– Уй, блядь!

Прохожие стали с интересом оборачиваться. Генка подобрал портфель, насупился и мы пошли дальше. Генку всё равно выдрали, хотя я и сказал его отцу, что Генка матом не ругался и не умеет. Не поверили!

История о том, как мы спасали Генку от верной смерти

Жили мы в то время на окраине Москвы, то есть не совсем на окраине – в нашем районе ещё стояли кирпичные девятиэтажки, потом шёл новенький пятиэтажный и почти загородный район Новых Черёмушек. Дальше город кончался, и начинались деревеньки, перелески, луга и пруды.

Нам это очень нравилось. Сразу за метро был огромный пустырь с оврагом, где зимой мы на санках катались с Генкой Айдаровым и Серёжкой Таракановым. Спуск там был очень крутой, но не длинный – только разгонишься – и сразу тормозить приходится.

Но зато, когда уроки заканчивались пораньше – мы могли сесть на автобус и отправиться в Зюзинский лес. Гора там была здоровенная – Лысая гора – ведьмячье место и пустынное в будние дни, зато спускаться классно – едешь себе и едешь, минуту целую, а может и две. Сначала по голому склону, и ветер несёт в лицо колючие снежинки. Потом на скорости выезжаешь на лесную дорогу с крутыми виражами. И если ты ловко проедешь и не вывалишься в сугроб или не врежешься в дерево, то вылетаешь на полной скорости на лёд маленькой речки, и, прогремев полозьями над спящими подо льдом рыбами, – честное слово, там спала рыба, прильнув ко льду и отполировав его стеклянную поверхность, мы видели чёрные спины – выезжаешь на противоположный берег, и едешь ещё, пока не остановишься. Мы и рекорды ставили – сломали каждый по палке и отмечали, кто куда доехал.

В тот день, когда эта история с Генкой приключилась, было у нас четыре урока. Часов в двенадцать из школы вышли и договорились через час на остановке автобуса №41 встретиться и в лес ехать с горы кататься.

Ровно в час мы уже на остановке с санками стояли и автобуса ждали. Генка не опоздал, хотя он, если честно, почти всегда опаздывал, капуша он. И всегда ведь какую-то важную причину для своего опоздания придумывал. Стояли мы на остановке, и всё на дальний конец улицы поглядывали, откуда автобус появиться должен был. И вот он появился, но мы всё равно замёрзнуть успели, морозец сильный был, градусов пятнадцать, не меньше. Но нас это и не напугало совсем – мы же в горку с санками бегать будем – вот и согреемся!

Автобус пришёл холодный и с покрытыми толстым морозным рисунком окнами. Почти пустой. Правильно, кто в будний день в лес поедет! Уселись мы потеснее, да потеплее, санки рядом поставили и поехали! А чтобы веселее ехать было, стали истории рассказывать. Первым Генка рассказывать начал. Он любил страшные истории рассказывать. Это оттого он их так любил, что трусоват был, и нарочно их рассказывал, чтобы показать, какой он храбрый.

История у него была самая подходящая, про то, как мальчишки деревенские возвращались из школы, в сумерках уже, и в лесу увидели серые тени и красные волчьи глаза. Тут глаза Генки, узенькие обычно, стали совершенно круглыми – и волки на мальчишек, естественно, напали, а они залезли на ёлку большую, и сидели на ней, а волки бегали вокруг и зубами лязгали. Одного из них волк, подпрыгнув, чуть за валенок с дерева не стащил! Хорошо, что волки по деревьям лазать не умеют, а то бы конец им!

А мороз тогда был сильный и ребята замерзать стали, едва руки за сучья держатся, вот-вот с дерева упадут! Но, на их счастье, егерь на санях по дороге ехал. Увидел волков и давай по ним из ружья стрелять – волки и пустились наутёк! А ребята покричали ему, и егерь помог им с дерева слезть, у них-то руки совсем закоченели.

– А в Зюзинском лесу волки есть? – спросил Серёжка.

– Нет вроде, – замялся Генка.

– Забредают иногда, наверное, – сказал я. – Из дальних лесов. Дедушка в газете читал недавно, что волки на одной московской помойке кормились. Их все за собак принимали!

– Да и лоси в город заходят, – подхватил Серёжа. – Так что и волки запросто могут!

А Зюзинский лес – он большой и в настоящий лес переходит, дремучий.

– Ну мы-то с краю кататься будем, – решил Генка. – И там никаких волков нет! – Но голос у него был почему-то не очень уверенный.

Так мы и доехали до конечной остановки. Она как раз у края леса, и от неё широкая тропа в сторону Лысой горы.

До горы было далеко, километра три. Надо пройти через густой берёзовый лес, затем спуститься в широкий овраг, перейти маленькую речку, потом опять лесом по просеке и дальше Лысая гора.

Народу в лесу совсем нет – двух лыжников встретили и всё. Зато птиц много, двух белок видели, заячьи следы…

Интересно идти было. Мы даже пожалели, что у нас с собой ружья не было – добыли бы дичи! И вот мы у горы. Это даже хорошо, что народу нет. Катайся где хочешь. Ни в кого не врежешься!

Лысая гора была длинная, хорошо укатанная – в воскресенье много лыжников на горе каталось, так что снег на ней плотный, почти как лёд. И от мороза стал ещё жёстче, санки скользили очень быстро. Мы с Серёжкой стали рекорды устанавливать. А Генка побаивался, и на поворотах, там, где после горы трасса на лесную дорогу влетала, он притормаживал, и даже до речки не доезжал. А мы с Тараканычем далеко за речку на противоположный склон вылетали. Генке обидно было, и он оправдываться стал – что мы и выше него в горку поднимаемся, и с разбега стартуем, и санки у нас лучше.

– Ну, раз так, – сказали мы, – ты можешь откуда хочешь стартовать, хоть с самого верха, только это бесполезно – там гора плоская, всё равно не разгонишься, руками отталкиваться придётся. А санками, если хочешь, мы с тобой поменяться можем!

Поменялись мы с Генкой санками. Я ему свои дал, и стал на его кататься. Точно, санки у него хуже моих были – лёгкие, алюминиевые. А мои тяжёлые, железные. С горки его санки медленнее ехали, зато в горку их было легче таскать. Санки Генке не очень помогли. Всё равно он на поворотах ноги выставлял и в снег упирался. Оттого и тормозил сильно и до речки опять не доезжал.

– Нет, Генка! – Серёжка ему сказал. – Так у тебя ничего не получится! Ты зачем ногами тормозишь, трусишь?

– Ничего я не трушу! – обиделся Генка. – Просто у меня скорость очень большая. Если тормозить не буду, я в дерево врежусь!

– Да не врежешься ты никуда! Тут на дороге уклоны есть. Ты прямо по ним поезжай, и никуда не вылетишь! И ноги не выставляй, а просто в санках наклоняйся сильнее!

Генка обиделся, что его трусом назвали, надулся, щёки у него и так круглые были, как апельсин, а сейчас он вообще как тыква стал и полез в гору. Высоко взбежал, к самой верхушке, туда, где ветер снежные буранчики крутил. Сел на санки, а они не едут – плоская вершина очень. Настоящий спуск ниже начинается. Стал он руками толкаться. Так, пыхтя и проехал мимо. Мы с Серёгой посмеялись – говорили ему, что не надо на самую макушку забираться.

Но Генка злой был, даже не взглянул на нас. Мы подождали немного – чтобы сразу за ним не ехать и в него не врезаться, а потом стартовали. Сначала я, а за мной Тараканыч.

Генка уже далеко впереди ехал. И разогнался он здорово. Будет сейчас тормозить как всегда? Но Генка, наверное, действительно смелости набрался, ноги не выставлял, а только наклонялся из стороны в сторону, и всё разгонялся. «Неужели и правда рекорд поставит?» – подумал я. Генка уже подъехал к концу спуска, к речке почти. А там одно опасное место было – ледяной бугор перед речкой, на котором санки высоко подбрасывало. А за ним сразу поворот и выезд на лёд – там речку лыжники переезжали, и лёд толстый был.

Генка про бугорок этот не знал, – он ни разу до него доехать не смог. Это его и подвело. На бугорке его подкинуло вверх, он даже взвизгнул и в поворот не вписался, а пролетел по прямой и мимо утоптанного наста – по снежной целине выехал на тонкий лёд, с которого ветер снег сдул. Санки громыхнули полозьями по льду. Раздался хруст и санки вместе с Генкой провалились в речку!

Речка-то маленькая была. Если бы Генка в ней на дно встал – было бы до пояса, а так на санках чуть не с головой нырнул!

Генка ещё и под лёд провалиться не успел, как уже орать стал: «Помогите! Тону! Я не умею плавать! Эй! Тону!»

Мы с Тараканом санки бросили и к речке подбежали – Генку спасать! Забежали в полынью, которую Генка пробил и кричим ему: «Генка, вставай, вытаскивай санки, здесь мелко!». А Генка сидит в воде и орёт.

– Вытаскивайте меня, я не могу, у меня ноги отнимаются!

Тут мы стали санки Генкины за верёвку дергать, чтобы его на берег вытащить. А санки в иле на дне увязли, да ещё Генка на них сидит! Ничего у нас не получается!

– Вставай, Генка! – кричим мы. – Мы сами из-за тебя промокли! Хватит орать, всё равно мы тебя вдвоём не вытащим!

Понял Генка, что без его помощи не обойтись. С санок слез, и мы их сразу легко на берег вытащили. С Генки вода течёт, и сразу на штанах и куртке сосульками замерзает. У нас тоже в валенках вода хлюпает и холодно пальцам очень.

Генка тут же на санки плюхнулся и сказал, что идти не может, что он замерзает и мы его должны срочно в больницу везти, иначе он умрёт. Генка вообще к своему здоровью слишком трепетно относился – чуть горло запершит, или прыщ какой – он с уроков сматывается и в поликлинику бежит за справкой. И прививок боится очень, которые в школе делают, и уколов. Бледный стоит и всегда последний в очереди. А один раз во время уколов он сознание потерял от страха, и его на кушетку положили и ватку с каким-то вонючим лекарством нюхать давали, чтобы он глаза открыл. А потом домой отпустили.

Мы потом над ним смеялись, а он сказал, что нарочно всё разыграл, чтобы с уроков уйти в кино. Но мы-то знали, что не нарочно!

Но сейчас мы за Генку действительно испугались – человек ведь под лёд провалился, хоть и неглубоко было, но всё-таки. Поэтому мы Генку на санки посадили, наши санки сзади привязали, схватились с Серёгой за верёвку, и потащили Генку на гору.

А пока мы катались – мы даже не заметили, как солнце зашло и вечер наступил, темно стало и звёзды появляться начали.

Вытащили мы вдвоём Генку на гору. Тяжёлый он всё-таки какой! Жирный! Только собирались передохнуть, Генка опять закричал: «Эй, вы чего встали! У меня уже ноги отнимаются, идти я всё равно не могу, быстрее меня везите! А то я ведь умру, пока вы тут копаетесь!»

Может и вправду умрёт, кто его знает. Всё-таки подо льдом побывал. И здоровье у него не железное! Потащили мы его дальше. А Генка, чтобы мы не ленились, наверное, сидя в санках, причитать стал: «Ой, как ноги у меня болят! Совсем уже шевелить ими не могу! Отнимаются! Отморозил, наверное! Может, отрежут!»

– Эй, Генка, хватит стонать! – говорим мы, запыхавшись. – У нас тоже из-за тебя ноги мокрые, и тоже замерзают, мы же не говорим, чтобы ты нас тащил! – Это мы ему на бегу говорим, потому что он нас подгоняет всё время, и мы уже рысцой бежим.

– Вам хорошо, у вас только ноги, а я весь мокрый, у меня внутри всё замёрзло, я уже и живота не чувствую!

Тут нам в голову мысль пришла, как Генку спасти.

– Слушай, Генка, может тебе из санок вылезти и бегом пробежаться? Сразу согреешься! – предложили мы.

– Вы что?! – заорал Генка. – Да я даже встать не могу! – Он сделал вид, что пытается приподняться и снова упал. – Говорю же вам, ног нет! Холод уже вот куда дошёл. – Он провёл ладонью по шее. – Тащите быстрее, а то поздно будет!

Мы побежали дальше. Дорога через густой лес шла, и вокруг совсем темно стало. Если бы не звёзды, даже снега под ногами не видно было бы. Тут Генка часто озираться стал. Видно, историю свою про волков вспомнил.

Темнота становилась всё гуще, а лес всё глуше. Ни одного человека не попалось. Да что человека! Хоть бы собака какая пробежала, и то веселее было бы. Хоть и запыхались мы, и пот с нас градом лил, всё же постарались бежать ещё быстрее. И всё время почему-то назад оборачивались. А Генка, так и вовсе в санях развернулся, и спиной вперёд ехал.

– Эй, – закричал он вдруг. – Что это там светится?

Мы остановились:

– Где? – спрашиваем.

– Да вон, у тех ёлок! Вон, огромных, прямо под ними? Не видите, что ли?

Вглядывались мы, вглядывались – ничего там не видно, кроме темноты. Что ещё под чёрной ёлкой тёмной ночью разглядеть можно?

– Ничего там нет, Генка! Не выдумывай, – закричали мы. А самим всё-таки страшновато стало.

– Как это ничего нет, когда там, красные глаза светились! – возмутился Генка.

– Может, там под ёлкой сидит кто и курит? – предположил Серёга.

– Ага, а почему два огонька и двигались они? – горячился Генка.

– Да нет там никого. Кто захочет в такой мороз на снегу сидеть, – сказал я. – Поехали дальше, а то мы вообще тут замёрзнем!

– Я так дальше не поеду! – заупрямился Генка. – Вы там впереди бежите, а я здесь один сзади сижу! Я читал, что хищники – они всегда на тех, кто отстаёт нападают, потому что сзади слабые или больные тащатся, их съесть легче!

– Так ты и есть у нас самый слабый и больной, а если нет – то сам санки и тащи! – хором воскликнули мы с Тараканычем.

– Вы ещё издеваетесь! – заявил Генка. – У меня и так внутри всё холоднее и холоднее, я уже совсем ничего не чувствую. А вы хотите, чтобы меня волки сожрали!

– Да нет здесь никаких волков! – сказал я. – Какие волки в Москве?

– Ты сам рассказывал, что они на помойке питаются! – горячился Генка.

– Ну, это один раз только и было. И то давно очень! А теперь те волки уже ушли, наверное.

– А если не ушли? – не унимался Генка.

– Да ушли, ушли! – успокоил его я.

– А если ушли – тогда сбегай к тем ёлкам, и погляди! – предложил Генка.

Я взглянул на чёрные, качающиеся у земли лапы ёлок. Какая-то тень там шевелилась, или ветер, но мне почему-то не очень хотелось к этим ёлкам ходить, волков там высматривать.

– Нет, Генка! – отрезал я. – Волков ты придумал, а ходить мне? Сам вот и сходи, если тебе хочется. Я и так устал, пока тебя тащил. Поехали дальше, а то мы туту и без волков дуба дадим!

Мы с Серёгой впряглись в верёвку и рванули. Но тут Генка снова заорал: «Эй, нет, я так не поеду, я боюсь!!!»

– Ну и что ты предлагаешь? – возмутился Серёга. – Может, ты тут посидишь, а мы за милиционером сбегаем, чтоб он тебя от волков охранял?

– За каким милиционером? Вы, что, одного меня в лесу бросить хотите? Чтобы я тут совсем умер? Ну, бросайте, бросайте! Я думал, вы друзья. А завтра придёте вы в школу, а Инесса Владимировна спросит: «А где Айдаров, почему его нет на уроке?» А вы что скажете, что в лесу меня бросили и я замёрз? – Генка пробивал на жалость. Он знал, конечно, что мы настоящие друзья, и не бросим его.

– Нет, Генка, не кричи! – сказали мы. – Мы тебя бросать не собираемся, но как тебя тащить дальше-то?

– А давайте так, – предложил Генка, обрадовавшись, – один из вас будет санки за верёвку тянуть, а другой сзади подталкивать!

Мы даже спорить с ним не захотели и так, пока стояли, замёрзли. Впряглись снова. Серёга за верёвку взялся, а я стал сзади санки подталкивать. Только так очень неудобно бежать было, всё время нагибаться приходилось. Поменялись мы с Серёгой местами. Только через две минуты, он тоже устал.

Остановились мы, едва отдышались. Совсем недавно замерзали, а теперь с нас пот градом лил, я даже куртку расстегнул.

– Нет, Генка! – сказали мы. – Так нам тебя не довезти. Тяжело очень. Сам попробуй санки толкать!

Сели мы на санки передохнуть немного, а Генке тут в голову новая идея пришла:

– Ладно, – говорит он, – так и быть, можете санки за верёвку как раньше тянуть, только мне найдите какую-нибудь палку побольше, чтобы, если что, я мог от волков отбиваться!

Это лучше, чем санки толкать. Поискали мы вокруг по краю леса, и нашли здоровенный сук. Притащили его Генке.

– Во! То, что надо! Хороший сук! Тяжёлый! Теперь вы меня быстрее тащите, а я вас от волков охранять буду! Только быстрее, быстрее, нечего рассиживаться! – начал он нас пришпоривать.

Побежали мы снова. А Генка в санях сидел, и суком над головой размахивал. Может грелся, может нас от волков охранял, или страх свой прогонял. Но только никакие волки на нас не напали. И мы бодрой рысцой прямо к автобусной остановке выбежали. А там как раз автобус стоял. Остановка у леса конечная, водитель там часто отдыхал, пассажиров дожидался.

Окна автобуса светились. В нём было уютно, тепло и никаких волков.

– Быстрее! – заорал Генка. – Автобус уйдёт же сейчас!

Но у нас сил тащить его не было. Последние кончились. Мы с рыси на шаг перешли. Вдруг чувствуем, легче тащить стало! Оказывается, Генка с санок вскочил, и бегом к автобусу. Ну, мы с санками за ним! Только запрыгнули в заднюю дверь – автобус закрыл её и поехал. В нём и вправду тепло и уютно было. Кроме нас и водителя в автобусе никого! Сели мы потеснее, чтобы согреться.

– Генка! Ты же идти не мог, ног не чувствовал! – удивился Серёжка. – Как же ты до автобуса добежал?

– А ты видел, как я бежал? – выпалил Генка. – Я же на прямых ногах бежал. Не сгибаются совсем! Я их вообще не чувствую!

Через пять минут в тёплом автобусе Генка уже забыл и про страхи свои, и про то, что недавно умирающим прикидывался. Он развалился на сиденье и истории смешные стал рассказывать. Ещё бы – это не он нас, а мы его по лесу волокли! Он и не устал совсем. Хотели мы с Тараканычем Генке бока намять за то, что он нас тащить его заставил, но потом не стали – пожалели его. Может, и вправду он подумал, что помрёт – от страха это бывает, а теперь всё прошло. И мы решили простить Генку. Он хоть и трусоват, но с ним не скучно.

Бабушка, трусы горят!

На даче был пруд. Старый, большой, заросший тиной. Он остался от трёх прудов, которые когда-то вырыли монахи монастыря, чтобы разводить рыбу. После революции пруды у монахов отняли, дамбы взорвали все, кроме одного пруда, который отдали колхозу. Колхоз начал разводить в нём уток, но это оказалось не прибыльным – сторожа, которые должны были этих уток охранять, меняли их на водку по самому невыгодному для колхоза курсу, и дело это быстро прогорело.

В пруду было очень много карасей, которых ловили и местные мужики бреднем, и мы, нам было лет 11—12, металлической сеткой от забора. Делалось это так – сетку метра четыре длинной двое держали натянутой недалеко от берега, а двое с берега бежали к ней, шумя и стуча палками по воде, загоняя карасей. Когда они начинали биться о сетку, её резко поднимали, и вытаскивали блестящих серебристых рыб.

После рыбалки мы садились на лугу, вываливали пойманную рыбу на траву и делили по-братски – каждый брал по очереди по рыбине, начиная с самых больших и до самых маленьких. На каждого приходилось много – по полведра на ловца. Нас было двое – брат Дима и я, и мы приносили домой ведро карасей каждый день.

Вечером ходили на пруд с удочками, и добавляли ещё несколько десятков карасей. На даче караси были везде – в холодильнике, в тазах, сушились на верёвках, плавали в огромной бочке, их раздавали соседям, жарили десятками, скармливали коту, который уже есть рыбу не мог, но не мог и отказаться от неё, и грустно ходил по дорожкам с карасём в зубах. Когда уже и соседи не брали даровых карасей, нам запрещали их ловить в течение нескольких дней. Однако, отказаться от любимого занятия невозможно, и мы опять шли на пруд, просто карасей выпускали. Однако запрет есть запрет. Контролировать его было легко – по мокрым трусам. Надо было обязательно до обеда успеть высушить их. Поэтому мы сидели на берегу на солнышке в одних штанах, сушили трусы.

Но однажды Вовке Муратикову не повезло. Трусы не успели высохнуть, а на обед ему надо было явиться ровно в час. Бабка у него была очень строгая. Мокрые трусы его выдали и, когда мы после обеда пришли за Вовкой, он был уже наказан – заперт на чердаке на целый день. Оставлять его скучать одного было несправедливо – рыбу-то ловили вместе, а пострадал он один, никого не выдал. Поэтому мы уселись за забором перед его домом и принялись по очереди рассказывать истории и анекдоты. Вовка тоже рассказывал, лёжа у открытого окна.

У Вовки на чердаке был припрятан коробок спичек – он начинал тайно покуривать. Вовка достал его, и стал зажигать спички и бросать их вниз. Они летели, оставляя красивый дымный след и гасли в траве под окном. Вовка их называл «парашютиками». А под окном между яблонями была натянута верёвка, на которой, среди прочего белья, сушились чёрные Вовкины трусы, которые его предательски выдали.

Вовка кинул очередную спичку, которая, описав красивую дугу, приземлилась прямо на его трусы. Вовка засмеялся и весело крикнул бабке, которая собирала клубнику в саду:

– Бабушка, трусы горят!

Бабка на Вовкину шутку внимания не обратила, и продолжала трудиться на грядках. Спичке между тем уже положено было погаснуть, но дымок от неё всё шёл. Вовка смеяться перестал. Верёвка с трусами была очень близко к его деревянному чердаку. Он крикнул уже озабоченно:

– Эй, бабушка, трусы-то горят!

Его крик и на этот раз остался без ответа. Бабка отвернулась, и ещё ниже склонилась к грядкам. И вдруг трусы вспыхнули. Высохли, как назло! И тут Вовка заорал уже в ужасе:

– Бабушка! Трусы горят!

Бабка на истошный крик обернулась, и, схватив грабли, кинулась к пылающим трусам. Сбила их на траву и затоптала пламя. Когда она подняла их с земли, от них остались в основном дырки. За сожжение трусов Вовку заперли на чердаке ещё на три дня.

Белая рубашка

Страшные истории – любимые рассказы нашего детства. Ужастиков по телевизору тогда не показывали, комиксов страшных тоже не было, поэтому всё жуткое и кошмарное передавалось изустно.

Утром или днём рассказывать жуть совсем не интересно – кого так испугаешь? Зато после заката, когда подступала ночная мгла, страшилки заходили прекрасно. И начинали летать над ночными крышами гробы с мертвецами, и седобородый старик ходил по мрачным улицам, крича, чтобы все закрывали окна и двери, и ведьмы просовывали в щели форточек длинные костлявые пальцы, царапая когтями задвижки, и уличные сермяжные коты превращались в злых колдунов, шныряющих по глухим закоулкам между чёрными стенами мрачных облупившихся домиков, и красногубые тощие вампиры, подкарауливающие поздних путников под разбитыми ими же предварительно фонарями. Жуть полная, но, если её рассказывать на даче, сидя в большой компании, вовсе не такая уж и страшная. Даже и посмеяться можно, чтобы показать, какой ты храбрый, и всё тебе это ни по чём, и нет никаких привидений, вампиров и котов-колдунов, а если они тебе попадутся на тёмной улочке, ты их порвёшь, как Тузик грелку.