Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава

Олег умер, согласно преданию, на пятый год после возвращения из похода на Царьград, то есть около 915 г. В наследство своему преемнику он оставил обширную державу «светлых князей», простиравшуюся от Карпат до Среднего Поднепровья. В дипломатических, военных и торговых отношениях с другими странами держава эта выступала под именем Руси, и ее высокий международный статус был подтвержден дружественным договором 911 г. с Византией.

Несмотря на впечатляющие успехи Руси в области межгосударственных отношений, внутренне она представляла собой весьма неустойчивое политическое образование. Единство ее покоилось исключительно на военно-политическом господстве русов над разобщенными славянскими племенами, каждое из которых имело «свое княжение» и жило «своим обычаем». Положение осложнялось тем, что и сама Днепровская Русь не была этнически однородным сообществом. Разноплеменная и разноязыкая, представлявшая собой вавилонское смешение потомков античного скифо-сарматского населения Среднего Поднепровья со славянами (куявами/ледзянами), она подчинялась пришлому «русскому» клану – таврическим русам (выходцам из славянского Поморья, создавшим поселения на побережье Крыма, Таманского полуострова и в устье Днепра). Но на рубеже IX–X вв. «русский» Киев вынужден был подчиниться карпатским русинам, хорватам и мораванам, возглавляемым «светлым князем русским» Олегом. Однако даже при смене правящей верхушки политическая сущность Руси как хищнического раннегосударственного образования, паразитирующего на восточнославянских племенах, осталась неизменной; власть перешла из рук в руки к князьям «от рода русского».

При таком положении вещей смерть Олега с неизбежностью должна была вызвать междоусобицу на Руси. Однако долго так продолжаться не могло. Историческое развитие Руси приближалось к рубежу, за которым ей предстояло либо распасться, погибнуть вследствие внутренних распрей и династической неразберихи, либо создать более или менее прочную политическую организацию. Естественным костяком такой организации по условиям времени могла быть только княжеская династия.

Князь Игорь: проблемы летописной биографии

Кто был преемником вещего Олега?

Ответ, казалось бы, известен – князь Игорь. Однако историческая критика вправе поставить под сомнение династическую легенду Повести временных лет.

Прежде всего ее сведения расходятся с известиями других древнерусских памятников. Наиболее древние и независимые от Повести временных лет источники, как, например, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона и «Похвала» Иакова Мниха (вторая треть XI в.), называют первым киевским династом «старого Игоря», то есть старинного, старейшего, деда-родоначальника; ни о каких его предшественниках на киевском столе они не упоминают. Знаменательно, что и жена его, Ольга, слыла у древнерусских книжников «праматерью всех князей русских». Древнейший памятник церковного права, так называемый Устав князя Владимира, старейший список которого восходит к концу XIII в., отмечает в преамбуле, что святой князь является потомком Игоря, Ольги и Святослава.

Даже «варяжская» редактура летописи не смогла полностью затушевать местную, киевскую традицию, признающую Игоря первым «своим» князем, основателем династии великих киевских князей – владельцев Русской земли. Ведь, несмотря на опекунство вещего Олега, Игорь все-таки «первее нача княжити» в Киеве – именно ради его таинственных прав на «княжение в полях [полянах]» Олег и убивает Аскольда и Дира.

Ключевым моментом биографии Игоря следует считать дату его рождения, ибо только она способна пролить свет на подлинное место мнимого «сына Рюрика» в ряду первых русских князей и, в частности, на его отношения с Олегом и его державой «светлых князей». В Повести временных лет вокняжение Игоря в Киеве происходит в пору его младенчества, хотя точной даты рождения Игоря летописи не знают. Воскресенская летопись приурочивает его появление на свет к 866 г., Никоновская – к 865 г. Таким образом, получается, что он должен был сесть на киевский «стол» тринадцати-четырнадцатилетним отроком. Однако Повесть временных лет отмечает, что по смерти Рюрика Игорь остался «детеск велми», а в сцене убийства Аскольда и Дира его по знаку Олега выносят на руках (и Степенная книга, учтя это обстоятельство, говорит, что Игорь осиротел в двухлетнем возрасте). Цель всех этих «уточнений» одна: связать безответного младенца с Рюриком и варяжской русью.

Между тем еще A. A. Шахматов, реконструируя древнейший летописный свод, пришел к выводу, что самые ранние известия об Олеге не упоминали имени Игоря[1]. Современная историческая критика имеет достаточно поводов утверждать, что подлинная дата рождения Игоря не имеет ничего общего с биографическими данными Повести временных лет. Летописные известия о семейной жизни первой княжеской четы – Игоря и Ольги – вызывают недоумение: нельзя отделаться от мысли, что читаешь житие библейских патриархов. «Настоящие Авраам и Сарра», по определению СП. Толстова[2]. Впрочем, к очевидному вымыслу относится не столько завидное долголетие обоих супругов, которое, в конце концов, не может служить решающим аргументом против летописных сведений об их жизни, сколько датировка некоторых важнейших вех их совместной жизни, а именно: времени женитьбы Игоря на Ольге и рождения Святослава. Не забудем, что речь идет о языческой эпохе, когда в обычае было многоженство. Между тем, если верить Повести временных лет, Игорь женился на Ольге – своей первой и единственной супруге – будучи зрелым тридцати-тридцатипятилетним мужчиной, а сына Святослава, единственного своего отпрыска, зачал спустя добрых четыре десятилетия. Это ли не чудеса!

В приложении к Ольге летописные хронологические выкладки выглядят еще более несуразными, ибо выясняется, что она родила первенца после того, как отпраздновала свою серебряную свадьбу и свой пятидесятилетний юбилей.

Против всего этого протестует не только здравый смысл, но и наши знания о матримониальных отношениях в раннем Средневековье. Тогдашние европейские законодательство и обычай определяли возраст совершеннолетия для мужчин – четырнадцатью – пятнадцатью, для женщин – двенадцатью – тринадцатью годами[3]. Время вступления в брак редко отстояло от этого возрастного рубежа более чем на год-два. Например, о княгине Евпраксии, дочери киевского князя Всеволода I Ярославича, имеем известие, что в возрасте шестнадцати лет она уже успела овдоветь (ее первый муж Генрих Длинный, маркграф Штаденский, умер в 1087 г.). Характерно, что брачные отношения Игоря, как они представлены в летописи, находятся в разительном контрасте с семейной жизнью его сына Святослава, который бывал в Киеве наездами и, однако же, ко времени его гибели в 971 г., то есть приблизительно тридцати лет от роду, уже имел от разных женщин по крайней мере троих сыновей[4], старшему из которых, Ярополку, было, кажется, не менее тринадцати – пятнадцати лет и он уже год как был женат на «грекине». Здесь летописец явно оказывается гораздо ближе к истине, нежели тогда, когда, пользуясь обрывками преданий, набрасывает фантастическую биографию родителей Святослава.

Зная, какую огромную и подчас тираническую роль в жизни средневековых людей играл обычай, особенно в матримониальных отношениях владетельных особ, мы должны признать за верное, что к моменту рождения Святослава Игорю должно было исполниться лет пятнадцать – семнадцать, а Ольге – не больше пятнадцати лет. Рождение Игоря состоялось, таким образом, несколько позже 920 г. Эта датировка, помимо прочего, позволяет удовлетворительно объяснить не объяснимое никакими другими способами обстоятельство: почему при растянутом более чем на семь десятков лет княжении Игоря вся его действительная деятельность на страницах Повести временных лет умещается в одно пятилетие (941–945 гг.).

Выходит, что «старый Игорь» умер еще совсем молодым человеком[5] – лишнее подтверждение тому, что его прозвище не имеет отношения к его возрасту по летописной биографии, а означает «старейшего», «первого» князя, родоначальника великих киевских князей[6]. И дано оно было ему задолго до того, как Рюрик и Олег попали в число его родственников.

Две Руси, две династии

Для прояснения отношений Олега и Игоря чрезвычайно важны их договоры с Византией – вполне надежные исторические документы[7]. Достаточно прочитать их хотя бы раз без оглядки на династическую концепцию Повести временных лет, чтобы увидеть непреложный факт: два князя, представители «руси», выступающие субъектами этих договоров, не имеют между собой ничего общего, кроме принадлежности того и другого к «роду русскому». Причем различие это прослеживается по самым существенным и важным признакам: титулатуре, вассальной иерархии, этническому составу дружин, направленности политических интересов.

В самом деле, если Олег – это «наша светлость», «великий и светлый князь русский», под чьей рукой находятся другие «великие и светлые князи русские» и «светлые бояре», сидящие в «русских» городах, то «великий князь русский» Игорь не имеет в подчинении не только «светлых», но и вообще никаких князей[8], а властвует над «боярами» и «людьми Русской земли». Первый заключает договор в пользу «светлых князей» и торговой руси – послов и «гостей» из «русских градов»; второй отстаивает преимущественно торговые интересы своей семьи и «бояр», добиваясь для них права «посылать в Греческую землю к великим царям греческим корабли сколько хотят». Большинство «русских» городов его мнимого предшественника совершенно позабыты. В то время как Олег хлопочет за Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов, Любеч и «прочаа грады», Игорь покровительствует всего трем городам Среднего Поднепровья: Киеву, Чернигову, Переяславлю – и все. При этом города, входящие в состав Олеговой державы, в большинстве своем находятся в западнославянских землях, так как их восточнославянские двойники в начале X в., по археологическим данным, еще пребывали в статусе догородских поселений.

Не менее любопытно выглядит сопоставление текста обоих договоров в этой их части с данными современного византийского источника. Константин Багрянородный знает во «внешней Росии», которой правит князь Игорь, города: Киоаву (Киев), Немогард (?), Милиниски (Смоленск), Телиуцу (Телич), Чернигогу (Чернигов) и Вусеград (Вышгород); из них с перечнем Олеговых городов совпадают только Киев и Чернигов, хотя византийский император, несомненно, отметил самые крупные городские центры «внешней Росии» своего времени.

Более того, разнятся не только «русские грады» обеих держав – названия самих государств Олега и Игоря разные! Судя по договорам, Олег владеет Русью, Игорь – Русской землей[9]. В географическом положении той и другой есть заметное различие. Согласно одной из статей договора 911 г., Олеговы послы и купцы, получавшие содержание от константинопольских властей, заживались на подворье святого Маманта («витали у святого Мамы») по целому полугоду. Между тем из обстоятельного описания плавания киевских русов в Царьград, сделанного в середине X в. Константином Багрянородным, известно, что торговый караван князя Игоря покидал Киев в июне, добирался до Константинополя в июле, а в конце сентября – начале октября уже собирался назад, чтобы успеть вернуться в Киев до окончания навигационного сезона на Днепре. В полном соответствии с этим договор 944 г. умалчивает о полугодовой «месячине», ограничиваясь замечанием, что русы «не имеют власти зимовать у святого Мамы». Отсюда следует, что Олеговы купцы, «емлющие свою месячину на 6 месяц», приплывали в Константинополь и уплывали из него «домой, в Русь» по незамерзающим водоемам – Дунаю и Черному морю и что договор 911 г. охранял торговые интересы преимущественно карпатских и дунайских русов.

Далее, незаметно, чтобы Олега особенно занимал регион Северного Причерноморья, тогда как Игорь обнаруживает повышенный интерес к устью Днепра и «стране Корсунской» (крымским областям вокруг Херсонеса), – конечно, потому, что все подчиненные ему города, как и его Русская земля, в отличие от Руси и «русских градов» Олега, лежали на днепровском водном пути. По той же причине Игорь мог взять под свою руку наем русов на службу к императорам, ибо полностью контролировал ситуацию в своей Русской земле – Среднем Поднепровье; Олеговы же русы имели право наниматься «своею волею», не спросясь князя, потому что власть Олега над многими областями его державы была чисто номинальной.

Сходным образом договор 911 г. предусматривает выдачу «злодея» русам вообще, без упоминания их князя; договор же 944 г. оговаривает, что русские нарушители спокойствия в Константинополе отсылаются греками в Русскую землю, к «князю вашему», то есть к Игорю. Еще одно указание на то, что Олегова Русь была более широким и рыхлым территориальным образованием, нежели Русская земля князя Игоря, содержится в той статье договора 911 г., которая определяет порядок передачи наследства умершего руса на его родину. Послушаем комментарий Г. Г. Аитаврина к этому месту: «Обязанности по сохранению имущества умершего брали на себя имперские власти, следовательно, соратники соотечественника не имели права препятствовать передаче имущества… в казенное хранилище. При прибытии же первого русского торгового каравана, в котором находились люди из тех мест, где жила семья покойного, его имущество передавали им. Акт передачи совершался, несомненно, официально, с участием императорского чиновника и того русского посла, который представлял интересы княжества (или города), откуда прибыл в империю умерший воин»[10]. То есть с 911 по 944 г. имперские власти вели дела не с послами великого князя, а напрямую с представителями многочисленных «светлых князей» или городских общин, входивших в Олегову Русь, которые вели самостоятельную торговлю в Византии. Однако в договоре Игоря подобного параграфа нет, и, конечно, не случайно – в нем просто не было надобности.

Игоревы русы (послы и «гости») приплывали в Константинополь из одного географического региона – Русской/Киевской земли, поэтому у имперских властей не возникало затруднений, в какую «Русь» передать имущество покойного: был ли он княжеским дружинником или городским купцом, его сородичи и соотечественники – послы верховной власти и представители городов Русской земли – всегда находились вместе в одном и том же торговом караване, снаряженном от имени великого князя русского Игоря, его родственников и городов «земли Русской».

Знаменательно также, что ни сам Игорь, ни его жена и сын (Ольга и Святослав) не вступают ни в какие отношения – легендарно-анекдотические или исторические – со «словенами», с которыми в летописном повествовании через анекдот о парусах накрепко связан «светлый князь русский» Олег. Словом, перед нами «две „Руси“ – две династии, две географии, две истории»[11]. В первом случае договор заключил предводитель обширной «русской» федерации, или, пользуясь более осторожным термином A. B. Черепнина, «политической ассоциации»[12], простиравшейся от Карпат до Черного моря; во втором – глава семейного клана, держащего «княжение» в Русской земле, ограниченной Средним Поднепровьем.

Итак, Игорь не был и не мог быть наследником Олега, поскольку оба они принадлежали к разным «русским» родам, соперничавшим друг с другом этническим группировкам русов – карпатских и киевских, а смерть одного и рождение другого были разделены по крайней мере семилетним промежутком. Очевидно, что между Олегом и Игорем был кто-то еще, ибо княжеский род Олега, разумеется, не остался без преемника.

Известия арабских писателей о «царе русов»

Третий герой событий 920–930-х гг. в Русской земле фигурирует сразу в нескольких источниках. Несмотря на это, он все еще не признан действующим лицом русской истории. Однако ему давно пора выйти из тени.

Впервые он предстает перед нами безымянным – в записках багдадского дипломата и путешественника Ибн Фадлана, посетившего в 921–922 гг. Волжскую Булгарию, где ему представился случай лично побеседовать с купцами-русами. От них он узнал, что где-то по соседству с Волжской Булгарией правил «царь русов», сидевший в «высоком замке».

В исторической реальности X в. ближайший к Волжской Булгарии «царь русов» находился в Киеве. Об этом имеется свидетельство другого арабского путешественника Ибн Хаукаля: «Русы. Их три группы. Одна группа их, ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куйаба…» Ибн Хаукаль работал над своей «Книгой путей и стран» в 950–970-х гг., но, как установлено, его известие о русах восходит к сочинению багдадского географа аль-Истахри, писавшего в 930–950-х гг., который, в свою очередь, обработал книгу среднеазиатского ученого аль-Балхи, написанную около 920 г.[13]

Таким образом, «царь русов» из «высокого замка» и «царь русов», сидящий в Куйабе/Киеве, оказываются одним и тем же лицом. Древнерусские источники и современная археология подтверждают, что крепостной замок первых киевских князей располагался на холме.

Не менее значима другая деталь из рассказа Ибн Фадлана. «Один из обычаев царя русов тот, – пишет он, – что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты за него».

Обратим внимание на упоминание обычая ритуального убийства дружинников в случае смерти «царя русов». Очевидно, это сообщение относится к погребению вещего Олега, умершего за пять-шесть лет перед тем. Для славянской похоронной обрядности нечто подобное засвидетельствовал арабский историк Масуди (ум. в 956 г.). По его словам, сербы «сожигали себя в огне, когда глава племени умрет». Речь идет, разумеется, только о самосожжении дружинников и ближайших княжеских слуг, а не всех мужчин племени. Современные Масуди византийские писатели, как, например, Константин Багрянородный, знают поселения сербов не только на Балканах, но и в других местах Европы – в частности, в Прикарпатье. В связи с этим можно предположить, что похороны «светлых князей» карпатских русинов действительно сопровождались убийством их дружинников. Это, в свою очередь, позволяет видеть в «царе русов» из сообщения Ибн Фадлана одного из «светлых князей» карпатских русинов[14].

Известие Ибн Фадлана о княжении «царя русов» в Киеве начала 920-х гг. не может относиться к вещему Олегу, к тому времени уже умершему. Игорю, как мы выяснили, еще только предстояло появиться на свет. Между тем «царь русов» – еще не старик и уже далеко не младенец. Ибн Фадлан пишет, что рядом с ним постоянно находился его гарем – 40 девушек, которые отнюдь не могли пожаловаться на недостаток любовного внимания со стороны их господина: «А ложе [престол] его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он употребляет как наложницу одну из них в присутствии своих сподвижников…»[15] Против отождествления любвеобильного «царя русов» с Игорем говорит и то обстоятельство, что в сообщении Ибн Фадлана ничего не сказано о многочисленных родственниках, которые окружают Игоря в договоре 944 г.

Наблюдая похороны знатного русского купца, Ибн Фадлан отметил, что его родственники водрузили на могильном кургане «большую деревяшку хаданга [белого тополя]» и «написали на ней имя [погребенного] мужа и имя царя русов…». К сожалению, арабский путешественник, обыкновенно столь дотошный и внимательный к деталям, не полюбопытствовал узнать имя русского владыки.

Так кто же он, этот таинственный «русский царь»?

«Царь Руси» Х-л-го из Кембриджского документа

Сообщения арабских писателей о «царе русов» находят подтверждение в так называемом Кембриджском документе (из библиотеки Кембриджского университета) – средневековой рукописи на древнееврейском языке, принадлежащей перу неизвестного автора, по всей видимости, хазарского или византийского еврея. Сочинение это в целом является мифолого-литературной обработкой истории Хазарского каганата, что затрудняет датировку описываемых в нем событий и их историческую интерпретацию. Однако один эпизод изложен со многими реалистическими подробностями и приурочен к последним годам правления византийского императора Романа I Лакапина (920–944). По сведениям автора Кембриджской рукописи, «царем Руси» в это время был довольно беспокойный человек, именуемый Х-л-го (HLGW). Подстрекаемый императором Романом, он напал на крымские владения Хазарии, но, потерпев неудачу, обратил оружие против Византии.

Кембриджский аноним называет себя современником этих событий, и некоторые исследователи действительно склонны признать весь документ подлинным источником X в.[16] Но излишняя доверчивость здесь также неуместна, так как еще В. К. Коковцов, один из первых издателей и критиков этого памятника, убедительно показал его литературное происхождение и решительно отказался видеть в нем «исторический документ, современный событиям X века», отнеся время составления рукописи к XI–XII вв. или даже к XIII в. Впрочем, он не исключил, что, выстраивая сюжет о Х-л-го, еврейский книжник-«романист» мог использовать некий утраченный византийский источник X в.[17] Таким образом, хотя плевел на этом поле оказывается гораздо больше, чем зерен, эти последние все же есть и их необходимо найти.

В исторической литературе считается безусловным фактом, что имя «царя Руси» в его древнееврейском написании соответствует древнерусскому имени Олег, как оно произносилось в X или XI в. в Византии[18]. Видимо, по-гречески оно звучало как Эльгос (Helgos), поскольку княгиню Ольгу Константин Багрянородный именует Эльгой.

Х-л-го приписано участие в двух исторических событиях, подлинность которых не подлежит сомнению. Во-первых, это конфликт Византии с Хазарией, случившийся в конце 930-х гг. Причиной его, согласно Кембриджскому документу, были санкционированные Романом I Лакапином религиозные гонения на византийских евреев – об этом же имеются достоверные показания мусульманских источников. Репрессии имперских властей вызвали ответное избиение христиан в Хазарии. Тогда-то, говорит Кембриджский аноним, император Роман обратился к «царю Руси» Х-л-го, склонив его напасть на хазарские владения в восточной Таврике. Война с Хазарией в конце концов завершилась поражением русов, после чего хазарский полководец Песах[19] отправил побежденного Х-л-го в поход на Византию. Этот поворот сюжетной линии в судьбе Х-л-го делает его предводителем нападения русов на Константинополь в 941 г. – второго реального исторического события, связанного с именем «царя Руси»: «И пошел тот [Х-л-го]… и воевал против Константинополя на море четыре месяца. И пали там его мужи, так как македоняне [византийцы] победили его огнем».

Известие Кембриджского документа в этой его части полностью совпадает с описанием поражения русов под стенами Царьграда в 941 г.: в обоих случаях военные действия длятся три-четыре месяца, и флот русов гибнет от греческого огня.

Вместе с тем очевидно, что здесь мы имеем дело с искажением действительности. В 941 г. «русскую» флотилию возглавлял князь Игорь, о чем были хорошо осведомлены не только в Русской земле, но также в Византии и в Европе. Так, в «Истории» Льва Диакона (вторая половина X в.) византийский император Иоанн Цимисхий говорит князю Святославу Игоревичу: «Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды». Германский дипломат Аиутпранд, побывавший около середины X столетия в Константинополе, записал со слов очевидцев историю русско-византийской войны 941 г., отметив, в частности, что «королем этого народа [русов] был [некто] по имени Игорь, который, собрав тысячу и даже более того кораблей, явился к Константинополю».

Остается предположить, что в 30-х гг. X в. на Руси действительно правил некий князь Х-л-го/Олег, совершивший военную экспедицию в Крым, смутные известия о котором позволили позднейшему еврейскому автору Кембриджской рукописи, не слишком хорошо разбиравшемуся в древнерусской истории, представить его также предводителем морского набега 941 г. на Константинополь. Сделать это было тем легче, что оба события – крымский и константинопольский походы русов – разделены всего несколькими годами.

Но в какой же Руси «царствовал» Х-л-го?

В. А. Мошин[20] (вслед за В. А. Пархоменко[21]) признавал наиболее вероятным, что этот персонаж Кембриджского документа был независимым князем «русской» Тмуторокани[22]. Но отождествление «царского» титула Х-л-го со статусом тмутороканского князя выглядит безусловной ошибкой. Черноморско-азовские поселения русов не были монолитным политическим образованием, возглавляемым одним верховным правителем. Таврическую Русь первой половины X в. следует представлять в виде конгломерата мелких самостоятельных вкраплений посреди хазарских и византийских владений (побережье восточного Крыма и Таманского полуострова усеяно остатками небольших поселений IX–XI вв., даже не всегда укрепленными[23]). Местные князья были, по-видимому, только военными предводителями, тогда как в мирное время высшая власть принадлежала какому-то демократическому органу, вроде казачьего круга. Вряд ли можно считать случайностью, что первые имена тмутороканских князей появляются в источниках только в начале XI в. и лишь постольку, поскольку князья эти находились в родстве с киевской династией – скорее всего, это обстоятельство отражает мелкотравчатость статуса местных «русских» правителей X в. А между тем положение Х-л-го среди русов было настолько значительным, что позволило Кембриджскому анониму представить его организатором и руководителем очередного набега русов на столицу Византии.