Яга Ягишна.
– А правду бают люди, что в этих лесах старуха злая живёт? Баба-Яга? – наивным, детским голосочком спросила Василиса.
– Злая-то?
– Ага. С длинным носом… До самого потолка! Во! – широко расставив руки, показала девчушка, – Слепая и с костяной ногой! Она детей ест. На лопату сажает и в печке жарит.
– Сказки, – по-доброму усмехнулась де́вица, и, прихрамывая на левую ногу, взялась за ухват.
Избушка стояла глубоко в лесу. В ней топилась печь и из маленьких оконцев лился тёплый свет. Замшелая крыша ночью светилась гнилушками. А под кровом девица-хозяйка пригрела маленькую гостью, нежданно пришедшую к ней.
Внутри было тепло. Деревянный стол накрыт вышитой белой скатертью. На скамейке кот черный пригрелся. Успокаивающе пахли травы, под потолком развешанные. Да и сама хозяйка с виду добрая… Не выгнала девчушку, за стол усадила.
Вытащив из печи ухватом горшочек ароматного пшена, девушка щедро положила его маленькой гостье в деревянную миску.
– А можно ещё чуть-чуть для моей куколки? – попросила Василиса, – Это маменькин подарок.
– Занятная она у тебя, – улыбнулась хозяйка, откладывая пару ложек в другую миску. Уж она-то знала, о чём говорит, – Ты береги её.
– Уху, – с набитым ртом отозвалась девочка.
Василиса с восторгом уплетала кашу, лишь мелькала в воздухе расписная деревянная ложка.
Хозяйка села напротив и залюбовалась. Да… Пройдёт лет десять, и из босоногой девчушки она превратится в настоящую Василису Прекрасную.
– Да ты ешь, не торопись.
– Фкуфно, – девочка прожевала и чуть смутилась, – Вы простите. Дома у меня мачеха с сёстрами всё отбирают.
– Это они тебя за огнём послали?
– Угу. Я пряла, а свечка догорела… А мачеха и говорит – ступай к Бабе-Яге, огонька испросить. Вот я и пошла.
Девушка-хозяйка лишь улыбнулась. Наивное, доброе дитя. Пойти ночью в лес к ведьме, что детей ест, за огнём? И при этом верить в лучшее… Есть в этом своё очарование.
– А Вы в лесу живёте… Давно? – спросила девчушечка.
– Давненько, – кивнула хозяйка.
– Знаете что про Бабу-Ягу?
– Может и ведаю. Да тебе к чему это?
– Страсть как любопытно, – зарделась Василиса, – А нога у неё правда костяная?
– Правда.
И так хитро, так интригующе улыбнулась хозяйка, что маленькая гостья вперила в неё широко раскрытые глаза:
– Ой… Расскажите.
– Так уж и быть, – девица выглянула в тёмное окно избушки, – Далеко ещё до рассвета, так что слушай…
Давно это было. И старики уж не вспомнят, когда… А и вспомнят – не скажут.
Стоял у реки Смородины дом. Жила в нём девица-краса. Не ведьма, не дух, не нечисть… Душа была у неё живая, да плоть человеческая. Но плотно зналась она с Той Стороной. И звали её Яга Ягишна.
Держала Яга Ягишна табун звёздных кобылиц. Каждую ночь выгоняла она его на небо. Садилась на свою любимую Лунную кобылу, и гнала табун на небесный свод. Чтоб всю ноченьку звёзды-кобылы мерцали – путникам свет давали. А на утро, как позолотит солнце горизонт у самой земли, спускалась Яга Ягишна с табуном обратно на землю. Отпускала кобыл, чтоб паслись в наливных полях, сил набирались, да на следующую ноченьку ещё ярче сияли. Так и жила.
Захаживали в дом к Яге молодцы да царевичи. Кто за советом да за подмогой в беде какой. Украл ли Змей Горыныч суженную – вызволять надо. Сжёг ли царевич кожу лягушачью, да царевна его улетела – выручать надо. Всем помогала Яга Ягишна. Кому советом, кому клубочек заветный даст… Кому и кобылу верную подарит. А кого и припугнёт для острастки. Чтоб не совался, коли не готов ещё.
И был у Яги Ягишны цветочек заветный – подарочек давний. Красу её девичью хранил. Сколько бы лет ни минуло, оставалась девица всё такой же статной да пригожей, годков двадцати.
Хорошо жила Яга. Да всё ж неймётся сердцу молодому. Девица с неба ночью глядит, как гуляют парни да девки на праздниках… И так радостно, так хорошо на душе. А все молодцы да царевичи, что захаживали к ней, уже связали сердца да души с суженными своими.
Скучала Яга. Бродила по полям одна. Сидела на берегах огненной речки Смородины. Гадала по волнам… Да всё не выходило гадание. И пряжа путалась и печь не топилась.
Но вот однажды… Солнечным днём дело было. Когда золотятся поля, да блестят от света воды реки Смородины. А и лес тёмный, заповедный, тоже навродь не таким дремучим кажется. В такой день постучался в дом Яги Ягишны царевич.
– Здрав буди, хозяюшка, – отворилась дверь, да полился голос мужской креплёным мёдом.
– И тебе без хвори состариться, – отвечала хозяйка.
Обернулась – глядит… Стоит пред ней молодец статный. Волос точно смоль, да глаза угольками блестят. Красная рубаха на нём, золотом шитая, наборный пояс каменьями да бляхами драгоценными изукрашенный, да меч булатный. Словом, красавец.
А царевич лишь взглянул на хозяйку, так и застыл в изумлении. Красы подобной не видывал он в мире живых. Очи соколины, брови соболины, коса до пояса червлёная… Точно ночка безлунная. И как взглянет Яга… Так и свалишься наземь. Так по-тёмному хороша она была, так колдовски пригожа.
Глядит царевич… Хочет чего сказать девице, да в горле от восхищения пересохло.
– Добрая хозяюшка, – молвил он хрипло, – Позволь воды напиться.
Взяла Яга ковшик деревянный, резной, да зачерпнула по краешки водицы студёной из ушата.
Царевич пьёт воду колодезную, а сам всё на девицу любуется. Та уж щеками зарделась от смущения… А он всё глаз не оторвёт.
– Я царевич-Гордей, Еремея-царя сын, – испив, молвил пришедший, – Ищу тут царство Кощеево. Не подскажешь ли, красна девица, далеко до него?
Забрала девушка ковш резной. В руках треплет, да положить не решается.
– Не далече. Да почто оно тебе, царство его? Труден путь туда, а назад… Ещё труднее.
– Дело пытать хочу там, хозяюшка, – вздохнул молодец, – Батюшка мой уж сильно болеет. Хочу достать ему молодильных яблочек.
– Молодильные яблочки? – с восторгом вскричала Василиса, – Это те, что на Золотой яблоне в царстве Кощеевом растут?
– Они, – кивнула девица, – Только дело это дюже опасное. Невыполнимое. Так Яга гостю своему и сказала.
– И что ж царевич? – затаила дыханье девчушка, – Неужто назад повернул?
Девица встала из-за стола. Хромая, дошла она до лавки у окна, где стояла статная расписная прялка.
– Подсоби-ка мне, девонька.
Василиса с готовностью побежала. Да куколку со стола с собой прихватила. Села девчоночка на изукрашенное донце, а куколку рядом посадила.
Хозяйка положила на гребень кудель. И под пытливым взглядом лишь улыбнулась:
– Не поворотил. Гордей-царевич упёртый был…
Рассказала Яга Ягишна царевичу, что до молодильных яблочек тяжело добраться. Тут уж ни одна кобыла не домчит.
Путь в царство Кощеево лежит через Калинов мост, что над рекой Смородиной. Место дикое, страшное… На одной его стороне живой мир обретается, а на другой царство мёртвых да нечисти начинается. Переступившему через мост нет уже обратной дороги. Только если кто живой его назад вытянет. Да сила тут нужна не человеческая… А самая великая сила на свете.
Пригорюнился Гордей-царевич. А всё ж назад не поворотил. Остался он жить в доме Яги Ягишны. Девице помощь и отрада. Каждую ночь провожал он Ягу на небо, когда та угоняла звёздных кобылиц. И встречал её с табуном на каждом рассвете.
Встрепенулось сердце девичье. Запело, заиграло. По нраву пришелся ей Гордей-царевич. Да и молодцу девица приглянулась.
Гуляла Яга с Гордеем-царевичем по золотым полям, да вместе теперь сидели они на берегу реки Смородины. Девица плела молодцу венки из полевых цветов. А Гордей ей в косу мелкие беленькие цветочки втыкал. Навроде звёздочек. И красиво так… Что душа радовалась.
Но вот однажды… Вернулась Яга Ягишна на землю с рассветом, а Гордей не встречает её. Неспокойно на сердце стало. Распустила Яга кобыл, да вбежала в дом. А Гордей-царевич над письмом сидит, горючими слезами заливается.
– Что опечалило тебя, свет мой? – кинулась к нему Яга.
– Краса моя ненаглядная… Батюшка весточку прислал. Недолго уж ему осталось. Хворь дюже одолела. А без отца налетят на землю нашу люты вороги. Братья мои старшие всё под себя гребут, царство делить хотят. Снова пойдут по земле горя да напасти. Не могу я на месте сидеть! Должен я батюшку спасти!
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – убеждала его Яга.
Да только Гордей всё в свою сторону тянет. «Пойду» – говорит, и слушать ничего не желает. Так шибко любил он отца, да так пёкся о народе своём.
Поцеловал он Ягу Ягишну на прощание в щёчку розовую. Да вышел из дому.
Не удержалась Яга. Хоть знала, что нельзя… Что горько пожалеет она о своём решении. Да разве ж сердцу докажешь чего? Тянуло её к нему… За ним она и побежала.
Василиса зарделась смущением.
Хозяйка тем временем вручила девочке веретено, да шторку за спиной гостьи на окне задёрнула.
– И что же? – прядя из кудели начало нити, не унималась девчушка, – Догнала она суженного своего?
Поднял голову кот на лавке. Покосился глазами зелёными на людей, да дальше спать улёгся. Больно ему нужно сказки слушать… Тем боле, эту он уже знал.
Историей увлечённая, не заметила Василиса, что в шторке за спиной её была маленькая дырочка. И в неё лунный лучик проскакивал… Тоненький такой. Ухватила девица лунный лучик за кончик, да будто невзначай в кудель вставила.
– Догнала, как не догнать, – усмехнулась хозяйка… грустно усмехнулась.
Недалече ушел Гордей-царевич. Настигла его Яга. Да помощь сама свою предложила.
– Добраться до Золотой яблони не сложно. Как только мост переступишь, начнётся царство Кощеево. Там всё навродь как у нас, – сказывала Яга, пока они вдоль реки до моста шли, – Да только морок всё это. Ты кого повстречаешь там – не слушай. Даже если кто знакомый будет. Совета не проси, да помощи не спрашивай. Если кто помочь попросит – помоги, да благодарности не принимай. Еды никакой не ешь, да воды не пей. Знай – иди себе по тропинке и иди. Добредёшь до замка Кощеева. Ворота в нём завсегда открыты. Как дойдёшь, ночи не дожидайся, сразу в замок иди. Увидишь ты во дворе Золотую яблоню. Но к ней не ходи. Зайдёшь в палаты, царя Кощея кликни. Поклонись, с уважением с ним говори. Расскажи о своей беде. Одно всего яблочко проси. Всего одно! Да скажи, что я тебя послала. Не откажет тебе Кощей.
– А ты не пойдёшь ли со мной, душа моя? – спросил Гордей.
– Я на этой Стороне тебя ждать буду. Кощей потому и не откажет, что знает – не уйти тебе из его царства с яблоком. Тащить оно обратно будет.
– А как же тогда?.. – заволновался молодец.
– Я тебя назад вытяну, – твёрдо сказала Яга, – Потому и бери одно. Больше уж мне не осилить. Ты слушай… Сорвёшь яблоко, поблагодари обязательно, да в обратный путь направляйся. Как только назад ступишь – зашипит, заскрежещет нечисть. Всё стращать тебя будут. Не бойся. Иди себе и иди. Но знай. Остановишься – пожалеешь, оглянешься – окаменеешь.
Гордей-царевич с лица побелел. Но от затеи своей не отступил. Пуще прежнего зашагал.
Дошли до Калинова моста. Навроде мост, как мост. Деревянный, да чёрный. Перила неструганые на столбах стоят, а столбы те вверх уходят. Да не видать куда… Потому как туман серый над рекой вьётся. За ним ни воды, ни неба не доглядеться. Одна земля да трава приземистая, пожухлая.
Встали Яга с Гордеем у края. Стоят…
– Точно ли хочешь пойти, сокол мой ясный? – ласково спрашивает Яга, – Поворотил бы назад, пока не поздно.
– Нет, светик мой. Отца выручать надо.
Сказал царевич, да и шагнул на мост.
Ничего не поделаешь. Яга вздохнула, да за ним пошла.
Встал туман по обе стороны моста. Совсем ничего не видать стало. Лишь на сердце тревога, да печаль могильная.
Яга хоть многих с Той Стороны знавала, многое о том мире ведала, да в царство Кощеево никогда не ступала. Неча… Ведь живая она. Молодцев да суженных их любовь, сила самая великая, обратно к жизни вытянет. А Яга, коли одна, так пропадёт там. Назад не вернётся.
Скрипят черные брёвна. Колотятся два сердечка, да не в такт. Из тумана птицы мертвя́ные изредка кричат, беду кличут. И тихо… Что дрожь берёт. Близится конец моста.
Дошли Яга Ягишна с Гордеем-царевичем до края. Поцеловала его Яга на прощание. Улыбнулся он ей, да на Ту Сторону шагнул. Лишь только шаг сделал, помутнела невидимая стена, рябью подёрнулась, будто гладь озёрная.
– Какой бесстрашный Гордей-царевич! – воскликнула восторженная Василиса, – Ради отца своего себя не пожалел, пошел всё-таки.
Ловко сочилась лунная пряжа у девчушки между пальцами, на веретено наматываясь.
– Да-а, – горько протянула хозяйка и невзначай на куколку девочки посмотрела.
У той на глазки будто слезинки наворачиваются. А девчушка весёлая, на лавке ёрзает. Всё слушает, да дивится:
– А что случилось с царевичем в царстве Кощеевом?
– Про то мне не ведомо, – пожала плечами хозяйка, – Но не тяжко и угадать.
Осталась Яга ждать. День сидит на мосту… Не идёт её возлюбленный. Вот уж ночь настала. Затревожилась девица. Как бы не случилось чего?
Ей уж пора кобыл своих на небо выгонять. А она всё сидит на мосту, уйти не может. А ночь беззвёздная, тёмная лишь тоски нагоняет.
Так просидела она до самого рассвета. Тут глядь-поглядь… Идёт с той стороны её молодец! Да не идёт – бежит! За ним сила нечистая чёрной тучей по пятам гонится. Летит, клубится, вопит да шипит нещадно. А Гордей-царевич со страху бледен, глаза выпучил, да бежит… Бежит!
Переполошилась Яга. Вскочила. На самом краешке моста стоит, руки к Гордею тянет… Да ступить на Ту Сторону не смеет.
Добежал царевич до границы. Ладонями в руки Яги впился, пальцами запястья так и сжимает, кричит:
– Тяни меня, любимая! Тяни! Мочи нет терпеть силу нечистую!
Поднатужилась Яга. Тянет Гордея. Да Та Сторона его от себя не отпускает. Будто тысячи кораблей тянут возлюбленного назад. Не усилить девушке. Она и так, и эдак упрётся… Всю силушку приложит, да не получается.
А сила нечистая уж царевича догнала. Чёрным туманом объяла, смрадом дышит. Скрипит, скрежещет по ту сторону стены… В туче, что до небес тамошних взметнулась, всё будто поросячьи пятачки хрюкают, когти скребут, зубы клацают. Хватает нечистая сила Гордея-царевича… То за рукав, то за ногу… То пальцами, то клешнями, то копытом в спину ударит. Стоит царевич, терпит. Да Яга стерпеть не может.
И страшно ей, и тяжело. И отчаяние уж в сердечке гнёздышко свило. Неужто не так сильна она, любовь её? Неужто им так до смерти здесь оставаться? Вот руки любимые… Запястья аж до боли сжимают. Вот глаза родные с другой Стороны глядят. Помощи просят.
Взмолился царевич:
– Душенька моя, помоги. На тебя одну моя надежда! Не оставь меня тьме на растерзание, царство врагам на поругание. Не я один, вся Русь тебя молит, помоги!
Разомкнулись уста у Яги. И дышать тяжко. И сердечко из груди рвётся, точно птичка строптивая. Глядит она в глаза своему царевичу, да понимает… Не может она его оставить. Не может подвести. Хоть сама убьётся, а любимого спасёт.
И, вздохнув глубоко, шагнула Яга левой ножкой на Ту Сторону. Перехватился царевич, за плечи Ягу ухватил со всей силушки. А она обняла его покрепче, да в наборный пояс сзади вцепилась.
Ревёт нечисть. Окружила их… Хочет царевича от Яги оторвать, да держит она его крепко. И руки любимые навродь силы придают. Закрыла Яга глаза. А пред очами всё поля… Речка Смородина. И коса её, беленькими цветочками украшенная, будто звёздочками. Счастье девичье перед глазами. Поднатужилась Яга… Да и вытянула царевича со всей девичей силы!
Повалился царевич на мост. Яга с ним падать, да вдруг… Чует… Ножку левую Та Сторона зажала, не пущает.
«Как же? – думает девица, да не поймёт, – Ведь любовь Гордея должна и меня с Той Стороны вытащить».
Но царевич-то упал, откатившись от возлюбленной. А она так стоять и осталась на границе двух миров. Тревога тронула сердце девичье.
А как падал Гордей-царевич, так наборный пояс с каменьями с него-то и сорвался. Бухнулся на мост тяжёлый меч булатный, да мешок, что на поясе висел. А из мешка… Покатились золотые молодильные яблочки. Много. Не одно, не два… Весь мешок тащил с собой царевич.
Глядит Яга на яблоки во все глаза. Да верить отказывается. Как же это? Как? Друг сердечный…
А Гордей поднял на неё очи… И в глазах его всё девица прочитала. И страх, и стыд, и воровскую хитрость бесчестную.
Подскочил Гордей-царевич с брёвен, кинулся яблоки обратно в мешок собирать. Да опасливо так на Ягу косится… А та стоит в остолбенении. И верить – не верит, и глаз не оторвёт.
Не может такого быть… Не бывает. Чтоб её царевич, свет очей, любимый, родной и самый дорогой на всём свете… Простым вором оказался.
Ухватил Гордей последнее яблоко. В мешок запихал, мешок на плечо закинул… Да прочь с Калинова моста попятился. Медленно так сначала.
Хотела Яга к нему руку протянуть. Вдруг развеется морок окаянный? Вдруг привиделось ей всё? И возлюбленный сейчас потянет её за собой, спасёт. Но рука будто каменная, не поднять. И понимает Яга. С болью и горем понимает… Не вытянет её с Той Стороны Гордей-царевич. Чтоб кого-то оттуда вызволить, сильно да горячо любить надо. Она его любила. А он её… Даже если б попытался, не смог бы вытащить.
Смотрит она на него взглядом последним. А он шаг назад сделал… Второй… Третий… Развернулся и побежал прочь.
Веретено упало из маленьких рук. На глаза навернулись слёзки.
– Как же так? – шмыгая носом, воскликнула Василиса дрогнувшим голоском, – Он же… Она же… А как же… Поля? Цветочки в косе.
– Всё обман, – выдохнула девица.
Подняла она веретено с пола, да нить готовую от кудели отделила. Опал лунный лучик… За шторкой уж предрассветные сумерки играют.
– Прознал он, что любовь – и есть самая великая сила, о которой говорила ему Яга, – села хозяйка на лавку, нить с веретена в клубок мотать, – Для того и очаровывал Ягу, чтоб она в нужный момент помогла ему. А много ль надо сердцу ретивому, что само любить желает? Пара слов, да нежный взгляд. Вот всё по задумке Гордея и вышло. Яга его с Той Стороны вытащила. Сама, может, сгинет теперь. Не догонит, стало быть. Проблем меньше.
– Как он мог?! Она спасла его от гибели, а он… Бросил её умирать!
– И такое бывает.
– А что же Яга, – вскочила с прялки девочка, да в руку хозяйки вцепилась, – Выбралась? Ведь выбралась же? Да?
Всё стояла Яга Ягишна на мосту. Одной ногой жива, другой в могиле. Боль сердце разбитое слезами горючими да кровью кипящей поливала. А на глаза ни слезинки не выступило. Горько было… Да не от смертушки лютой, что в затылок девичий дышала, а от предательства. И жить уж не хотелось, да и Той Стороне отдаваться тоже.
Опомнилась девица вскоре. Глядит – сила нечистая её глубже затягивает. Ноженьку левую обхватила, да волочёт… Волочёт… Не выбраться девице, утащат её. И хохочут, хрюкают пятачки, гогочут морды чудовищ.
Не хотела Яга сдаваться. Вся боль, вся обида, вся злость в крови вскипели, забурлили. Под ногами меч Гордея-царевича валялся. Так и не забрал он его впопыхах. Схватила девица меч булатный, вытащила из ножен, занесла над головой… Да и отрубила себе ногу до самого верху.
Кровь захлестала. Упала Яга на мост, да не вскрикнула. Хоть всё тело огнём жгло. А на сердце во сто крат больнее.
И страшно ей, и больно, и горько… И минуты последние чуются. Но не сдаётся она. Поворотилась девица на живот, да руками толкнулась, что есть силы.
Ползёт Яга по мосту. А за ней кровавая дорога тянется. Птицы мертвя́ные из тумана кричат, над головой кружатся. Ждут-пождут, когда девица последний вздох испустит. А она ползёт… Хоть мутится всё перед глазами от боли, и света белого уж не разглядеть.
Рука с обрыва соскользнула. И поняла Яга… Что у самой кромки моста лежит. Ещё чуть-чуть и свалится в огненные воды реки Смородины. Никакие перила не удержат.
Вдруг чует… Содрогнулась земля. С диким гомоном птицы разлетелись. Повеяло могильным холодом, да чёрным пеплом. Сам царь Кощей из царства своего загробного на Калинов мост ступил.
Слышит девица… Стучат по брёвнам тяжёлые, как смерть, сапоги. Шуршит дымная ткань плаща, да латы звенят, как в последний раз.
Остановился Кощей над Ягой. А она и поворотиться к нему не может. Открыла глаза… А перед ними лишь туман, да блестят внизу огненные волны.
Молчал царь Кощей. Да чего тут скажешь? Хоть и сам за ней пришел, а всё ж таки дозволил последнее дожить… Самые сладкие вдохи додышать. Но Яге теперь и дышать не мило.
– Вором он… Оказался, – не то спросила, не то сказала она.
– Ночью ко мне пришел, – услышала девица Кощеев голос, – Всё, что мог, собрал и пустился бежать. А ты его в этот мир вернула. Знать сильно любила?
– Сильно, – выдохнула Яга.
Да думала больше уж не вдохнёт, ан нет… Взметнулась снова девичья грудь.
С края моста сочились алые капли в огненные воды. Горько было и жарко… Жгуче. Да прошептал Кощей слова заветные, и стало Яге… Никак. Унялась телесная боль. Пальцы кровь-силу почуяли. Уж и не смертушка то… А что-то меж колыбелью и гробом.
Поднялась на руках Яга. Едва на спину перекинулась, да присесть смогла. О столб черный спиной облокотилась, да очи на Кощея подняла. А встать уж не в силах.
И виделись ей до боли чётко синие глаза. Кожа белая, да волосы снежные Кощеевы. Сурово он смотрел на неё… Но без укора.
– Есть у тебя выбор, красна девица.
Обнажил царь Кощей меч зачарованный, да к отрубленной ноге приставил. В миг из-под платья другая нога выросла… Да не живая, а мёртвая. Костяная.
– Иль душу мне одну возврати, что из моего царства украла. Возлюбленного своего, Гордея. Иль оставайся навеки мне служить. Души на Ту Сторону провожать.
Не отрывая очей, смотрела Яга в синие глаза неволи своей. По всему видать, не судьба ей умереть. Не сегодня, никогда.
– Гляди, девица. Не вернёшь душу, так и останешься навеки меж двумя Сторонами. Ни жива, ни мертва. Здоровой ногой по миру живых ходить – костяной в мир мертвых ступать. Торопись же. Догоняй своего возлюбленного, – сказал Кощей и исчез.
Одна одинёшенька осталась Яга на Калиновом мосту. Ни птицы не кричат. Ни речка не шумит. И тихо так… Тихо.
Долго сидела девица на мосту. Уж и кровь подсохла, в брёвна впиталась. А всё ж таки, сиди не сиди, а идти надо.
Кое-как через силу встала она на обе ноги. Живую и мёртвую. Шаг всего сделала… Упала. Мёртвой ногой тяжело ходить.
Опять поднялась. На этот раз на перила оперлась и побрела, ковыляя. Так хромала она до своего дома.
Идёт… И чует, как тело её живое дряхлеть начинает. Краса девичья увядает. Руки сильные сморщились, пальцы скрючились. Черная коса поседела да поредела. Сарафан окровавленный в лохмотья превращается. И сил всё меньше и меньше.
Постарела девица на глазах. В старуху древнюю превратилась. Да сама понимает… Плата это за прикосновение Той Стороны. За ногу костяную. И всё уж ей едино. Старухой ли, девкой ли век доживать.
Хромает Яга. Едва идёт. На бедро заваливается, ногу подволакивает. А где ступает костяная стопа, там трава мрёт, и выжженная земля остаётся.
Добрела Яга до дома своего. Глядит… А табун её любимый разбежался. По всему стало быть, Гордей-царевич разогнал его. Чтоб, коли выберется девица, догнать его не могла.
Глянула Яга на коновязь, где уздечка её любимой Лунной кобылы висела. А нет её там… С собой вор её забрал. На ней уехал.
Кобылу ту сам ветер не догонит. Но и Гордею на ней долго не усидеть. Одна Яга с ней справиться умела. Да только… Коли сумел он в седло сесть, то ей и одного прыжка хватит, чтобы весь заповедный лес перелететь. Не догнать Яге их по земле.
Вошла старушка-девица в горницу к себе. А там всё, как давеча осталось. Всё так же лежит ковш резной, из которого Гордей-царевич воду колодезную пил. Письмо батюшки его развёрнуто, да перо рядом с ним. Да только цветочек её заветный зачах. В прах обратился.
Взглянула Яга в ушат с колодезной водой. Не узнала себя. Ничего от красы прежней не осталось. Ничего от жизни прошлой не сберегла. Ни табун, ни кобылицу верную, ни любовь… Такую желанную.
Лютая злоба взяла Ягу. Осерчала она, разгневалась. Схватила ковш резной, бросила его оземь. И превратился ковш в высокую ступу. Скрутила она письмецо, да на пол швырнула. Стало письмо пестом длинным. Попалось Яге под руку перо. Кинула она его на землю, и обернулось оно помелом.
– Так и полечу догонять Гордея-царевича, – молвила она, и в ступу залезла.
Вылетела из дома – пестом погоняет, помелом следы заметает. Летит, мчится, торопится… Злоба лютая в крови кипит. Зубы старые скрипят, глаза пламенем пышут. Уж думает Яга, как убьёт вора. Своими руками умертвит. В огненных водах изжарит, и душу под ноги Кощею бросит. Да не видать над заповедным лесом родимой серебряной гривы. Ни откуда свет не льётся.
Вот уж и день угасать стал. Солнце к земле клонится, Земле-матушке кланяется. Сосны могучие спать-почивать собираются. Неймётся Яге. Всё летает, по белому свету рыщет, Гордея-царевича ищет.
И вдруг… Слышит среди сосен будто плачет кто. Да такими горючими слезами. Полетела Яга на голос. Ступу спустила, сама кое-как на землю вылезла. Идёт, хромает.
И видит… Меж дерев два пня рубленных рядышком стоят. Корни могучие да гнилые когтями в землю впиваются. На пнях мальчик сидит, четырёх лет отроду, не боле. В красной шитой рубахе, да с волосёнками как смоль черными. Под его ногами мешок закрытый валяется, а рядом яблочко золотое, надкусанное… Всего чуть-чуть.
Горькими слезами обливается мальчик. Кричит, стонет, что на весь лес слыхать.
Поняла всё Яга. Подошла к дитю. А тот пуще прежнего заливается. Оторопела Яга. Да не ведает, что ж ей теперь делать. Тут уж и злоба вся из неё вышла.
– Не плачь… Не плачь, малыш, – скрюченными пальцами провела она ему по волосам, – Не то съем тебя!
Ребятёнок тут же умолк. Уставился на Ягу большими глазюками, и смотрит так… И страшно ему, и удивительно, и любопытно.
– Неужто ты, бабушка, детей ешь?
– А как же? – старушечьими губами усмехнулась она, – Ты чай не знал? Я же Баба-Яга – костяная нога. Дитяток малых на лопату сажаю, в печке жарю и на завтрак ем. На обед добрых молодцев жую, а на ужин девицами красными заедаю.
Пуще прежнего вытаращился на неё мальчишечка. А потом как вскочит, да как заголосит:
– Ой! Не ешь меня! Не ешь меня, Бабушка Яга! – и бегом за пень прятаться.
Рассмеялась девица-старуха. Да ласки голосу добавила:
– Так уж и быть. Не буду. Ну ты… Вылезай давай.
Из-за пня одни глазёнки и показались.
– Правда не съешь?
– Правда.
Мальчонка недолго подумал, да вылез из своего нехитрого укрытия. Снова на пень сел, ножками заболтал.
– А зовут тебя как, дитятко?
– Гордей, – заулыбался мальчик.
– Гордеюшка, стало быть. А живёшь где?
– Там, в деревне на опушке. Тятя мой – кузнец, – горделиво молвил мальчонка.
Глядит на него Яга… И всё понимает. Польстился, должно быть, взрослый Гордей на яблоки молодильные. Да придумал, как их достать. Украл рубаху, да меч, да пояс, и нарёк себя царевичем. Письмецо, пади, сам написал. Всё продумал. Да вот одного не рассчитал. Что соблазн уж чересчур велик. Откусил одно молодильное яблочко, и всё… Снова ему четыре годика. Ничего не помнит дитё малое, неразумное. И на что только ему эти яблоки сдались?
– Ну… Пойдём что ли, – выдохнула Яга, протягивая Гордею руку, – Провожу тебя.
Мальчик с пня соскочил, и маленькую ручонку в крючковатые пальцы зарыл. Идут они вдвоём, идут… А мальчику всё неймётся:
– Бабушка Яга, а Бабушка Яга. А Вы давно в лесу живёте?
– Давненько.
– Бабушка Яга, а знаете что о молодильных яблочках?
– А на что тебе они?
– Мне тятя рассказывал. Кто такое яблочко откусит, тот вечную жизнь и вечную молодость обретёт.
Вздохнула Яга:
– Сказки всё это. Ты в них не верь. Не дают яблоки вечной жизни. Её никто дать не может.
– Так что же, все умрут? И я умру? – наивно спросил Гордей, подняв на Ягу грустный взгляд, – А я не хочу!
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Не понял мальчик слов старушечьих. Но ему пока и рано… Шли они. Всё шли через лес. И всё ж Гордей опомнился:
– Бабушка, а куда ты меня ведёшь?
Помедлила Яга. И так ему ответила:
– В деревню. К людям… Там тебе самое место.
За окошком светало. Юное солнце лишь только вступало в силу. Закончила девица-хозяйка сматывать клубочек из лунной пряжи. Да кот её уж сонно потягивался на лавке.
– А дальше что было? – не унималась Василиса.
– Ох ты ж мне, дальше ей надо, – беззлобно пробурчала хозяйка, – Не хватит с тебя и этого?
– Интересно же! Получается, так и не отдала Яга Ягишна Гордея-предателя Кощею?
– Не отдала. Ребёнок за взрослого не в ответе. А там кто знает, что из него вырастет на этот раз. Яга его до деревни проводила. Там уж люди пригреют. Да напоследок сказала, что, коли он воровством промышлять будет, она его точно съест. На лопату посадит и в печке зажарит.
– Может, хоть это его отворотит, – рассмеялась девчушка, да опомнилась, – А куда ж табун подевался?
– А ты ночами звёздочки да Луну на небе видишь? – хитро сощурилась хозяйка.
– Вижу.
– Так вот там и есть табун Яги Ягишны. Думаю, убежала от Гордея Лунная кобыла. И к своим на небо ночное поскакала. Теперь сама ими верховодит. Да только как спуститься не знает. Вот больше и не пасутся звёздные кобылы на земле.
– Жалко, – вздохнула Василиса.
Забрала с прялки свою куколку, села на лавку и обнялась с ней.
– А что ж потом с Ягой Ягишной случилось? Пошла она служить Кощею?
– Пришлось, – пожала плечами девица, – Она свой выбор сделала. Вот и провожает к Кощею души взамен единственной, которую увела. И яблоки она ему вернула. Все до единого.
– А живёт она правда в избушке на курьих ножках?
Улыбнулась хозяйка:
– Помнишь, я тебе про пни говорила? К ним и вернулась в ту ночь Яга Ягишна. Поглядела… Место как для домовины. А она ж теперь наполовину покойница. Свой гроб, стало быть, нужен. Вот и решила она там остаться. Пестом стукнула, помелом махнула, и собралась ей избушка. А пни возьми, да и ногами обернись. Вот избушка повернётся к лесу передом – значит в мир мёртвых смотрит, на Ту Сторону. А поворотится лицом к добру молодцу, значит в мир живых открылась. Так-то.
– Всё одно грустно, – вздохнула девочка, – Ягу ведь обманули. Она любила всем сердцем… А в итоге старухой стала, ноги лишилась, табун потеряла.
Хозяйка пожала плечами:
– Судьба, видать, такая.
Девица выглянула в окно избушки. Солнечные лучи крались меж стволов высоких сосен. Серебрилась роса. Запевали первые птицы. Сонный лес пробуждался, сбрасывая оковы дремоты.
– Рассвело. Пора тебе, девонька.
Хозяйка отломила щепу и зажгла её от тлеющих в печке угольков. Василиса уж стояла на пороге, обнимая свою куколку двумя руками.
Девица повязала девчушке тёплый платок на плечи. Куколку в него же подвязала. И отдала Василисе горящую щепу вместе с клубком лунной пряжи.
– Держи, деточка, огонёк. Он тебя в любую напасть согреет. И клубочек свой тоже возьми. Клубочек не простой – путеводный. Как бы ни было вокруг темно и страшно, он завсегда свет прольёт и дорогу укажет. Сейчас пойдёшь – брось его на землю. Куда он покатится, за ним и иди. Да береги себя.