Пролог
Существует теория родственных душ. Якобы в жизни каждого человека может появиться тот самый, кто снесет к черту все ваши стены, которые вы так тщательно выстраивали годами. Причем, согласно некоторым, не особо достоверным источникам, существует несколько видов родственных душ. Одни учат нас чему-то и тут же исчезают. Другие остаются с нами надолго в качестве тех, кто видит нас насквозь, как рентгеновские лучи. Такое странное извращенное слияние душ. Вы просто рядом и понимаете друг друга без слов.
По сути вся эта теория превращается в груду ненужного хлама, если вы в принципе не верите в существование души.
Я верю.
В этом и проблема.
Если веришь, значит, ждешь. А ожидание – самое худшее дерьмо, которое только смогло придумать человечество.
В любом случае, я верю. И это главное. Я просто знаю, что рано или поздно появится человек, который поможет мне не чувствовать себя настолько одиноко. Потому что одиночество – еще хуже, чем ожидание. Эта болезнь просто так не отступает и легче не становится. Ее можно заглушить. Но это лишь временно. Поэтому большую часть дня ты просто вынужден терпеть и жить с этой всепоглощающей черное дырой в груди своего существования, где просто ничего нет.
Но не стоит отчаиваться. Ведь пока твои легкие пропускают достаточное количество кислорода, все может измениться в любой момент.
1
Эва
Дурацкая идея. Идиотская.
Ладони потеют. Сердце вот-вот пробьет мне грудную клетку. Кажется, еще и перед глазами темнеет. Все плывет.
Я делаю глубокий вдох, затем выдох. Сама же сюда пришла. Меня никто не заставлял.
Сжимаю ремешок сумки так, что пальцы белеют.
Не могу. К чему это все? Может, его даже нет там.
Просто позвони в чертов звонок, Эва. Ты – взрослая женщина.
Надо было выпить. Так и знала.
Эта холодная металлическая дверь так и подталкивает меня бежать изо всех ног. По спине стекает капля пота, и я чувствую, как подмышки становятся мокрыми. Хорошо, что на мне черная футболка, следов не будет видно. А вот запах…Что если от меня воняет? Нет. Учитывая, сколько дезодоранта я на себя вылила, я могу пахнуть только ванилью.
– Может, стоит позвонить? – раздается низкий голос за моей спиной, и я подскакиваю на месте, резко оборачиваясь.
Это он. Его широкая улыбка не изменилась. Чего не скажешь об остальном. Он стал больше, намного больше. В моей голове, ему было семнадцать, и он никогда не носил галстук. А его носили все мальчики без исключения. Это часть формы. Но он больше не мальчик, а мужчина. Сексуальный, горячий мужчина. Этого я не учла. Дерьмо.
И вот этот мужчина поднимается по ступенькам, внимательно изучая меня. Я крепче сжимаю ремешок сумки, чувствуя, как начинаю потеть всем телом. Нет, серьезно. Даже кончики пальцев покрываются тонкой пленкой пота. Сердце так громко стучит, что я удивлена, как он еще скорую не вызвал. Он определенно точно слышит, как оно колотится. Или только я? В ушах стоит шум. Мне кое-как удается расслышать его слова:
– Ты ко мне? – спрашивает он, возвышаясь надо мной.
Вау. Он всегда был таким широкоплечим? Возможно. Я плохо помню. Хотя кого я обманываю. Я слишком хорошо его запомнила…
Твою мать, он ждет. Так, спокойствие. Что мне ответить? Да? Нет? Сглатываю, во рту пересохло. Ему обязательно быть таким привлекательным?
Господи, Эва, скажи хоть что-нибудь.
Он продолжает смотреть на меня, наверняка не понимая, какого хрена происходит. Это прямо-таки читается в его глазах. Пот градом заливает мне спину так, что даже футболка прилипает к коже.
– Моргни один раз, если ты не пришла убивать меня. – шепотом говорит он, прищурившись.
Я рефлекторно моргаю и открываю рот. На его лице растягивается полуулыбка. Святые угодники, разве улыбка может быть такой сексуальной. А эти ямочки на щеках? О таких, как он говорят, Бог хорошо постарался. А про таких, как я, ну…
– Хорошо, значит, у меня есть еще один день в запасе. – подмигивает он.
Боже. Как меня еще ноги держат? Они онемели.
– Я…я… – все, что получается выдавить, пока он терпеливо ждет.
Не могу я! К ЧЕРТУ ЭТУ ГРЕБАННУЮ ЗАТЕЮ!
Разворачиваясь так быстро, как только получается, я несусь по ступенькам вниз. Спотыкаюсь на последней ступеньке и буквально наваливаюсь на дверь. Она распахивается, и я падаю вперед, жадно глотая ртом воздух. Просто блеск. Ну, в этот раз, хотя бы коленки не разбила. С кряхтением поднимаюсь на ноги и отряхиваю свои бесформенные джинсы. Затем шумно выдыхаю и снова втягиваю ртом теплый августовский воздух.
Браво, Эва.
Тихо хлопаю самой себе. Ну, я хотя бы попыталась. Это уже что-то, верно? Киваю, пожимая плечами. Краем длинной футболки вытираю пот со лба и шеи. Слышу шаги на лестнице за спиной и тут же срываюсь с места. Ноги сами несут меня вперед подальше от воображаемой опасности. Вбегаю в проулок и едва не сбив велосипедиста, попадаю на главную улицу. Привычный гул Парижа окружает со всех сторон, и я тут же достаю телефон, дрожащими руками вызывая себе такси.
Он даже не вспомнил меня. Конечно, не вспомнил. Последний раз мы разговаривали девять, а то и десять лет назад, когда он попросил меня одолжить ему ручку. С чего я решила, что будет проще, раз я знаю его? Я просто безнадежна. Футболка прилипает к спине. Мне срочно нужно в душ.
Такси подъезжает спустя пару минут. Я забираюсь на заднее сидение, сразу же достаю наушники и включаю первое, что попадается в плэйлисте. Главное, чтобы водитель не изъявил желание поговорить со мной. Слава Богу, этого не происходит. Хорошо. Со спокойной душой откидываюсь на сидении и смотрю в окно, размышляя о том, как повезло всем этим людям, у которых нет такой же проблемы с коммуникацией, как у меня.
Мой последний психолог утверждала, что это социофобия. Но к счастью, не в запущенной форме, а точнее, я практически на пути к исцелению. Я знаю, почему стала такой. Понимаю, что моя жизнь из-за этого закупорена в маленький сосудик, в котором практически не хватает кислорода. Сегодня была просто очередная попытка на пути к свободе. Еще три года назад я бы даже мысли о том, чтобы сходить на фотосессию не допустила. И будь мой фотограф не таким привлекательным, я может быть даже осталась. Но увы мне еще предстоит много работы.
Такси останавливается у цветочного магазина. Пробурчав «спасибо», я выхожу и по дороге снимаю наушники, убираю их обратно в сумку вместе с телефоном. Прежде чем войти задерживаюсь на пару секунд на улице и подставляю лицо лучам закатного солнца.
Я в любом случае молодец. Да, я убежала. Но я просто не была готова столкнуться с…ним. И это уже маленькая победа. Я попробовала. Да. Маленькая победа. Маленькие шажки каждый день. Все получится. Однажды я буду ходить по многолюдным улицам, не испытывая при этом желания раствориться в воздухе. Однажды.
Тяну на себя стеклянную, полупрозрачную дверь. Над головой раздается звон колокольчиков. Поток прохладного воздуха встречает меня, и я едва не стону от наслаждения. Слева за прилавком стоит тетя и что-то объясняет клиенту, пожилому мужчине. Подняв свои зеленые глаза, она жестом просит меня подождать и указывает на место в углу магазина. Я киваю и прохожу мимо через океан красок. Знакомый цветочный аромат щекочет нос, и я невольно улыбаюсь. Здесь повсюду цветы и растения. Мой личный оазис красоты, который помогает не сойти с ума. В самом дальнем углу магазина расположен круглый металлический белый стол и два стула. Я отодвигаю один и сажусь, опустив сумку на пол. Достаю из нее небольшой блокнот и черную ручку. Перелистываю все свои наброски и открываю пустой белый лист.
От чего-то его глаза не выходят у меня из головы. Стучу ручкой по губам, пытаясь понять, что именно было не так. Элиот Бастьен всегда излучал невидимый свет, когда мы еще были детьми. Люди тянулись к нему, просто потому что это он. Всегда веселый, всегда беззаботный, словно ему вообще не знакомо слово «трудности». Он смеялся громче всех, шутил так, что хотелось записать каждое слово. Его слушали, раскрыв рты, всем хотелось отхватить себе лучик его света.
Но сегодня…Сегодня я заметила что-то еще. Пусть улыбка и осталась прежней, но в глазах…в них было что-то еще…Ну, помимо очевидной уверенности в себе, разумеется.
Делаю пару штрихов, но процесс затягивает, как это обычно происходит. Линия за линией, точно гипноз. И я почти ничего не контролирую в этот момент. Что-то само тянется изнутри прямо на бумагу. Кому-то нужна еда, чтобы выжить, а мне хватает ручки и клочка бумаги. Границы мира вокруг плавно стираются. Исчезают звуки и запахи, голоса сходят на нет, тревога растворяется, а голова становится пустой. Линия за линией. Пока легкие снова не начинают пропускать кислород. Таков мой мир. В этом он и заключается. Только в этих линиях я могу обрести свободу. Только на белом холсте нахожу дорогу к себе.
Ручка ставит точку в самом низу, в конце последнего штриха, и на моем лице появляется непроизвольная улыбка. Вау. Он и правда красивый. В самом художественном смысле этого слова. Но вот глаза…
– Симпатичный. – слышу знакомый женский голос, и поднимаю голову.
Тетя стоит рядом с двумя чашками в руках и разглядывает рисунок.
– В этом то и проблема. – отвечаю с нотками разочарования в голосе. Она понимающе кивает и опускает одну чашку передо мной. Затем садится напротив. Я закрываю блокнот и отодвигаю его в сторону вместе с ручкой.
– Кто он? – спрашивает она, выгнув бровь, и делает глоток мятного чая.
– Фотограф. – обхватываю свою чашку пальцами. – Сегодня у нас должна была быть фотосессия, но я сбежала.
– Он настолько хорош?
Я вздыхаю, поджав губы.
– Он выглядит как ребенок Генри Кавилла и Сэма Клафлина.
Тетя присвистывает, и я снова вздыхаю. Очевидно эти годы слегка размыли притягательность Элиота Бастьена в моей голове. Будучи подростком я не видела в нем объект сексуального влечения. Смешно, да? Разве не все подростки думают о сексе? Очевидно, не все. Лично я просто смотрела на него тогда и думала, вау, хочу быть как он. В том смысле, что было бы неплохо иметь в друзьях всю школу. Быть популярным, интересным, смешным, дерзким. Общаться. Хоть с кем-то. Для меня он было своего рода поп-звездой. А теперь, будучи взрослой половозрелой женщиной я думаю только о том, как бы хотела стать той, кто извивается под ним, выкрикивая его имя. Какие они, эти женщины, которые привлекают таких мужчин, как он?
Уверенные? Прямолинейные? Смелые? Кокетливые?
Беру чашку в руки и делаю глоток. Есть ли что-то лучше мятного чая? Сомневаюсь.
Есть ли кто-то несчастнее меня? Да, дети в Африке.
Как бы ужасно это ни звучало, но пока в мире есть голод, войны и мировые кризисы, я не чувствую себя так уж дерьмово. На фоне глобальных проблем, мои кажутся ничтожными. Ну повела я себя сегодня как прыщавый подросток в пубертат, ну и что? Вон, у кого-то даже крыши над головой нет. Я в порядке.
Тетя как-то странно смотрит на меня. Ее иссиня черные, как и мои, волосы слегка выбиваются из пучка на голове. Если бы не знала, сколько ей лет на самом деле, решила бы, что не больше тридцати пяти. Надеюсь, что хотя бы с генетикой мне повезло, и я еще минимум лет десять буду выглядеть на двадцать с небольшим. Хотя какая вообще разница, если весь остаток своей жизни я проведу одна в своей квартире? Правильно. Никакой.
– Почему ты так смотришь на меня? – спрашиваю, откинувшись на спинку стула.
Ее брови взлетают вверх, она пожимает плечами и говорит так, будто в этом нет ничего особенного:
– Я горжусь тобой, вот и все.
По всему телу тут же растекается тепло. Всегда приятно слышать подобные слова от близкого человека, но немного странно, учитывая, что тетя, как две капли воды, похожа на мою маму. Вот от той я никогда такого не слышала.
– Думаешь, у меня получится когда-нибудь стать нормальной? – тихо произношу, уткнувшись взглядом в свою чашку.
– С чего ты взяла, что ты ненормальная?
– Ты знаешь, о чем я. – возвращаю чашку на столик.
Амелия наклоняется ближе и кладет свою теплую руку поверх моей.
– Эва, детка, – мягко говорит, поймав мой взгляд. – Я скажу это только один раз, так что тебе лучше хорошенько запомнить мои слова.
– Ты заслуживаешь всего счастья в этом мире. И в тебе есть силы, чтобы справиться со всем. Достаточно взглянуть на то, через что ты уже прошла.
Моя рука сжимает ее в ответ.
– Спасибо. – отвечаю, подавляя ком в горле.
Вот так она всегда. Только я начинаю в себе сомневаться, как она наливает мне мятного чая и говорит что-то в этом роде. Все вокруг тут же становится намного лучше. Иногда достаточно всего пары нужных слов, чтобы мир снова начал вращаться в правильном направлении.
– Обращайся. – улыбается она, от чего в уголках губ образуются милые морщинки. – Я всегда здесь на случай, если нужно напомнить тебе о том, какая ты на самом деле.
Мои губы растягиваются в улыбке. Тетя Амелия убирает руку и откидывается на спинку своего стула.
– Думаю, решение переехать в Париж к тебе было лучшим в моей жизни. – вдруг признаюсь я.
– Я в этом даже не сомневаюсь. – фыркает она. – Сколько ты уже здесь?
В моей голове начинается парад цифр. Четыре года университета, год стажировки…
– Семь лет.
Ее губы вытягиваются в форму буквы «о», словно она не может поверить, что прошло уже так много времени. Я и сама порой не могу в это поверить. Время – странная штуковина. Бежит не зависимо от того, насколько сильно ты хочешь, чтобы оно остановилось. Но в моем случае, я даже рада, что оно так быстро пролетело. Совсем недавно я только научилась по-настоящему ощущать жизнь, наслаждаться ее взлетами и падениями. А анализируя прошлое, понимаю, что не пройди я через все то дерьмо, не сидела бы сейчас здесь.
Допиваю чай залпом и оставляю чашку на столе, беру свой блокнот с ручкой и сумку.
– Ладно. – бросаю я тете. – Пойду к себе, а то ко мне еще Аврора должна заскочить.
Амелия улыбается и кивает. Я встаю, и чмокнув ее в щеку, прохожу дальше, мимо холодильной комнатки с розами. Вообще ко мне домой можно попасть двумя способами, но я предпочитаю этот, потому что…да просто мне так нравится.
Выхожу через заднюю дверь и попадаю в закрытый двор. Слева от меня железная лестница. Поднимаюсь наверх через несколько пролетов и останавливаюсь на самой последней ступеньке, достаю ключ из сумки и открываю дверь. У большинства людей вместо нее окно, но я рада, что какой-то псих когда-то поставил здесь дверь. Захожу внутрь.
Мне навстречу тут же подбегает Милли, мой лучший друг – шоколадный лабрадор.
– Привет, малышка. – чешу ее за ухом и обнимаю, сев на корточки. – Ты голодна?
Она радостно виляет хвостом.
– Конечно, голодна.
Выпрямляюсь и прохожу в гостиную, включаю торшер рядом с диваном, кидаю сумку на пол, и плетусь на кухню, где насыпаю Милли корм. Затем включаю музыку через колонку, альбом Doja Cat – Hot Pink. Первый трек – Bottom Bitch.
По дороге в спальню снимаю футболку и топ, стягиваю джинсы вместе с трусиками и сразу же залезаю в ванную, игнорируя зеркала.
Прохладный душ приводит в чувства, смывает все следы моего липкого позора. Прикрываю глаза, стараясь оставить ту неловкую встречу с призраком прошлого позади. С каждым разом осадок становится меньше. Раньше после подобных попыток выйти в люди, я запиралась дома на месяцы. Теперь же я просто переступаю и стиснув кулаки, иду дальше. Маленькие шажочки.
Слегка отжимаю волосы, но даже не пытаюсь их высушить. Они слишком длинные и густые, а у меня нет желания тратить тридцать минут своей жизни на фен, так что просто завязываю их в тяжелый пучок на голове, потом натягиваю короткий топ и рабочий джинсовый комбинезон. Милли подбегает ко мне в гостиной.
– Черт. Надо же сначала погулять с тобой, да? – снова чешу ее за ухом и вздыхаю.
Переодеваться совсем не хочется. Топ слишком короткий для улицы, да и лифчик я не надела. А комбинезон весь в краске.
– Только быстро, ладно? – говорю я Милли.
Хватаю длинный черный плащ с крючка на стене и поводок с комода. Прицепляю поводок к ошейнику, беру ключи и выхожу, на этот раз через главный вход.
Мы выходим из проулка справа от цветочного тети и переходим улицу. Наличие парка через дорогу значительно облегчило мне жизнь с Милли. Плотнее закутываюсь в плащ, стараясь игнорировать взгляды прохожих. Наверное сейчас я напоминаю какого-нибудь эксгибициониста. Ничего. Не страшно. Утыкаюсь глазами в землю под ногами. Маленькие шажочки.
Милли делает свои дела, а я бросаю взгляд на магазин тети. Ее квартира сразу над ним, я жила там пока училась в университете. И только год назад купила квартиру на самом последнем этаже, она словно ждала меня все это время. Прошел только год, а мне кажется, будто это было вчера. Так бывает, когда депрессия сжирает время твоей жизни…
Мысленно снова возвращаюсь к нему. Черт. Я же весь день провела, думая о том, что скажу и как буду себя вести. У меня буквально был заготовлен текст.
Привет, я Эва. Помнишь, мы вместе учились в школе? Нет? Не страшно. Вот решила попробовать что-то новенькое. Никогда раньше не снималась. Жутко волнуюсь. Прости, а где здесь уборная?
Все усилия насмарку.
Я даже не удосужилась написать, что не прийду. Надеюсь, он не понял, что я была клиенткой. А если понял? Неважно. Уже неважно. В конце концов я отвалила ему четыре тысячи евро за ту съемку. Это должно покрыть причиненный ущерб. Но что если он готовился? Опять же. Четыре тысячи. Все в порядке. Но ведь так не делается. Надо было написать. Но это было бы странно, разве нет? Вдруг он и правда понял, что я была не какой-то чокнутой, а его клиенткой?
Стоп.
Все.
Проехали.
Вряд ли мы еще хотя бы раз встретимся. Аврора договаривалась о съемке, она уладит, если возникнут проблемы. Да. Не буду больше об этом думать.
Не буду.
Не думай, Эва.
– Господи. – выдыхаю, стиснув пальцами переносицу.
Милли подбегает ко мне, довольно виляя хвостом.
– Все? Ты освободила место для еды.
Еще одно виляние. Класс.
Мы возвращаемся домой, и я наконец снимаю этот гребанный плащ. Хорошо, что хоть температура на улице к вечеру становится ниже. Осень уже на подходе. Это меня радует. Больше не нужно париться в длинных кофтах и джинсах.
На кухне завариваю себе мятный чай, музыка давно сменилась на современную классику. Надо бы поесть, но желание выплеснуть этот день на холст сильнее. Так что я подвигаю стул и мольберт ближе к дивану. Снимаю пленку с новенького холста и закрепляю его на мольберте. Затем придвигаю ближе столик на колесиках с красками и палитрой. Масло. В последний раз я писала маслом. Но какое-то чувство внутри подсказывает, что для этой картины масло не подойдет. Поэтому я откатываю столик к стеллажу с материалами и меняю все тюбики и кисти. Сегодня будет акрил. Наливаю воду в пару баночек на кухне и размещаюсь на стуле в полумраке. Лампа возле дивана – единственный источник света. Смешно, но кажется, что свет мне вообще не нужен. Я просто чувствую, что нужно делать. Идиотизм, конечно. Но меня ничего не смущает.
Тот набросок, что я сделала сегодня переносится карандашом на холст. Я помню его наизусть, мои руки помнят. Это сложно объяснить. Наверное лучшее сравнение – дыхание. Мы ведь не задумываемся, когда дышим, не контролируем процесс. Вот и я так же.
Не знаю, сколько проходит времени, но в какой-то момент раздается звонок в дверь и мое дыхание сбивается, кисть замирает над холстом. И я уже знаю, что на сегодня закончила. Хотя картина даже на половину не готова. Просто связь оборвалась. Похоже на то, как ты просыпаешься.
Отодвигаю мольберт к стене вместе со столиком. Судя по тому, что звонок продолжает трещать, а Милли не гавкает, пришла Аврора. Набрасываю легкую ткань на холст и подхожу к двери. Открываю ее и вижу перед собой счастливое лицо подруги.
– Что-то хорошее произошло? – оставляю дверь открытой и плетусь на кухню, слышу, как хлопает дверь, а еще какую-то возню, видимо Аврора приветствует Милли.
Включаю кофеварку вместе со светом и достаю кружку большого размера, специально для Рори. В этой квартире только она пьет кофе.
– А что, я не могу быть счастливой просто так? – раздается ее голос рядом со мной.
Я оборачиваюсь, а она с довольным лицом опускается на стул за круглым столом.
– Конечно, можешь. – отвечаю, подавляя улыбку. – Но…
– Но кое-что и правда произошло. – ликующе заявляет она.
Так и знала.
Отворачиваюсь обратно к кофеварке, уже не скрывая улыбки. Нажимаю на кнопку двойной дозы кофеина и невольно морщусь. Это когда-нибудь убьет ее.
– Один крупный коллекционер из Нью-Йорка заинтересовался твоей картиной. А еще я подписала договор с одним многообещающим художником, и в отличии от тебя, он жаждет славы. Так что мои руки полностью развязаны.
Беру ее розовую кружку и ставлю на стол перед ней.
– Рада за тебя. – искренне говорю я, опускаясь напротив на свободный стул.
Ее взгляд устремляется на мои скрещенные руки, перепачканные краской, а следом на одежду. Лицо светлеет еще больше, если это вообще возможно, даже светлые волосы кажутся еще белее.
– Ты рисовала! – восклицает она. – Кризис закончился? Ты уже больше месяца к краскам не приближалась. Я даже начала волноваться за тебя…
– Я в порядке. – заверяю ее. – И да, я сегодня писала.
Она радостно хлопает в ладоши.
– Рада за тебя, подруга. – подмигивает Рори, но затем вдруг придвигается еще ближе и щурится.
Я напрягаюсь. Вот оно. Начинается.
– Как прошла фотосессия?
Мой взгляд тут же падает на стол между нами. И что мне ответить? В теории я знаю, что не должна оправдываться. Но так уж вышло, что я попросила ее организовать эту чертову съемку. Получается, я и Рори напрягла. Ненавижу, когда так происходит…
– Ты не пошла? – возмущается она, сама догадавшись обо всем. Отчетливо слышу нотки разочарования в ее голосе.
– Нет, пошла. – тут же выпаливаю я. – Но…
– Но?
– Сбежала.
– Эва!
– Я перенервничала. – пожимаю плечами.
– Ты хоть знаешь, как трудно было устроить фотосессию с Элиотом Бастьеном? Даже с тем контактом, что дала тебе та девушка. Он чертова знаменитость. Ты же сказала, что вы знакомы, и тебе не будет так трудно.
С каждым ее словом я только сильнее сжимаюсь, потому что и без нее все это знаю.
– Да, мы знакомы. – тру ладони на столе. – Но он…не узнал меня.
Теперь я даже не уверена, знал ли он меня вообще когда-то. Ну и что, что мы учились в одном классе? Меня там все равно никто не замечал.
Аврора заметно сдувается, и тон ее голоса становится мягче.
– Да, а еще он красавчик. – добавляет она, читая меня, как открытую книгу.
– И это тоже.
– Ну, ничего, попробуешь в другой раз…
– Даже не думай. – тут же возражаю я. – Никакого другого раза не будет.
Она вскидывает руки в знак поражения.
– Как скажешь, подруга. Никакого давления.
Эта ее улыбка. И тон голоса. Что-то не так. Слишком уж быстро она сдалась. Не нравится мне это. Рори обхватывает кружку обеими руками и подносит ее к губам.
– Что? – раздраженно выпаливаю я.
Она пожимает плечами, прикусив нижнюю губу:
– Ничего.
В этом «ничего» слишком много скрытого подтекста.
– Рори!
– Ты должна пойти завтра на выставку. – выдает она на одном дыхании как из пулемета и снова прикладывается к кофе.
– Что? – мои брови сходятся на переносице. – Какую выставку?
Она со звоном опускает кружку на стол и смотрит на меня так, будто я сейчас сморозила полную чушь.
– Выставку Эден, дуреха. Твою выставку.
Из меня вырывается смешок. Он же перерастает в полноценный истеричный смех неверия.
– Я туда не пойду. – бросаю, встав из-за стола, и прохожу в гостиную.
– Нет, пойдешь! – не сдается Аврора, шагая за мной следом.
– Ошибаешься. – опускаюсь на диван, она садится рядом с кружкой в руках.
– Эва Уоллис! Как твой менеджер, я советую тебе притащить свою задницу завтра на свою же выставку. Никто не заставляет тебя раскрывать свою личность. Но тебе будет полезно послушать, что люди говорят о твоих работах.
– Не хочу я знать, что они говорят.
Она стреляет в меня своим испепеляющим взглядом, но понимая, что тактика насилия со мной не сработает, больше нет, заходит с другой стороны.
– Необходимость в таблетках отпала, верно?
– Да. – киваю, постепенно осознавая, к чему она клонит.
– И ты уже как два месяца их не принимаешь?
Снова кивок.
– Даже твой врач сказала тебе, что в постоянной терапии больше нет нужды, и ты можешь сама постепенно вливаться в социум…
– Вот именно. – обрываю я. – Постепенно. А ты предлагаешь мне отправиться на мероприятие, где будет больше сотни человек.
– Но тебе же необязательно с ними общаться. Можешь надеть свой черный костюм, скрывающий все и вся, – пальцем указывает на мое тело. – И стоять в сторонке. Это уже будет значительный шаг, ты так не считаешь?
Считаю. И более того, какая-то часть меня даже любопытно выглядывает из-за угла, желая узнать, что люди думают о моих работах. Но вторая, внушительная, огромная часть просто не хочет ничего знать. Особенно, если кому-то что-то не понравится. А такие есть всегда.
– Не хотела я этого говорить, – она стряхивает невидимую пыль со своих дорогущих брюк. – Но там будет Клод.
Мое сердце ускоряется. Нет. Сначала оно проваливается куда-то в желудок, а потом ускоряется. Я краснею? Да, определенно точно краснею.
– Клод де Шар? – нервно спрашиваю, теребя пуговицу комбинезона.
В глазах Авроры уже вспыхивают искорки победы.
– Он самый. – кивает, сделав глоток кофе. – Я пригласила всю верхушку «Роше».
– Ты просто дьявол.
Рори улыбается, хлопая длиннющими ресницами.
– А ты самая популярная художница в Европе. Завтрашняя выставка разрыв парижской артерии искусства. Ты не можешь это пропустить.
Мой мозг уже тщательно обдумывает все «за» и «против». Рори права, сегодняшняя попытка – ничто, по сравнению с тем, что я смогу выйти в свет. И пусть даже при этом я останусь в тени. Для меня это будет большой шаг на пути к той жизни, которую я так отчаянно хочу иметь. Да и к тому же, там будет Клод де Шар. Тот самый, за кем я наблюдала все четыре года в университете. Тот самый, кто защитил меня от унижения перед толпой людей, кто помогал мне, наставлял меня. Тот, при имени которого, мое сердце разрывается от крошечных фейерверков.
Со стоном падаю на подушки.
– Я согласна. – тихо выдыхаю, и Аврора издает визг. – Только мы приедем туда раньше всех.
Если уж я подписываюсь на это, мне нужно знать обо всех способах сбежать в случае…в любом возможном случае.
– Договорились. – кивает она.
– И я надену тот чертов черный костюм.
– Как скажешь. – отмахивается она. – Но тогда хотя бы макияж…
– Нет. – резко отрезаю я.
– Хорошо. Хорошо. Никакого макияжа.