000
ОтложитьЧитал
Глава 1. Таинственный гость
В заполненную кромешной темнотой землянку, отворив с силой плотно закрытую, слегка покосившуюся от времени, входную дверь, вошёл старый небольшого роста человек. На его жёлтых худощавых плечах поверх кунека болтался поношенный, сделанный мехом вовнутрь из вразнобой собранных, но аккуратно сшитых между собой собольих шкур, зимний, крытый материей, охотничий тулуп. Скрипящую на ржавых кованных шарнирах дверь он закрыл за собой с таким же усилием, с каким и открывал, после чего взял в руки стоящий подле входа в дом большой продолговатый деревянный брус и с грохотом положил его поперёк на крепко вколоченные по обеим сторонам дверного проёма стальные скобы. Не снимая с себя одежды, он быстро прошёл от порога в центр жилища и одновременно единственную комнату землянки, где осторожно нащупал озябшими пальцами, а затем открыл и отставил в сторону заслонку небольшой закоптелой глиняной печи, которая, судя по всему, остыла совсем недавно. Старик набрал в грудь как можно больше воздуха и стал тщательно раздувать в ней оставшиеся с ещё полудня и, не успевшие до конца погаснуть от холода, тихонько дотлевавшие в, словно живом, сердце печи, древесные угли. Немного погодя, потихоньку да помаленьку, угли начали снова разгораться и давать, пусть и не такое, как прежде, но всё же прежнее, казалось, навсегда утерянное несколькими секундами ранее тепло своему родному хозяину, который тотчас, не медля, взял в руки охапку берёзовых поленьев из лежащей неподалёку у бревенчатой стены вязанки дров и, не раздумывая, кинул их в горячие объятия ожившего сердца печной топки. Вскоре за вновь затворённой заслонкой послышался гулкий треск сухой горящей древесины, а сырое холодное помещение стало постепенно неспешно прогреваться. Спустя некоторое время хозяин вновь открыл заслонку и подкинул в печь оставшуюся на полу часть дров, не тронув лишь одно небольшое полешко, из которого тут же выстругал охотничьим ножом примерно пару-тройку, небольших по размеру, тонких лучин. Одну из них он поджёг огнём из печи и, теперь уже вполне домашней походкой, медленно направился с ней куда-то в правый дальний угол землянки. Внезапно тёмную комнату озарил яркий и совершенно непривычный для неё свет, исходивший от горящей в зубцах деревянного светца той самой берёзовой лучины.
Теперь представлялось возможным всмотреться и более детально разглядеть пристанище нашего таинственного незнакомца. Землянка была сложена из наспех обтёсанных топором и плотно взваленных друг на друга пихтовых брёвен. На их иссечённой, местами то шершавой и грубой, то приятной и гладкой на ощупь, древесной поверхности при свете дымящей лучины кое-где прослеживались небольшие продолговатые неглубокие трещины, из которых затвердевшими искрящимися каплями выступали янтарные потёки, уже застывшей с годами, пихтовой смолы. Щели и пазы в стыках между тяжёлыми бревнами были тщательно проконопачены заботливой рукою хозяина прочно утрамбованным вглубь их узких поперечных зазоров высохшим мхом, собранным летом в таёжном лесу среди длинных, извивающихся чешуйчатыми болотными змеями на сырой земле, изогнутых корявых пальцев тяжёлых и могучих ступней вечнозелёных великанов-исполинов. Для подобных хозяйственных целей мох собирался стариком в тёплое время года не только под корнями, а, буквально, сплошь и рядом повсюду, куда ни погляди: во влажной траве, по берегам водоёмов, вдоль ручьёв и бурных горных рек, ровно как и на жухлой коре поваленного сильным ветром хвойного бурелома, догнивающего во влажной таёжной почве в окружении лишайника, вереска и бесконечно стелящегося по её тёмной вязкой поверхности мягкого ковра, сотканного тайгой из огромного множества слоёв опавших листьев, веток и сухих колючих иголок древних вековых деревьев. Потолок землянки был низким, примерно два с половиной аршина, однако, это никак не стесняло её низкорослого хозяина жить в ней. Окна или хоть какие-то отверстия для того, чтобы взглянуть, что происходит снаружи, здесь и вовсе отсутствовали. По сути, они были и не нужны старику: днём он появлялся дома крайне редко, а если и пребывал в это время в землянке, то только для того, чтобы переждать проливной дождь, сильную вьюгу или долгие затяжные морозы. Последняя причина заставляла его не покидать свою землянку чаще всего остального. В такие моменты старик становился очень угрюмым и сердитым, ибо каждый день для него был жизненно важен: ведь выжить без промысла в тех местах, где находилась его охотничья заимка вдалеке от родного улуса, было, практически, невозможно. Особенно, если на дворе стояла суровая, никого не щадящая, пробирающая не только до костей, но и до самого сердца и стрежня человеческой души, своим холодом, сибирская зима. Но на данный час хозяина беспокоил не мороз, стоящий над тайгой вот уже почти целую неделю, а что-то совершенно другое. Что же это могло быть? – одному только Богу известно. По растерянному и суетливому виду старика можно было сказать лишь то, что он кого-то очень трепетно ожидает, словно бы к нему в землянку сейчас вот-вот должна нагрянуть целая свита из приближённых к российскому государю, который ныне в своём влиянии, практически, беспрекословно хозяйствует в здешних краях, а если что-то и может вдруг внезапно воспротивиться ему и его воле, то только джунгары – кочевники, пришедшие сюда когда-то из степей и пустынных равнин с востока со стороны Южных гор, которые пока ещё по-прежнему считают эти земли законно своими. Рядом с печью старик снял и повесил на один из торчащих в стене больших тёмных полуржавых гвоздей заячий порык, стянул с уставших ног кожанные сапоги с лоснящимся при свете огня, подшитым поверх обеих голенищ, лосиным камусом, развязал тугой пояс, сшитый в виде упругой верёвки из цветущего в летний период кендыря, и только после этого смог снять с себя свой тяжёлый поношенный соболий тулуп. Старик поставил сушиться и согреваться сапоги поближе к растопленной печи, а сам сел за расположенный рядом с деревянным светцом широкий дощатый стол, поверхность которого была испещрена и исцарапана множеством больших и мелких ножевых отметин.